Неточные совпадения
Он бросил фуражку с перчатками
на стол и начал обтягивать фалды и поправляться перед зеркалом; черный огромный платок, навернутый
на высочайший подгалстушник, которого щетина поддерживала его подбородок, высовывался
на полвершка из-за воротника; ему
показалось мало: он вытащил его кверху до ушей; от этой трудной
работы, — ибо воротник мундира был очень узок и беспокоен, — лицо его налилось кровью.
Днем по улицам летала пыль строительных
работ,
на Невском рабочие расковыривали торцы мостовой, наполняя город запахом гнилого дерева; весь город
казался вспотевшим.
Самгин подошел к столбу фонаря, прислонился к нему и стал смотреть
на работу. В улице было темно, как в печной трубе, и
казалось, что темноту создает возня двух или трех десятков людей. Гулко крякая, кто-то бил по булыжнику мостовой ломом, и, должно быть, именно его уговаривал мягкий басок...
— Я ее лечу. Мне
кажется, я ее — знаю. Да. Лечу. Вот — написал
работу: «Социальные причины истерии у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем
на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
— Почему вы живете здесь? Жить нужно в Петербурге, или — в Москве, но это —
на худой конец. Переезжайте в Петербург. У меня там есть хороший знакомый, видный адвокат, неославянофил, то есть империалист, патриот, немножко — идиот, в общем — ‹скот›. Он мне кое-чем обязан, и хотя у него,
кажется, трое сотрудников, но и вам нашлась бы хорошая
работа. Переезжайте.
Он взбесился и у нас,
на дворе, изувечил регента архиерейского хора, который помогал Лизе в ее
работе по «Обществу любителей хорового пения» и,
кажется, немножко ухаживал за нею.
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И про свои
работы вечны
Уже толкует меж собой.
Пустеет поле понемногу.
Тогда чрез пеструю дорогу
Перебежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они,
казалось, к месту казни
Спешили, полные боязни.
«Уж поздно», — кто-то им сказал
И в поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах поп,
И
на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
Мы промчались по предместью, теперь уже наполненному толпами народа, большею частию тагалами и китайцами, отчасти также метисами: весь этот люд шел
на работу или с
работы; другие,
казалось, просто обрадовались наступавшей прохладе и вышли из домов гулять, ходили по лавкам, стояли толпами и разговаривали.
Даже самый беспорядок в этих комнатах после министерской передней, убожества хозяйского кабинета и разлагающегося великолепия мертвых залов, — даже беспорядок
казался приятным, потому что красноречиво свидетельствовал о присутствии живых людей: позабытая
на столе книга, начатая женская
работа, соломенная шляпка с широкими полями и простеньким полевым цветочком, приколотым к тулье, — самый воздух,
кажется, был полон жизни и говорил о чьем-то невидимом присутствии, о какой-то женской руке, которая производила этот беспорядок и расставила по окнам пахучие летние цветы.
Но впоследствии я с удивлением узнал от специалистов-медиков, что тут никакого нет притворства, что это страшная женская болезнь, и
кажется, по преимуществу у нас
на Руси, свидетельствующая о тяжелой судьбе нашей сельской женщины, болезнь, происходящая от изнурительных
работ слишком вскоре после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской помощи родов; кроме того, от безвыходного горя, от побоев и проч., чего иные женские натуры выносить по общему примеру все-таки не могут.
Как произошли осыпи?
Кажется, будто здесь были землетрясения и целые утесы распались
на обломки.
На самом деле это
работа медленная, вековая и незаметная для глаза. Сначала в каменной породе появляются трещины; они увеличиваются в размерах, сила сцепления уступает силе тяжести, один за другим камни обрываются, падают, и мало-помалу
на месте прежней скалы получается осыпь. Обломки скатываются вниз до тех пор, пока какое-либо препятствие их не задержит.
— Дмитрий, ты стал плохим товарищем мне в
работе. Пропадаешь каждый день
на целое утро, и
на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и те, которые у меня есть. У меня есть рублей 40 — достанет
на три месяца до окончания курса. А у тебя было больше денег в запасе,
кажется, рублей до сотни?
Сначала к этому относились, как к курьезу, но потом капитану
показались оскорбительными эти конюшенные пародии
на благородную музыку, или он нашел, что музыкальное баловство мешает
работе, — только однажды он страшно вспылил и разбил скрипку вдребезги.
