Неточные совпадения
Ах да: она говорит и кричит, что так как ее все теперь бросили, то она возьмет детей и
пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги собирать, и каждый день под окно
к генералу ходить…
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне
генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту,
к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались
к шведскому берегу, а мы
шли почти посредине, несколько ближе
к датскому.
Тогда же приехал
к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас дня два на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была
идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян на Охотском море. На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и товарищей.
— Я имею
к вам,
генерал, небольшую просьбу. Если вам меня нужно, не
посылайте, пожалуйста, ни квартальных, ни жандармов, они пугают, шумят, особенно вечером. За что же больная жена моя будет больше всех наказана в деле будочника?
Граф Воронцов
посылал его
к лорду Гренвилю, чтобы узнать о том, что предпринимает
генерал Бонапарт, оставивший египетскую армию.
Трудно сказать, что могло бы из этого выйти, если бы Перетяткевичи успели выработать и предложить какой-нибудь определенный план:
идти толпой
к генерал — губернатору, пустить камнями в окна исправницкого дома… Может быть, и ничего бы не случилось, и мы разбрелись бы по домам, унося в молодых душах ядовитое сознание бессилия и ненависти. И только, быть может, ночью забренчали бы стекла в
генерал — губернаторской комнате, давая повод
к репрессиям против крамольной гимназии…
Так он вошел в дом, где остановился
генерал — губернатор. Минуты через три он вышел оттуда в сопровождении помощника исправника, который почтительно забегал перед ним сбоку, держа в руке свою фуражку, и оба
пошли к каталажке. Помощник исправника открыл дверь, и директор вошел
к ученику. Вслед за тем прибежал гимназический врач в сопровождении Дитяткевича, и другой надзиратель провел заплаканную и испуганную сестру Савицкого…
Записки свои приводил он
к концу,
Читал он газеты, журналы,
Пиры задавал; наезжали
к отцу
Седые, как он,
генералы,
И
шли бесконечные споры тогда...
Под конец князь почти испугался и назначил
генералу свидание на завтра в этот же час. Тот вышел с бодростью, чрезвычайно утешенный и почти успокоенный. Вечером, в седьмом часу, князь
послал попросить
к себе на минутку Лебедева.
— Князь, мамаша вас
к себе просит, — крикнул заглянувший в дверь Коля. Князь привстал было
идти, но
генерал положил правую ладонь на его плечо и дружески пригнул опять
к дивану.
Идем мы с ним давеча по горячим следам
к Вилкину-с… а надо вам заметить, что
генерал был еще более моего поражен, когда я, после пропажи, первым делом его разбудил, даже так, что в лице изменился, покраснел, побледнел, и, наконец, вдруг в такое ожесточенное и благородное негодование вошел, что я даже и не ожидал такой степени-с.
— Идут-с, идут-с. И даже
генерал вслед за ними. Все двери отворю и дочерей созову всех, всех, сейчас, сейчас, — испуганно шептал Лебедев, махая руками и кидаясь от одной двери
к другой.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь одного только
генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что
генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать
к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился
идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Она с негодованием стала оправлять свою мантилью, выжидая, когда «те» отправятся.
К «тем» в эту минуту подкатили извозчичьи дрожки, за которыми еще четверть часа назад Докторенко распорядился
послать сына Лебедева, гимназиста.
Генерал тотчас же вслед за супругой ввернул и свое словцо...
«Точно бог
послал!» — подумал
генерал про себя, входя
к своей супруге.
— Ищу вас, князь. Поджидал вас у дачи Епанчиных, разумеется, не мог войти.
Шел за вами, пока вы
шли с
генералом.
К вашим услугам, князь, располагайте Келлером. Готов жертвовать и даже умереть, если понадобится.
Вот что, князь, и я теперь сообщу: давеча
генерал, когда мы с ним
шли к этому Вилкину, после того, как уже он мне рассказал о пожаре, и, кипя, разумеется, гневом, вдруг начал мне намекать то же самое про господина Фердыщенка, но так нескладно и неладно, что я поневоле сделал ему некоторые вопросы, и вследствие того убедился вполне, что всё это известие единственно одно вдохновение его превосходительства…
[Речь
идет о генерал-губернаторе Западной Сибири П. Д. Горчакове, который задерживал выезд тещи В. П. Ивашева — М. П. Ледантю и его сирот в Симбирскую губернию,
к их родственникам.
