Неточные совпадения
Только впоследствии, когда блаженный Парамоша и юродивенькая Аксиньюшка взяли в руки бразды правления, либеральный мартиролог вновь восприял начало в лице
учителя каллиграфии Линкина, доктрина которого, как известно, состояла в том, что"все мы, что человеки, что скоты, — все помрем и все
к чертовой матери
пойдем".
— Намеднись, а когда именно — не упомню, — свидетельствовал Карапузов, — сидел я в кабаке и пил вино, а неподалеку от меня сидел этот самый
учитель и тоже пил вино. И, выпивши он того вина довольно, сказал:"Все мы, что человеки, что скоты, — все едино; все помрем и все
к чертовой матери
пойдем!"
Воспламенившись, Катерина Ивановна немедленно распространилась о всех подробностях будущего прекрасного и спокойного житья-бытья в Т…; об
учителях гимназии, которых она пригласит для уроков в свой пансион; об одном почтенном старичке, французе Манго, который учил по-французски еще самое Катерину Ивановну в институте и который еще и теперь доживает свой век в Т… и, наверно,
пойдет к ней за самую сходную плату.
Остановясь, она подняла голову и
пошла к дому, обойдя
учителя, как столб фонаря. У постели Клима она встала с лицом необычно строгим, почти незнакомым, и сердито начала упрекать...
Райский только глядел, как проворно и крепко пишет он цифры, как потом
идет к нему прежде брюхо
учителя с сердоликовой печаткой, потом грудь с засыпанной табаком манишкой. Ничего не ускользнуло от Райского, только ускользнуло решение задачи.
Все, бывало, дергают за уши Васюкова: «
Пошел прочь, дурак, дубина!» — только и слышит он. Лишь Райский глядит на него с умилением, потому только, что Васюков, ни
к чему не внимательный, сонный, вялый, даже у всеми любимого русского
учителя не выучивший никогда ни одного урока, — каждый день после обеда брал свою скрипку и, положив на нее подбородок, водил смычком, забывая школу,
учителей, щелчки.
Это был
учитель математики. Он
пошел к доске, написал задачу, начал толковать.
— Да, да, это правда: был у соседа такой
учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь
к священнику. — Смирно так
шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его
к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец
к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Говоря это, он достал с воза теплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. 2 км мы
шли вместе, я чертил, а крестьянин рассказывал мне про свое житье и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односельчан, изругал жену, соседа, досталось
учителю и священнику. Надоела мне эта ругань. Лошаденка его
шла медленно, и я видел, что при таком движении
к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил шагу.
Гости стали прощаться между собою, и каждый отправился в комнату, ему назначенную. А Антон Пафнутьич
пошел с
учителем во флигель. Ночь была темная. Дефорж освещал дорогу фонарем, Антон Пафнутьич
шел за ним довольно бодро, прижимая изредка
к груди потаенную суму, дабы удостовериться, что деньги его еще при нем.
Семя было брошено; на посев и защиту всходов
пошла их сила. Надобно было людей нового поколения, несвихнутых, ненадломленных, которыми мысль их была бы принята не страданием, не болезнью, как до нее дошли
учители, а передачей, наследием. Молодые люди откликнулись на их призыв, люди Станкевичева круга примыкали
к ним, и в их числе такие сильные личности, как
К. Аксаков и Юрий Самарин.
Я чувствовал себя, как в лесу, и, когда на первом уроке молодой
учитель естественной истории назвал вдруг мою фамилию, я замер. Сердце у меня забилось, и я беспомощно оглянулся. Сидевший рядом товарищ толкнул меня локтем и сказал: «
Иди,
иди к кафедре». И тотчас же громко прибавил...
— Схороню свою мордовку — тоже
пойду в училище, поклонюсь
учителю в ножки, чтобы взял меня. Выучусь — в садовники наймусь
к архирею, а то
к самому царю!..