Хозяев и домочадцев я заставал дома; все ничего не делали, хотя никакого праздника не было, и,
казалось бы, в горячую августовскую пору все, от мала до велика, могли бы найти себе
работу в поле или
на Тыми, где уже шла периодическая рыба.
И тихого ангела бог ниспослал
В подземные копи, — в мгновенье
И говор, и грохот
работ замолчал,
И замерло словно движенье,
Чужие, свои — со слезами в глазах,
Взволнованны, бледны, суровы,
Стояли кругом.
На недвижных ногах
Не издали звука оковы,
И в воздухе поднятый молот застыл…
Всё тихо — ни песни, ни речи…
Казалось, что каждый здесь с нами делил
И горечь, и счастие встречи!
Святая, святая была тишина!
Какой-то высокой печали,
Какой-то торжественной думы полна.
Она проговорила это, не отрываясь от
работы и,
казалось, в самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел
на мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
Каждое утро у кабака Ермошки
на лавочке собиралась целая толпа рабочих. Издали эта публика
казалась ворохом живых лохмотьев — настоящая приисковая рвань. А солнышко уже светило по-весеннему, и рвань ждала того рокового момента, когда «тронется вешняя вода». Только бы вода взялась, тогда всем будет
работа… Это были именно чающие движения воды.
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных
работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как
на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает. И других сговорю.
Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то
на стену полезет.
— Упыхается… Главная причина, что здря все делает. Конечно, вашего брата, хищников, не за что похвалить, а суди
на волка — суди и по волку. Все пить-есть хотят, а добыча-то невелика. Удивительное это дело, как я погляжу. Жалились раньше, что
работ нет, делянками притесняют, ну, открылась Кедровская дача, —
кажется, места невпроворот. Так? А все народ беднится, все в лохмотьях ходят…
И по другим покосам было то же самое: у Деяна, у Канусиков, у Чеботаревых —
кажется, народ
на всякую
работу спорый, а
работа нейдет.
Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не было, но Лобачевский обещал ему хорошую
работу в одном из специальных изданий, — обещал и сделал. Слово Лобачевского имело вес в своем мире. Розанов прямо становился
на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему
казалось очень довольно.
Каждый день надо было раза два побывать в роще и осведомиться, как сидят
на яйцах грачи; надо было послушать их докучных криков; надо было посмотреть, как развертываются листья
на сиренях и как выпускают они сизые кисти будущих цветов; как поселяются зорки и малиновки в смородинных и барбарисовых кустах; как муравьиные кучи ожили, зашевелились; как муравьи
показались сначала понемногу, а потом высыпали наружу в бесчисленном множестве и принялись за свои
работы; как ласточки начали мелькать и нырять под крыши строений в старые свои гнезда; как клохтала наседка, оберегая крошечных цыпляток, и как коршуны кружились, плавали над ними…
Вихров невольно засмотрелся
на него: так он хорошо и отчетливо все делал… Живописец и сам,
кажется, чувствовал удовольствие от своей
работы: нарисует что-нибудь окончательно, отодвинется
на спине по лесам как можно подальше, сожмет кулак в трубку и смотрит в него
на то, что сделал; а потом, когда придет час обеда или завтрака, проворно-проворно слезет с лесов, сбегает в кухню пообедать и сейчас же опять прибежит и начнет работать.
Теперь моя черновая
работа кончена, и план будущих действий составлен. Этот план ясен и может быть выражен в двух словах: строгость и снисхождение! Прежде всего — душа преступника! Произвести в ней спасительное движение и посредством него прийти к раскрытию истины — вот цель! Затем — в поход! но не против злоумышленников, милая маменька, а против бедных, неопытных заблуждающихся! Мне
кажется, что это именно тот настоящий тон,
на котором можно разыграть какую угодно пьесу…
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда не говорил о том, что видит впереди. А этот,
казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех
на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и
работы ее сына и всех товарищей его.
Возвратясь домой, она собрала все книжки и, прижав их к груди, долго ходила по дому, заглядывая в печь, под печку, даже в кадку с водой. Ей
казалось, что Павел сейчас же бросит
работу и придет домой, а он не шел. Наконец, усталая, она села в кухне
на лавку, подложив под себя книги, и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел и хохол.
