Неточные совпадения
Мне не спится, не лежится,
И сон меня не берет,
Я
пошел бы
к Рите в гости,
Да не знаю, где она живет.
Попросил бы
товарища —
Пусть
товарищ отведет,
Мой
товарищ лучше, краше,
Боюсь, Риту отобьет.
«Вот и я привлечен
к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка, в чем его убеждало и поведение
товарища прокурора.
Шли переулками, в одном из них, шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на улицу вышла женщина в широкой шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас,
пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал
к борту бот, на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли? В путешествии, или походе, как называют мои
товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
Тогда же приехал
к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас дня два на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была
идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян на Охотском море. На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и
товарищей.
День спустя
посылаю к нему Смурова и чрез него передаю, что я с ним больше «не говорю», то есть это так у нас называется, когда два
товарища прерывают между собой сношения.
Этот сержант, любивший чтение, напоминает мне другого. Между Террачино и Неаполем неаполитанский карабинер четыре раза подходил
к дилижансу, всякий раз требуя наши визы. Я показал ему неаполитанскую визу; ему этого и полкарлина бьло мало, он понес пассы в канцелярию и воротился минут через двадцать с требованием, чтоб я и мой
товарищ шли к бригадиру. Бригадир, старый и пьяный унтер-офицер, довольно грубо спросил...
В Турине я
пошел к министру внутренних дел: вместо него меня принял его
товарищ, заведовавший верховной полицией, граф Понс де ла Мартино, человек известный в тех краях, умный, хитрый и преданный католической партии.
Передо мной счет трактира Тестова в тридцать шесть рублей с погашенной маркой и распиской в получении денег и подписями: «В. Долматов и О. Григорович». Число — 25 мая. Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый
товарищ по сцене В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы
пошли к Тестову пообедать по-московски. В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.
В назначенный день я
пошел к Прелину. Робко, с замирающим сердцем нашел я маленький домик на Сенной площади, с балконом и клумбами цветов. Прелин, в светлом летнем костюме и белой соломенной шляпе, возился около цветника. Он встретил меня радушно и просто, задержал немного в саду, показывая цветы, потом ввел в комнату. Здесь он взял мою книгу, разметил ее, показал, что уже пройдено, разделил пройденное на части, разъяснил более трудные места и указал, как мне догнать
товарищей.
Дело это сразу
пошло не настоящей дорогой. Мне казалось, что этот рослый человек питает неодолимое презрение
к очень маленьким мальчикам, а я и еще один
товарищ, Сурин, были самые малые ростом во всем пансионе. И оба не могли почему-то воспринять от Пашковского ни одного «правила» и особенно ни одной «поверки»…
Я чувствовал себя, как в лесу, и, когда на первом уроке молодой учитель естественной истории назвал вдруг мою фамилию, я замер. Сердце у меня забилось, и я беспомощно оглянулся. Сидевший рядом
товарищ толкнул меня локтем и сказал: «
Иди,
иди к кафедре». И тотчас же громко прибавил...
Я сказал этим бедным людям, чтоб они постарались не иметь никаких на меня надежд, что я сам бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я
пойду сейчас же на Васильевский остров
к моему
товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его дядя, действительный статский советник, холостяк и не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти, видя в нем последнюю отрасль своей фамилии, то, «может быть, мой
товарищ и сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего дяди…»
…Явился
к директрисе Иван Александрович, встретился с ним пристойно, но холодно. Она, то есть Анненкова, простудилась — ставила пиявки. Я
к ней заеду с визитом и покажу Анненкову — душеприказчику — письмо Киреева, которое очень кстати ты мне прислала. Это его заставит скорей
послать деньги в Минусинск… [И. А. Анненков был душеприказчиком Ф. Б. Вольфа, который завещал свое имущество в пользу нуждающихся товарищей-декабристов; среди них был И. В. Киреев, живший в Минусинске.]
Послали ее и другие переводы
к одному родственнику Муханова, здешнего моего
товарища, — все кануло в море: ни слуху ни духу.
Доктор, с которым Полинька и Лиза
шли под руку, почувствовал, что Калистратова от этой встречи так и затрепетала, как подстреленная голубка. В эту же минуту голиаф, оставив
товарищей и нагнувшись
к Полинькиному ребенку, который
шел впереди матери, схватил и понес его.
