Неточные совпадения
Каменный ли казенный
дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле
покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
Но эти дни норда выманивали Лонгрена из его маленького теплого
дома чаще, чем солнце, забрасывающее в ясную погоду море и Каперну
покрывалами воздушного золота.
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна
покрывали его тело, он давно потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто раньше не вздумал обратиться к помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего брата до
дома: он так и умер в телеге.
Из подвала
дома купцов Синевых выползли на улицу тысячи каких-то червяков, они копошились, лезли на серый камень фундамента,
покрывая его живым, черным кружевом, ползли по панели под ноги толпы людей, люди отступали пред ними, одни — боязливо, другие — брезгливо, и ворчали, одни — зловеще, другие — злорадно...
Поверенный распорядился и насчет постройки
дома: определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил старосте приказ с открытием весны возить лес и велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при себе. К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было в виду заложить деревню, следовательно, расходы было из чего
покрыть.
Общий хохот
покрыл его голос. Напрасно он силился досказать историю своего падения: хохот разлился по всему обществу, проник до передней и до девичьей, объял весь
дом, все вспомнили забавный случай, все хохочут долго, дружно, несказанно, как олимпийские Боги. Только начнут умолкать, кто-нибудь подхватит опять — и пошло писать.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а по земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с
дом величиной, а тень лошади
покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась за гору, а Антип еще и со двора не успел съехать.
Райский молчал, наблюдая Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот
дом еще месяц тому назад был серый, запущенный, с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор
покроют железом, остановилась посмотреть, как ровняют улицу для бульвара.
Второй вал
покрыл весь Симодо и смыл его до основания. Потом еще вал, еще и еще. Круговращение продолжалось с возрастающей силой и ломало, смывало, топило и уносило с берегов все, что еще уцелело. Из тысячи
домов осталось шестнадцать и погибло около ста человек. Весь залив покрылся обломками
домов, джонок, трупами людей и бесчисленным множеством разнообразнейших предметов: жилищ, утвари и проч.
Ермолай, этот беззаботный и добродушный человек, обходился с ней жестоко и грубо, принимал у себя
дома грозный и суровый вид — и бедная его жена не знала, чем угодить ему, трепетала от его взгляда, на последнюю копейку покупала ему вина и подобострастно
покрывала его своим тулупом, когда он, величественно развалясь на печи, засыпал богатырским сном.
Дом княжны Анны Борисовны, уцелевший каким-то чудом во время пожара 1812, не был поправлен лет пятьдесят; штофные обои, вылинялые и почерневшие,
покрывали стены; хрустальные люстры, как-то загорелые и сделавшиеся дымчатыми топазами от времени, дрожали и позванивали, мерцая и тускло блестя, когда кто-нибудь шел по комнате; тяжелая, из цельного красного дерева, мебель, с вычурными украшениями, потерявшими позолоту, печально стояла около стен; комоды с китайскими инкрустациями, столы с медными решеточками, фарфоровые куклы рококо — все напоминало о другом веке, об иных нравах.
Возле леса, на горе, дремал с закрытыми ставнями старый деревянный
дом; мох и дикая трава
покрывали его крышу; кудрявые яблони разрослись перед его окнами; лес, обнимая своею тенью, бросал на него дикую мрачность; ореховая роща стлалась у подножия его и скатывалась к пруду.
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и в Кержацком конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью в господском
доме и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного
покроя и низеньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
Зевая, почесываясь и укоризненно причмокивая языком, Ибрагим отпер двери. Узкие улицы татарского базара были погружены в густую темно-синюю тень, которая
покрывала зубчатым узором всю мостовую и касалась подножий
домов другой, освещенной стороны, резко белевшей в лунном свете своими низкими стенами. На дальних окраинах местечка лаяли собаки. Откуда-то, с верхнего шоссе, доносился звонкий и дробный топот лошади, бежавшей иноходью.