Александра Петровна неожиданно подняла лицо от
работы и быстро, с тревожным выражением повернула его к окну. Ромашову
показалось, что она смотрит прямо ему в глаза. У него от испуга сжалось и похолодело сердце, и он поспешно отпрянул за выступ стены.
На одну минуту ему стало совестно. Он уже почти готов был вернуться домой, но преодолел себя и через калитку прошел в кухню.
— Превосходные! — продолжал поручик, обращаясь уже более к дамам. — Мебель обита пунцовым бархатом, с черными цветами — вещь,
кажется, очень обыкновенная, но в
работе это дивно как хорошо! Потом эти канделябры, люстры и, наконец, огромнейшие картины фламандской школы! Я посмотрел
на некоторые, и, конечно, судить трудно, но, должно быть, оригиналы — чудо, что такое!
И действительно Михайлов подробно рассказал про
работы, хотя во время рассказа и не мало позабавил Калугина, который,
казалось, никакого внимания не обращал
на выстрелы, — тем, что при каждом снаряде, иногда падавшем и весьма далеко, присядал, нагибал голову и всё уверял, что «это прямо сюда».
Я чувствовал, что все смотрели
на меня и ожидали того, что я скажу, хотя Варенька и притворялась, что смотрит
работу тетки; я чувствовал, что мне делают в некотором роде экзамен и что надо
показаться как можно выгодней.
Казалось, тут-то бы и отдышаться обывателям, а они вместо того испугались. Не поняли, значит. До тех пор все вред с рассуждением был, и все от него пользы с часу
на час ждали. И только что польза наклевываться стала, как пошел вред без рассуждения, а чего от него ждать — неизвестно. Вот и забоялись все. Бросили
работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят и ждут.
Чтобы испытать себя, она нарочно подумала о Васютинском и его кружке, о муже, о приятной
работе для него
на ремингтоне, старалась представить давно жданную радость свидания с ним, которая
казалась такой яркой и сладостной там,
на берегу, — нет, все выходило каким-то серым, далеким, равнодушным, не трогающим сердца.
В тот же вечер, то есть в самый день претензии, возвратясь с
работы, я встретился за казармами с Петровым. Он меня уж искал. Подойдя ко мне, он что-то пробормотал, что-то вроде двух-трех неопределенных восклицаний, но вскоре рассеянно замолчал и машинально пошел со мной рядом. Всё это дело еще больно лежало у меня
на сердце, и мне
показалось, что Петров мне кое-что разъяснит.
Я сажусь и действую толстой иглой, — мне жалко хозяина и всегда, во всем хочется посильно помочь ему. Мне все
кажется, что однажды он бросит чертить, вышивать, играть в карты и начнет делать что-то другое, интересное, о чем он часто думает, вдруг бросая
работу и глядя
на нее неподвижно удивленными глазами, как
на что-то незнакомое ему; волосы его спустились
на лоб и щеки, он похож
на послушника в монастыре.
Все считали его лентяем, а мне
казалось, что он делает свою трудную
работу перед топкой, в адской, душной и вонючей жаре, так же добросовестно, как все, но я не помню, чтобы он жаловался
на усталость, как жаловались другие кочегары.
Досыта насмотревшись
на все, я возвращаюсь домой, чувствую себя взрослым человеком, способным
на всякую
работу. По дороге я смотрю с горы кремля
на Волгу, — издали, с горы, земля
кажется огромной и обещает дать все, чего захочешь.
На другой день Передонов с утра приготовил нож, небольшой, в кожаных ножнах, и бережно носил его в кармане. Целое утро, вплоть до раннего своего обеда, просидел он у Володина. Глядя
на его
работу, делал нелепые замечания. Володин был попрежнему рад, что Передонов с ним водится, а его глупости
казались ему забавными.
Её лицо краснело ещё более, рот быстро закрывался и открывался, и слова сыпались из него тёмные в своей связи и раздражающе резкие в отдельности. Кожемякин беспокойно оглядывался вокруг, смотрел
на попадью, всё ниже и равнодушнее склонявшую голову над своей
работой, — эта серая гладкая голова
казалась полною мыслей строгих, верных, но осторожных, она несколько успокаивала его.