— Позвольте-ка, ведь это наш сотрудник, — сказал Рамзес и
пошел здороваться с господином в сером костюме. Через минуту он подвел его
к стойке и познакомил с
товарищами.
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум
послал, небольшие пьески; и таким образом
к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его
товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть перед Захаревскими, сел и написал им, брату и сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно,
посылают меня по одному экстренному и секретному делу — так что и зайти
к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой
товарищ, с которым я еду».
— Вы, Егор, должны были
послать за мной тотчас же, как только
к вам пришли! И вы дважды, я вижу, не принимали лекарство — что за небрежность?
Товарищ,
идите ко мне! Сейчас сюда явятся из больницы за Егором.
— Прощайте! — сдержав улыбку, ответила мать. А проводив девочку, подошла
к окну и, смеясь, смотрела, как по улице, часто семеня маленькими ножками,
шел ее
товарищ, свежий, как весенний цветок, и легкий, как бабочка.
— Собрались мы, которые постарше, — степенно говорил Сизов, — поговорили об этом, и вот,
послали нас
товарищи к тебе спросить, — как ты у нас человек знающий, — есть такой закон, чтобы директору нашей копейкой с комарами воевать?
А утром, чуть свет, когда в доме все еще спали, я уж прокладывал росистый след в густой, высокой траве сада, перелезал через забор и
шел к пруду, где меня ждали с удочками такие же сорванцы-товарищи, или
к мельнице, где сонный мельник только что отодвинул шлюзы и вода, чутко вздрагивая на зеркальной поверхности, кидалась в «лотоки» и бодро принималась за дневную работу.
Он
пошел опять в столовую. Там Осадчий и
товарищ Ромашова по роте, Веткин, провожали под руки
к выходным дверям совершенно опьяневшего Леха, который слабо и беспомощно мотал головой и уверял, что он архиерей. Осадчий с серьезным лицом говорил рокочущей октавой, по-протодьяконски...
Товарищ же его
шел по пятам за подпоручиком и, вытянув морду, с любопытством принюхивался
к полам его шинели.
В селе, из которого был портной, пять богатых крестьян снимали у помещика за 1100 рублей 105 десятин пахотной, черной, как деготь, жирной земли и раздавали ее мужичкам же, кому по 18, кому по 15 рублей. Ни одна земля не
шла ниже двенадцати. Так что барыш был хороший. Сами покупщики брали себе по пяти десятин, и земля эта приходилась им даром. Умер у этих мужиков
товарищ, и предложили они хромому портному итти
к ним в
товарищи.
Эти мысли, вызванные в нем столкновением с Смоковниковым, вместе с неприятностями по гимназии, происшедшими от этого столкновения, — именно, выговор, замечание, полученное от начальства, — заставили его принять давно уже, со смерти жены, манившее его
к себе решение: принять монашество и избрать ту самую карьеру, по которой
пошли некоторые из его
товарищей по академии, из которых один был уже архиереем, а другой архимандритом на вакансии епископа.
Как перед богом, так и перед вашим сиятельством объясняюсь, что ни я, ни
товарищи мои не подали
к тому ни малейшего повода, потому что мы
шли, разговаривая тихим манером, как приличествует мирным гражданам, любящим свое отечество…
— Не дам, сударь! — возразил запальчиво Петр Михайлыч, как бы теряя в этом случае половину своего состояния. — Сделайте милость, братец, — отнесся он
к капитану и
послал его
к какому-то Дмитрию Григорьичу Хлестанову, который говорил ему о каком-то купце, едущем в Москву. Капитан сходил с удовольствием и действительно приискал
товарища купца, что сделало дорогу гораздо дешевле, и Петр Михайлыч успокоился.
— Отстрадал, наконец, четыре года. Вот, думаю, теперь вышел кандидатом, дорога всюду открыта… Но… чтоб успевать в жизни, видно, надобно не кандидатство, а искательство и подличанье, на которое,
к несчастью, я не способен. Моих же
товарищей, идиотов почти,
послали и за границу и понаделили бог знает чем, потому что они забегали
к профессорам с заднего крыльца и целовали ручки у их супруг, немецких кухарок; а мне выпало на долю это смотрительство, в котором я окончательно должен погрязнуть и задохнуться.