Право, я вот теперь смотритель, и,
слава богу, двадцать пятый год, и пенсийка уж недалеко: всяких людей видал, и всяких терпел, и со всеми сживался, ни одного
учителя во всю службу не представил ни
к перемещению, ни
к отставке, а воображаю себе, будь у меня в числе наставников твой брат, непременно должен бы искать случая от него освободиться.
Но он высвободился из-под ее руки, втянув в себя голову, как черепаха, и она без всякой обиды
пошла танцевать с Нюрой. Кружились и еще три пары. В танцах все девицы старались держать талию как можно прямее, а голову как можно неподвижнее, с полным безучастием на лицах, что составляло одно из условий хорошего тона заведения. Под шумок
учитель подошел
к Маньке Маленькой.
В
учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум
послал, небольшие пьески; и таким образом
к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
— Очень хорошо, распоряжусь, — сказал он и велел им
идти домой, а сам тотчас же написал городничему отношение о производстве следствий о буйных и неприличных поступках
учителя Экзархатова и, кроме того, донес с первою же почтою об этом директору. Когда это узналось и когда глупой Экзархатовой растолковали, какой ответственности подвергается ее муж, она опять побежала
к смотрителю, просила, кланялась ему в ноги.
— Ты и не говори, я тебе все расскажу, — подхватил с участием Калинович и начал: — Когда мы кончили курс — ты помнишь, — я имел урок, ну, и решился выжидать. Тут стали открываться места
учителей в Москве и, наконец, кафедры в Демидовском. Я ожидал, что должны же меня вспомнить, и ни
к кому, конечно, не
шел и не просил…
— О, ничего нет этого легче, — перебил
учитель и изложил самый простой план, что он сейчас
пойдет к исправнице и скажет ей от имени Дарьи Николаевны, что она просит позволения прийти вечером с приезжим гостем.
Дарьянов засмеялся, встал и
пошел за Варнавой. Между тем
учитель, употребивший это время на то, чтобы спрятать свое сокровище, чувствовал здоровый аппетит и при новом приглашении
к столу не без труда выдерживал характер и отказывался.
Церковные
учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином,
идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться
к убийству людей или совершать их?
Наконец, перед четвертым уроком седой законоучитель и еще двое
учителей пошли в кабинет
к директору под предлогом какого-то дела, и батюшка осторожно завел речь о Пыльникове.
— Чем бы по вечерам на биллиард ходить каждый вечер, сходил бы иногда
к гимназистам на квартиры. Они знают, что
учителя к ним редко заглядывают, а инспектора и раз в год не дождешься, так у них там всякое безобразие творится, и картеж, и пьянство. Да вот сходил бы
к этой девчонке-то переодетой.
Пойди попозже, как спать станут ложиться; мало ли как тогда можно будет ее уличить да сконфузить.
Собирался на гимнастику пятый класс. Построились в одну шеренгу, и
учитель гимнастики, поручик местного резервного батальона, собирался что-то скомандовать, но, увидя директора,
пошел к нему навстречу. Директор пожал ему руку, рассеянно поглядел на гимназистов и спросил...
Саша ушел после обеда и не вернулся
к назначенному времени,
к семи часам. Коковкина обеспокоилась: не дай бог, попадется кому из
учителей на улице в непоказанное время. Накажут, да и ей неловко. У нее всегда жили мальчики скромные, по ночам не шатались. Коковкина
пошла искать Сашу. Известно, куда же, как не
к Рутиловым.
— Глядите, — зудел Тиунов, — вот, несчастие, голод, и — выдвигаются люди, а кто такие? Это — инженерша, это —
учитель, это — адвокатова жена и
к тому же — еврейка, ага? Тут жида и немца — преобладание! А русских — мало; купцов, купчих — вовсе даже нет! Как так? Кому он ближе, голодающий мужик, — этим иноземцам али — купцу? Изволите видеть: одни уступают свое место, а другие — забежали вперёд, ага? Ежели бы не голод, их бы никто и не знал, а теперь —
славу заслужат, как добрые люди…
Когда мы остановились перед чистеньким домиком школьного
учителя, ярко освещенным заходящими лучами солнца и удвоенным отражением высокой горы,
к которой домик прислонялся, — я
послал вперед моего товарища, чтоб не слишком взволновать старика нечаянностию, и велел сказать, что один русский желает его видеть.