Матвей ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна, глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как
дома, фургоны, летят поезда. На небе, поднявшись над крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка,
покрыла стол в соседней комнате белою скатертью и поставила на нем свечи в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
По крыше тяжело стучали ещё редкие тёплые капли; падая на двор, они отскакивали от горячей земли, а пыль бросалась за ними, глотая их. Туча
покрыла двор, стало темно, потом сверкнула молния — вздрогнуло всё, обломанный
дом Бубновых подпрыгнул и с оглушающим треском ударился о землю, завизжали дети, бросившись в амбар, и сразу — точно река пролилась с неба — со свистом хлынул густой ливень.
Постройка нового
дома к первому снегу вчерне была кончена, хотя поставить стропила и
покрыть крышу не успели.
Неслыханная низость!.. он, играя,
Как вор вторгается в мой
дом,
Покрыл меня позором и стыдом!..
Уж ночь была, светила луна, мороз
покрыл лужи пленками серебра. Фома шел по тротуару и разбивал тростью эти пленки, а они грустно хрустели. Тени от
домов лежали на дороге черными квадратами, а от деревьев — причудливыми узорами. И некоторые из них были похожи на тонкие руки, беспомощно хватавшиеся за землю…
Вывесок было много, они
покрывали каждый
дом, как пёстрые заплаты кафтан нищего.
Отец, которому уроки не стоили никакого труда, имел много свободного времени и нередко злоупотреблял своими досугами, наполняя их опрометчивыми шалостями, нередко в обиду ближних; но в
доме, любя князя Дмитрия, все это
покрывали и не доводили до княгини.
С того времени не проходило дня, чтоб молодой человек, в известный час, не являлся под окнами их
дома. Между им и ею учредились неусловленные сношения. Сидя на своем месте за работой, она чувствовала его приближение, — подымала голову, смотрела на него с каждым днем долее и долее. Молодой человек, казалось, был за то ей благодарен: она видела острым взором молодости, как быстрый румянец
покрывал его бледные щеки всякий раз, когда взоры их встречались. Через неделю она ему улыбнулась…
Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре на одной стороне улицы из-за угольного
дома показался молодой офицер. Румянец
покрыл ее щеки: она принялась опять за работу и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.
Она нерешительно обувает сандалии, надевает на голое тело легкий хитон, накидывает сверху него
покрывало и открывает дверь, оставляя на ее замке следы мирры. Но никого уже нет на дороге, которая одиноко белеет среди темных кустов в серой утренней мгле. Милый не дождался — ушел, даже шагов его не слышно. Луна уменьшилась и побледнела и стоит высоко. На востоке над волнами гор холодно розовеет небо перед зарею. Вдали белеют стены и
дома иерусалимские.
— Она была вместе и кабинет и гостиная; и соединялась коридором с другой частью
дома; светло-голубые французские обои
покрывали ее стены… лоснящиеся дубовые двери с модными ручками и дубовые рамы окон показывали в хозяине человека порядочного.
Через четверть часа на площади стали появляться евреи, и скоро кругом Васиного
дома кишела толпа, напоминавшая встревоженный улей, в котором пчелы
покрывают матку…
— Уповаю на Владычицу. Всего станет, матушка, — говорила Виринея. — Не изволь мутить себя заботами, всего при милости Божией хватит. Слава Господу Богу, что поднял тебя… Теперь все ладнехонько у нас пойдет: ведь хозяюшкин глаз, что твой алмаз. Хозяюшка в
дому, что оладышек в меду: ступит — копейка, переступит — другая, а зачнет семенить, и рублем не
покрыть. За тобой, матушка, голодом не помрем.
Избу поновил, два новых венца под нее подвел, проконопатил,
покрыл новым тесом, переложил печи, ухитил двор, холостые строенья кои исправил, кои заново поставил, словом — все в такой привел вид, что чистый, просторный чубаловский
дом опять стал лучшим по деревне и по всей окольности.
Канонница из Иргиза, что при моленной жила, тоже решила себя на смиренномудрое долготерпение в
доме Федора Меркулыча, что сделала не из любви ко птенчику сиротке, а за то, что ругатель-хозяин в обитель ее такие суммы отваливал, что игуменья и соборные старицы, бывало, строго-настрого наказывают каноннице: «Вся претерпи, всяко озлобление любовию
покрой, а меркуловского
дома покинуть не моги, велия бо из него благостыня неоскудно истекает на нашу честну́ю обитель».