Помада
пошел и через полчаса возвратился, объявив, что она совсем сошла с ума; сама не знает, чего хочет; ребенка ни за что не отпускает и собирается завтра ехать
к генерал-губернатору.
— Оттого, что я этого не хочу, оттого, что я
пойду к генерал-губернатору: я мать, я имею всякое право, хоть бы ты была генеральша, а я имею право; слово скажу, и тебя выпорют, да, даже выпорют, выпорют.
— Это все Митька, наш совестный судья, натворил: долез сначала до министров, тем нажаловался; потом этот молодой
генерал, Абреев, что ли,
к которому вы давали ему письмо, свез его
к какой-то важной барыне на раут. «Вот, говорит, вы тому, другому, третьему расскажите о вашем деле…» Он всем и объяснил — и
пошел трезвон по городу!.. Министр видит, что весь Петербург кричит, — нельзя ж подобного господина терпеть на службе, — и сделал доклад, что по дошедшим неблагоприятным отзывам уволить его…
Вскоре после того послышался кашель
генерала. Мари
пошла к нему.
Вследствие этого любовь и доверие дворянства
к гостеприимному воплинскому хозяину росли не по дням, а по часам, и не раз
шла даже речь о том, чтоб почтить Утробина крайним знаком дворянского доверия, то есть выбором в предводители дворянства, но
генерал, еще полный воспоминаний о недавнем славном губернаторстве, сам постоянно отклонял от себя эту честь.
Наконец
генерал надумался и обратился
к «батюшке». Отец Алексей был человек молодой, очень приличного вида и страстно любимый своею попадьей. Он щеголял шелковою рясой и возвышенным образом мыслей и пленил
генерала, сказав однажды, что"вера — главное, а разум — все равно что слуга на запятках: есть надобность за чем-нибудь его
послать — хорошо, а нет надобности — и так простоит на запятках!"
Тем не менее на глазах
генерала работа по возведению новой усадьбы
шла настолько успешно, что он мог уже в июле перейти в новый, хотя далеко еще не отделанный дом и сломать старый. Но в августе он должен был переселиться в губернский город, чтобы принять участие в работах комитета, и дело по устройству усадьбы замялось. Иону и Агнушку
генерал взял с собой, а староста, на которого было возложено приведение в исполнение генеральских планов, на все заочные понуждения отвечал, что крестьяне
к труду охладели.
Вечером этого же дня
генерал послал за Родионом Антонычем, который и явился в генеральский флигель с замирающим сердцем.
Генерал принял его сухо, даже строго. Наружность Родиона Антоныча произвела на него отталкивающее впечатление, хотя он старался подавить в себе это невольное чувство, желая отнестись
к секретарю Горемыкина вполне беспристрастно.
Осмотрев батарею и направляясь назад
к блиндажу, Калугин наткнулся в темноте на
генерала, который с своими ординарцами
шел на вышку.
Пройдя несколько сот шагов, они столкнулись с Калугиным, который, бодро, побрякивая саблей,
шел к ложментам с тем, чтобы, по приказанию
генерала, узнать, как подвинулись там работы.
Он всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны жена сбежала от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами.
Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но в дом
к себе не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было.
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках
послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот
к жандармскому
генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора
к жандарму. На столе лежала гранка со следующими стихами...
Но так как фабричным приходилось в самом деле туго, — а полиция,
к которой они обращались, не хотела войти в их обиду, — то что же естественнее было их мысли
идти скопом
к «самому
генералу», если можно, то даже с бумагой на голове, выстроиться чинно перед его крыльцом и, только что он покажется, броситься всем на колени и возопить как бы
к самому провидению?
На этом кончилось совещание камер-юнкера с Екатериной Петровной, но она потом не спала всю ночь, и ей беспрестанно мерещилось, что муж ее отравит, так что на другой день, едва только Тулузов возвратился от генерал-губернатора, она
послала к нему пригласить его придти
к ней.
— Я на этом деле —
генерал; я в Москву
к Троице ездил на словесное прение с ядовитыми учеными никонианами, попами и светскими; я, малый, даже с профессорами беседы водил, да! Одного попа до того загонял словесным-то бичом, что у него ажио кровь носом
пошла, — вот как!
Маленький
генерал в теплом черном сюртуке и папахе с большим белым курпеем подъехал на своем иноходце
к роте Бутлера и приказал ему
идти вправо против спускавшейся конницы.