Вдруг в один вечер собралось
к Григорью Иванычу много гостей: двое новых приезжих профессоров, правитель канцелярии попечителя Петр Иваныч Соколов и все старшие
учителя гимназии, кроме Яковкина; собрались довольно поздно, так что я ложился уже спать; гости были веселы и шумны; я долго не мог заснуть и слышал все их громкие разговоры и взаимные поздравления: дело
шло о новом университете и о назначении в адъюнкты и профессоры гимназических
учителей.
Пошел бы
к Муфелю да в правую ногу, глядишь, дева, жалованья-то и прибавили, а то бы в емназию
учителем поступал.
Товарищи приняли Павла, как обыкновенно принимают новичков: только что он уселся в классе, как один довольно высокий ученик подошел
к нему и крепко треснул его по лбу, приговаривая: «Эка, парень, лбина-то!» Потом другой шалун
пошел и нажаловался на него
учителю, говоря, что будто бы он толкается и не дает ему заниматься, тогда как Павел сидел, почти не шевелясь.
— Ага, — кричит, — жив, божий петушок! Добро.
Иди, малый, в конец улицы, свороти налево
к лесу, под горой дом с зелёными ставнями, спроси
учителя, зовут — Михаила, мой племяш. Покажи ему записку; я скоро приду, айда!
Все эти споры имеют один источник: мальчику хочется чем-нибудь похвалиться насчет своего ученья; но сам он слишком слаб и ничтожен, чтобы иметь возможность опереться на собственные знания и рассуждения; вот он и пристраивает себя
к авторитету
учителя или школы и старается превозносить их пред всеми другими с тем, чтобы лучами их
славы озарить себя самого.
— В этих праздничных порядках в сущности много жестокого, — сказала она немного погодя, как бы про себя, глядя в окно на мальчиков, как они толпою
шли от дома
к воротам и на ходу, пожимаясь от холода, надевали свои шубы и пальто. — В праздники хочется отдыхать, сидеть дома с родными, а бедные мальчики,
учитель, служащие обязаны почему-то
идти по морозу, потом поздравлять, выражать свое почтение, конфузиться…
Анне Акимовне все это было известно, но помочь она не могла, так как сама боялась Назарыча. Теперь ей хотелось, по крайней мере, обласкать
учителя, сказать ему, что она им очень довольна, но когда после пения он стал сильно конфузиться и извиняться в чем-то, и когда тетушка, говоря ему ты, фамильярно потащила его
к столу, ей стало скучно и неловко, и она, приказав дать детям гостинцев,
пошла к себе наверх.
—
Пошел к черту! — вскричал Кувалда. Его разговоры с Объедком всегда так кончались. Вообще без
учителя его речи, — он сам это знал, — только воздух портили, расплываясь в нем без оценки и внимания
к ним; но не говорить — он не мог. И теперь, обругав своего собеседника, он чувствовал себя одиноким среди своих людей. А говорить ему хотелось, и потому он обратился
к Симцову...
Учитель собирал их вокруг себя и, накупив булок, яиц, яблоков и орехов,
шел с ними в поле,
к реке.
Сначала ученье
шло, казалось, хорошо; но года через два старики стали догадываться, что такие
учителя недостаточны для окончательного воспитания, да и соседи корили, что стыдно, при их состоянии, не доставить детям столичного образования. Болдухины думали, думали и решились для окончательного воспитания старших детей переехать на год в Москву, где и прежде бывали не один раз, только на короткое время. Впрочем, была и другая побудительная причина
к отъезду в древнюю столицу.