— Погодите, постойте! — начал он глубокомысленным тоном. — Не позволите ли вы мне, Яков Васильич,
послать ваше сочинение
к одному человеку в Петербург, теперь уж лицу важному, а прежде моему хорошему
товарищу?
Когда кончили читать, Зухин, другие студенты и я, чтоб доказать свое желание быть
товарищем, выпили по рюмке водки, и в штофе почти ничего не осталось. Зухин спросил, у кого есть четвертак, чтоб еще
послать за водкой какую-то старую женщину, которая прислуживала ему. Я предложил было своих денег, но Зухин, как будто не слыхав меня, обратился
к Оперову, и Оперов, достав бисерный кошелек, дал ему требуемую монету.
— О, какой рыцарский комплимент! Мсье Александров, вы опасный молодой мужчина… Но,
к сожалению, из одних комплиментов в наше время шубу не сошьешь. Я, признаюсь, очень рада тому, что моя Юленька вышла замуж за достойного человека и сделала прекрасную партию, которая вполне обеспечивает ее будущее. Но, однако,
идите к вашим
товарищам. Видите, они вас ждут.
— Бауман, Бауман!
Иди к нам скорее. И своего
товарища тащи. Да ты не бойся: всего на две минуты. А потом мы вас на лошадях отвезем. Будьте спокойны. Только один флакон раздавим, и конец.
Белка вынимает ему предсказательный билетик, и он спешит присоединиться
к товарищу. Они
идут поспешным шагом. По дороге Александров развертывает свой билетик и читает его: «Ту особу, о коей давно мечтает сердце ваше, вы скоро улицезреете и с восторгом убедитесь, что чувства ваши совпадают и что лишь злостные препоны мешали вашему свиданию. Месяц ваш Януарий, созвездие же Козерог. Успех в торговых предприятиях и благолепие в браке».
— Прямо из церкви зайдите
к нам, закусить чем бог
послал и выпить за новобрачных. И
товарищей позовите. Мы звать всех не в состоянии: очень уж тесное у нас помещение; но для вас, милых моих александровцев, всегда есть место. Да и потанцуете немножко. Ну, как вы находите мою Юленьку? Право, ведь недурна?
Вскоре после этого Н.А. Зверев приехал в Москву и потребовал
к себе всех московских редакторов.
Пошел и я. Он собрал редакторов в кабинете цензурного комитета и начал увещевать, чтобы были потише, не проводили «разных неподходящих идей», и особенно набросился на своего бывшего
товарища по профессуре В.А. Гольцева, редактора «Русской мысли», и В.М. Соболевского, редактора «Русских ведомостей».
Я взглянул на Глумова и встретил и его устремленные на меня глаза. Мы поняли друг друга. Молча
пошли мы от пруда, но не
к дому, а дальше. А Праздников все что-то бормотал, по-видимому, даже не подозревая страшной истины. Дойдя до конца парка, мы очутились на поле. Увы! в этот момент мы позабыли даже о том, что оставляем позади четверых верных
товарищей…
Немцы бросились вытаскивать своего
товарища, и тот, как только очутился на твердой земле, начал слезливо браниться и кричать вслед этим «русским мошенникам», что он жаловаться будет, что он
к самому его превосходительству графу фон Кизериц
пойдет…
— Дорвались, брат! Скорей приходи! — крикнул Лукашка
товарищу, слезая у соседнего двора и осторожно проводя коня в плетеные ворота своего двора. — Здорово, Степка! — обратился он
к немой, которая, тоже празднично разряженная,
шла с улицы, чтобы принять коня. И он знаками показал ей, чтоб она поставила коня
к сену и не расседлывала его.
Из-зa лесику, лесу темного,
Ай-да-люли!
Из-за садику, саду зеленого
Вот и шли-прошли два молодца,
Два молодца, да оба холосты.
Они шли-прошли, да становилися,
Они становилися, разбранилися
Выходила
к ним красна девица,
Выходила
к ним, говорила им:
Вот кому-нибудь из вас достануся.
Доставалася да парню белому,
Парню белому, белокурому.
Он бере, берет за праву руку,
Он веде, ведет да вдоль по кругу.
Всем
товарищам порасхвастался:
Какова, братцы, хозяюшка!