Просматривая Пепкину
работу, я несколько раз вопросительно смотрел
на автора, —
кажется, мой бедный друг серьезно тронулся. Всех листов было шесть, и у каждого свое заглавие: «Старосветские помещики», «Ермолай и Валетка», «Максим Максимыч» и т. д. Дальше следовало что-то вроде счета из ресторана: с одной стороны шли рубрики, а с другой — цифры.
Ваня между тем продолжал так же усердно трудиться. Он,
казалось, весь отдался своей
работе и, не подымая головы, рубил справа и слева; изредка лишь останавливался он и как бы прислушивался к тому, что делалось
на другой стороне кровли. Но Гришка работал так тихо, что его вовсе не было слышно.
Вечера дедушка Еремей по-прежнему проводил в трактире около Терентия, разговаривая с горбуном о боге и делах человеческих. Горбун, живя в городе, стал ещё уродливее. Он как-то отсырел в своей
работе; глаза у него стали тусклые, пугливые, тело точно растаяло в трактирной жаре. Грязная рубашка постоянно всползала
на горб, обнажая поясницу. Разговаривая с кем-нибудь, Терентий всё время держал руки за спиной и оправлял рубашку быстрым движением рук, —
казалось, он прячет что-то в свой горб.
Но теперь эти усталые от
работы, сердитые люди
казались ему более понятными, он верил, что никто из них не притворяется, глядя
на истязание человека с искренним любопытством.
Когда я возвращался с
работы домой, то все эти, которые сидели у ворот
на лавочках, все приказчики, мальчишки и их хозяева пускали мне вслед разные замечания, насмешливые и злобные, и это
на первых порах волновало меня и
казалось просто чудовищным.
Барки в гавани были совсем готовы. Батюшка с псаломщиком с утра были в караванной конторе, где все с нетерпением дожидались желанного пробуждения великого человека. Доктор
показался в конторе только
на одну минуту; у него
работы было по горло. Между прочим он успел рассказать, что Кирило умер, а Степа,
кажется, поправится, если переживет сегодняшний день. Во всяком случае и больной и мертвый остаются
на пристани
на волю божию: артель Силантия сегодня уплывает с караваном.
С того времени не проходило дня, чтоб молодой человек, в известный час, не являлся под окнами их дома. Между им и ею учредились неусловленные сношения. Сидя
на своем месте за
работой, она чувствовала его приближение, — подымала голову, смотрела
на него с каждым днем долее и долее. Молодой человек,
казалось, был за то ей благодарен: она видела острым взором молодости, как быстрый румянец покрывал его бледные щеки всякий раз, когда взоры их встречались. Через неделю она ему улыбнулась…
Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила
работу и стала глядеть в окно. Вскоре
на одной стороне улицы из-за угольного дома
показался молодой офицер. Румянец покрыл ее щеки: она принялась опять за
работу и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.
Одно из средств было постоянное занятие; другое было усиленная физическая
работа и пост; третье было представление себе ясное того стыда, который обрушится
на его голову, когда все узнают это — жена, теща, люди. Он всё это делал, и ему
казалось, что он побеждает, но приходило время, полдень, время прежних свиданий и время, когда он ее встретил за травой, и он шел в лес.
По окончанию
работы, Петр спросил Ибрагима: «Нравится ли тебе девушка, с которой ты танцовал минавет
на прошедшей ассамблеи?» — Она, государь, очень мила и,
кажется, девушка скромная и добрая.
Помощник с непостижимой ловкостью и быстротой насаживает приманку
на крючки, а атаман тщательно укладывает всю снасть в круглую корзину, вдоль ее стен, правильной спиралью, наживкой внутрь. В темноте, почти ощупью, вовсе не так легко исполнить эту кропотливую
работу, как
кажется с первого взгляда. Когда придет время опускать снасть в море, то один неудачно насаженный крючок может зацепиться за веревку и жестоко перепутать всю систему.
Что за выгодную статью видели эти люди в типографской
работе и почему наборщичество
казалось им, например, прибыльнее часовщичества, гравированья, золоченья и других ремесел, в которых женщина вполне может конкурировать с мужчиной? — это так и остается их тайною, а полицию это предпочтение типографского труда натолкнуло
на подозрение, что тут дело идет не о женском труде, не об обеспечении женщин, но об их сообщничестве по прокламаторской части.