Им навстречу попадались то и дело обратные извозчики с богомольцами. Пыль врывалась под кузов и слепила глаза Теркину. Он смущенно глядел направо н налево, на обывательские
дома и домики такого же
покроя, как и в московских призаставных слободах. Заметил он не одну вывеску нотариуса, что говорило о частых сделках и векселях в таком месте, куда, казалось бы, сходятся и съезжаются не за этим.
Протянется целый год — и тогда один факт, что он высидел так долго в сумасшедшем
доме,
покроет все его проступки.
— Я спросила ее так: «Что же это, моя милая, стало быть, если бы при тебе в
доме случилось что-нибудь такое, что должно быть тайной, что от всех надо скрыть, стало быть, ты и тогда не согласилась бы
покрыть чей-нибудь стыд или грех?» Она сконфузилась и стала лепетать: «Я об этом еще не думала…
Построили
дом, вместимостью не меньше храма,
покрыли его железом; даже загородили проходившую тут проезжую дорожку, чтобы ни конный, ни пеший не мешали делать что нужно, и вот что придумали: завести в этой русской школе такого учителя, чтобы он за одну учительскую плату был тоже церковным сторожем, а кстати также был бы летом звонарем, подметал бы церковь и ходил у дьякона, у батюшек и у старосты на посылках…
Он, по праву хозяина, давал благородным людям для благородных занятий приют, был у всех игроков в доле и, кроме того, сбор за карты
покрывал все расходы на содержание
дома, угощение, прислугу и прочее.
Прибежавший с берега Волхова в графский
дом Петр Федоров застал графа уже вставшим; он был одет в серый военного
покроя сюртук на беличьем меху и ходил взад и вперед по своему обширному кабинету, пристально взглядывая по временам на висевший на стене большой во весь рост портрет государя Александра Павловича работы Дау. Это было его обыкновенное утреннее занятие.
— Исполнены все малейшие помыслы, прихоти… Чинов хотел, орденов — имею… денег… есть… Деревни…
дома… есть… Драгоценности… целые сундуки… Пиры, праздники… давал и даю… Все планы… все страсти… все исполнилось… а счастья… счастья… нет… Все удачи не
покроют… не залечат раны первой неудачи… Не залечат… никогда… никогда… — бормотал князь.
В первой паре с хозяйкою
дома шел старик, одетый в белые короткие панталоны, в шелковых чулках, в башмаках, с туго накрахмаленными брыжжами и жабо, в синем фраке
покроя французского кафтана.
В воротах, при выходе его на улицу, прошмыгнул кто-то мимо него в военной шинели и в фуражке солдатского
покроя и взошел на крыльцо станционного
дома.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего
дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно
покрыл ковриком. Огромная, блестящая свита окружила главнокомандующего.
Она была далеко от своего
дома, а проводник и мул были отпущены; слуги Зенона не было
дома; пешком к себе Нефора не могла возвращаться потому, что ноги ее дрожали и подкашивались; кроме того, она стыдилась идти по улицам без
покрывала в своем слишком красивом уборе.
Весь мокрый, взволнованный, старик еле плелся по тому направлению, по которому так быстро умчалась беглая пара. Пот
покрывал и без того мокрое лицо его; рубашка его дымилась. Не помня себя, он обежал весь город; заходил всюду, где только мог предполагать укрывшимся своего сиротку; спрашивал его во всех
домах, где было хотя малейшее основание ожидать его встретить, и все это было тщетно. Ни мальчика, ни собаки никто не видал и в глаза.
Я только репетитор в этом
доме, и я ничего не знаю о той печальной ошибке, горькой неправде, быть может, преступлении, тень от которого
покрывала чуждых мне людей и чуждое место.
К половине октября был отстроен новый
дом, но совсем отделать и
покрыть крышею успели только половину; другая половина без стропил и наката, с пустыми незарамленными окнами, прицеплялась к жилой части, как скелет к живому человеку, и по ночам казалась покинутою и страшною.
Но, однако, всего, что Тивуртий выручил через продажу
дома, было слишком недостаточно для того, чтобы
покрыть и половинную долю того, что пропало на Фалалее.