Адъютант передал князю, что
генерал, узнав об выходе Хаджи-Мурата, очень недоволен тем, что ему не было доложено об этом, и что он требует, чтобы Хаджи-Мурат сейчас же был доставлен
к нему. Воронцов сказал, что приказание
генерала будет исполнено, и, через переводчика передав Хаджи-Мурату требование
генерала, попросил его
идти вместе с ним
к Меллеру.
Между офицерами
шел оживленный разговор о последней новости, смерти
генерала Слепцова. В этой смерти никто не видел того важнейшего в этой жизни момента — окончания ее и возвращения
к тому источнику, из которого она вышла, а виделось только молодечество лихого офицера, бросившегося с шашкой на горцев и отчаянно рубившего их.
— Надумал, ваше превосходительство! — закричал он радостно, не своим голосом, влетая в кабинет
к генералу. — Надумал, дай бог здоровья доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство!
Посылайте депешу Овсову!
Бедный мой отец, который не пел, а только вместе
шел с другими унтерами, объявил, что он дворянин, но
генерал, злобно улыбаясь, сказал ему: «Дворянин должен быть с бо́льшим благоговением
к служба господня» — и в своем присутствии, в соседней комнате с церковью, при торжественном пении божественных словословий, зверски приказал отсчитать триста ударов невинному юноше, запрещая ему даже кричать, чтоб «не возмущать господня служба».
Время было летнее, окошки отворены; вдруг залилась в воздухе русская песня по Дворянской улице города Уфы;
генерал бросился
к окошку: по улице
шли трое молодых унтер-офицеров, один из них пел песню;
генерал приказал их схватить и каждому дать по триста палок.
Тут узнал он, что с Сибирской линии
идут к Ильинской три роты, отряженные генерал-майором Станиславским.
Генерал-поручик Декалонг из Челябинска, недавно освобожденного от бунтовщиков, двинулся
к Верхо-Яицкой крепости, надеясь настигнуть Пугачева еще на Белорецких заводах; но, вышед на линию, получил от верхо-яицкого коменданта, полковника Ступишина, донесение, что Пугачев
идет вверх по линии от одной крепости на другую, как в начале своего грозного появления.
Офицер, действительно, узнал, где живет этот господин, однако
идти к нему раздумал; он решился написать ему письмо и начал было довольно удачно; но ему, как нарочно, помешали: его потребовал
генерал, велел за что-то арестовать; потом его перевели в гарнизон Орской крепости.
Сбывает, думаю, разбойник, меня с рук!.. Ну, а уж нечего делать:
пойду к кровожадному
генералу.
Ввечеру барин соберут
к избе мужиков и заставляют судить себя с барыней; барыня заплачут: «Ребятушки, — изволят говорить, — я, себя не жалевши, его воспитывала, чтоб он в полковые
пошел да
генералом был».
— Вы сами меня
к нему
послали, — заметил сквозь зубы
генерал и, обратившись
к Литвинову, спросил его по-русски: — Пользуется ли он баденскими водами?
— О Таня, Таня! — воскликнул он с увлечением, — ты одна мой ангел, мой добрый гений, тебя я одну люблю и век любить буду. А
к той я не
пойду. Бог с ней совсем! Пусть она забавляется с своими
генералами! Литвинов снова взялся за книгу.
Старый
генерал вскоре поднялся. Он совершенно казенным образом наклонил перед хозяйкой свой стан, а Михайле Борисовичу, стоя
к нему боком и не поворачиваясь, протянул руку, которую тот с своей стороны крепко пожал и
пошел проводить
генерала до половины залы.
— Мне известно, что Наполеон
посылал генерала Лористона
к нашему главнокомандующему для переговоров о мире; я знаю, что ваши войска должны довольствоваться в течение двух и более суток тем, что едва достаточно для прокормления их в одни сутки…
— Впрочем,
генерал! вы ошибаетесь насчет нашего положения. Москва всем достаточно снабжена: мы ожидаем бесчиследных подкреплений, которые
к нам,
идут.
Польской
генерал подозвал купца и
пошел вместе с ним впереди толпы, которая, окружив со всех сторон Наполеона, пустилась вслед за проводником
к Каменному мосту. Когда они подошли
к угловой кремлевской башне, то вся Неглинная, Моховая и несколько поперечных улиц представились их взорам в виде одного необозримого пожара. Направо пылающий железный ряд, как огненная стена, тянулся по берегу Неглинной; а с левой стороны пламя от догорающих домов расстилалось во всю ширину узкой набережной.