А уроки кончатся еще не скоро — в три часа! После же уроков нужно
идти не домой и не
к Шелестовым, а
к Вольфу на урок. Этот Вольф, богатый еврей, принявший лютеранство, не отдавал своих детей в гимназию, а приглашал
к ним гимназических
учителей и платил по пяти рублей за урок…
Бася кинула быстрый взгляд по направлению соседней комнаты сестры, дверь которой была не вполне притворена, и спросила с любопытством: — А кто ее учит? У нее несколько
учителей?.. Так. Хочет сдавать экзамен? Хорошее дело… Только зачем барышне держать экзамен? Барышне надо жениха. А теперь вот?.. Сейчас… кто ее учит?.. Господин Дробыш?.. Ну, я видела, что
к вам
шел господин Дробыш. И подумала себе: зачем господин Дробыш
идет так рано? Ну, он оч-чень умный, этот Дробыш. Вай! Вай! Правда?
Рогачёв и
учитель, беседуя, тихонько
шли вперёд, он остановился, поглядел в спины им и свернул в сторону,
к мосту, подавляемый тревогой, а перейдя мост, почувствовал, что домой ему
идти не хочется.
Между тем слух о необыкновенных его способностях разнесся вскоре по целому Петербургу. Сам директор училищ приезжал несколько раз в пансион и любовался Алешею.
Учитель носил его на руках, ибо чрез него пансион вошел в
славу. Со всех концов города съезжались родители и приставали
к нему, чтоб он детей их принял
к себе, в надежде, что и они такие же будут ученые, как Алеша.
И только что встали из-за стола, как он с трепещущим от страха и надежды сердцем подошел
к учителю и спросил, можно ли
идти поиграть на дворе.
— Ну, брат Андрюша, вставай! просыпайся! — разбудил
учителя Хвалынцев, вернувшись
к нему в половине десятого: — дело всерьез
пошло!.. Как ни глупо, а драться, кажись, и взаправду придется.
Сидорушка рассказывал, что сам был в той стороне, и все были рады вестям его и веселились духом, а чтобы больше еще увериться в словах Сидора Андреича,
посылали с Молочных Вод
к Арарату
учителя своего Никитушку.
— Помнишь, мы тогда у Будиновских встретились с Осьмериковым.
Учитель гимназии, ушастый такой, — еще ужасно ненавидит одаренных людей.
Пошла к нему в гости и убедила, что Варя совершенно удовлетворяет его идеалу труженика, что нельзя ей позволить оставаться фельдшерицей. А он хорош с председателем управы. Словом, Варю отправляют на земский счет в Петербург в женский медицинский институт! Понимаешь? Пять лет в Петербурге!
— Нет, ему никакого снисхождения не будет. Можно еще простить
учителя какого-нибудь, который с голоду
пошел к ним на службу. Но он, — тайный советник! — и связался с этими негодяями!
Прежний гимназист „Петька“ был перед ним, — все тот же, блудливый и трусливый, точно кот, — испугавшийся вынутого им жребия — насолить
учителю Перновскому. Жалости Теркин
к нему не почувствовал, хотя дело
шло, вероятно, о чем-нибудь поважнее перехвата тысячи рублей.
И все это
шло как-то само собой в доме, где я рос один, без особенного вмешательства родных и даже гувернеров. Факт тот, что если физическая сторона организма мало развивалась — но далеко не у всех моих товарищей, то голова работала. В сущности, целый день она была в работе. До двух с половиной часов — гимназия, потом частные
учителя, потом готовиться
к завтрашнему дню, а вечером — чтение, рисование или музыка, кроме послеобеденных уроков.
Я хотела
послать к вам мой ответ в толстой книге
учителя; да уже ее отослали. Ах! как досадно! Что подумаете вы? Глаза мои красны от слез.
Но каким образом — спросит вас государыня — достались вам эти бумаги?
Учитель ваш Тредьяковский — скажете вы — оставил у вас книгу (которую при сем
посылаю); перебирая листы ее, нашли вы бумаги и при них записку (тоже здесь прилагаемую). С Тредьяковским мы уж сделаемся на случай, если б потребовали его
к государыне налицо для допроса. Записку можете ей показать. Вручаю вам судьбу А. П.».