Когда мы остановились перед чистеньким домиком школьного учителя, ярко освещенным заходящими лучами солнца и удвоенным отражением высокой горы,
к которой домик прислонялся, — я
послал вперед моего
товарища, чтоб не слишком взволновать старика нечаянностию, и велел сказать, что один русский желает его видеть.
Работа в газете
шла чередом. Я уже привык
к ней и относился
к печатным строчкам с гонорарной точки зрения. Во всяком случае, работа была интересная и очень полезная, потому что вводила в круг новых знаний и новых людей. Своих товарищей-репортеров я видал очень редко, за исключением неизменного Фрея. «Академия» попрежнему сходилась в трактире Агапыча или в портерной. Прихожу раз утром, незадолго до масленицы, с отчетом в трактир.
Если что-нибудь будет нужно… пожалуйста: я всегда готов
к вашим услугам… что вы смотрите на моего
товарища? — не беспокойтесь, он немец и ничего не понимает ни по-французски, ни по-русски: я его беру с собою для того только, чтобы не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая
слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и у них тоже, у господ немцев-то, этот Пихлер…
На вечернем учении повторилось то же. Рота поняла, в чем дело. Велиткин пришел с ученья туча тучей, лег на нары лицом в соломенную подушку и на ужин не ходил. Солдаты шептались, но никто ему не сказал слова. Дело начальства наказывать, а смеяться над бедой грех — такие были старые солдатские традиции. Был у нас барабанщик, невзрачный и злополучный с виду, еврей
Шлема Финкельштейн. Его перевели
к нам из пятой роты, где над ним издевались командир и фельдфебель, а здесь его приняли как
товарища.
Юрий, желая скорее узнать, чего хочет от них этот безотвязный прохожий,
пошел вместе с Алексеем прямо
к нему навстречу; но лишь только они приблизились друг
к другу и Алексей успел закричать: «Берегись, боярин, это разбойник Омляш!..» — незнакомый свистнул, четверо его
товарищей выбежали из церкви, и почти в ту ж минуту Алексей, проколотый в двух местах ножом, упал без чувств на землю.
Это избиение всех родов форели, противное истинному охотнику до уженья, как и всякая ловля рыбы разными снастями, производится следующим образом: в темную осеннюю ночь отправляются двое охотников, один с пуком зажженной лучины, таща запас ее за плечами, а другой с острогою; они
идут вдоль по речке и тщательно осматривают каждый омуток или глубокое место, освещая его пылающей лучиной; рыба обыкновенно стоит плотно у берега, прислонясь
к нему или
к древесным корням; приметив красулю, пестряка, кутему или налима, охотник с острогой заходит с противоположной стороны, а
товарищ ему светит, ибо стоя на берегу, под которым притаилась спящая рыба, ударить ее неловко, да и не видно.
Несчастливцев. Ты не подумай, братец, что я гнушаюсь своим званием. А неловко, братец; дом такой: тишина, смирение. А ведь мы с тобой почти черти, немного лучше. Сам знаешь: скоморох попу не
товарищ. Только ты насчет ссоры или драки, ну, и насчет чужого поостерегись, Аркаша! Хоть тебе и трудно будет, а постарайся, братец, вести себя как следует порядочному лакею. Вот, во-первых, сними, братец, картуз да отойди
к стороне, кто-то
идет.
Отклонив руками ветви ивняка, он снова пустился в путь. Гришка молча последовал за
товарищем. Несколько времени пробирались они кустами; миновав их, они снова остановились. Захар повторил Гришке свои наставления, и оба опять расстались. Гришка
пошел вправо, Захар прямехонько направился
к костру, который показался, как только приятели выбрались на опушку ивняка.
— Трудно? Тебе? Врёшь ты! — вскричал Илья, вскочив с кровати и подходя
к товарищу, сидевшему под окном. — Мне — трудно, да! Ты — что? Отец состарится — хозяин будешь… А я?
Иду по улице, в магазинах вижу брюки, жилетки… часы и всё такое… Мне таких брюк не носить… таких часов не иметь, — понял? А мне — хочется… Я хочу, чтобы меня уважали… Чем я хуже других? Я — лучше! А жулики предо мной кичатся, их в гласные выбирают! Они дома имеют, трактиры… Почему жулику счастье, а мне нет его? Я тоже хочу…
Лунёв всё собирался
пойти к Якову и не мог собраться, чувствуя, что ему не о чем говорить с умирающим
товарищем.