Неточные совпадения
— Уж прикажите
за братом послать, — сказала она, — всё он изготовит обед; а то, по вчерашнему, до шести часов дети не евши.
Предсказание Марьи Николаевны было верно. Больной к ночи уже был не в силах поднимать рук и только смотрел пред собой, не изменяя внимательно сосредоточенного выражения взгляда. Даже когда
брат или Кити наклонялись над ним, так, чтоб он мог их видеть, он так же смотрел. Кити
послала за священником, чтобы читать отходную.
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его истекать кровью и убежал
за помощью. Через час Варя, жена
брата, приехала и с помощью трех явившихся докторов,
за которыми она
послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить
за ним.
— Ничего, ладно, настрыкается, — продолжал старик. — Вишь,
пошел… Широк ряд берешь, умаешься… Хозяин, нельзя, для себя старается! А вишь подрядье-то!
За это нашего
брата по горбу бывало.
— Ну так войдите, — сказала Кити, обращаясь к оправившейся Марье Николаевне; но заметив испуганное лицо мужа, — или
идите,
идите и пришлите
за мной, — сказала она и вернулась в нумер. Левин
пошел к
брату.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он
идет, на вечер ли к какому-нибудь своему
брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть
за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
— И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие
посылает бог людям! Сто червонцев
за то только, что прогнал нас! А наш
брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Дуня из этого свидания по крайней мере вынесла одно утешение, что
брат будет не один: к ней, Соне, к первой пришел он со своею исповедью; в ней искал он человека, когда ему понадобился человек; она же и
пойдет за ним, куда
пошлет судьба.
— А журнал, это есть, братец ты мой, такие картинки, крашеные, и
идут они сюда к здешним портным каждую субботу, по почте, из-за границы, с тем то есть, как кому одеваться, как мужскому, равномерно и женскому полу. Рисунок, значит. Мужской пол все больше в бекешах пишется, а уж по женскому отделению такие,
брат, суфлеры, что отдай ты мне все, да и мало!
— Вот мы уже поворотили
за угол, — перебила Дуня, — теперь нас
брат не увидит. Объявляю вам, что я не
пойду с вами дальше. Скажите мне все здесь; все это можно сказать и на улице.
— Я вас понимаю и одобряю вас вполне. Мой бедный
брат, конечно, виноват:
за то он и наказан. Он мне сам сказал, что поставил вас в невозможность иначе действовать. Я верю, что вам нельзя было избегнуть этого поединка, который… который до некоторой степени объясняется одним лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений. (Николай Петрович путался в своих словах.) Мой
брат — человек прежнего закала, вспыльчивый и упрямый…
Слава богу, что еще так кончилось. Я принял все нужные меры к избежанию огласки…
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например… А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет,
брат, это все распущенность, пустота! И что
за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество.
Пойдем лучше смотреть жука.
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно
за это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем
брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда
шли кататься в лодках и Клим с
братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
Лидия, все еще сердясь на Клима, не глядя на него,
послала брата за чем-то наверх, — Клим через минуту
пошел за ним, подчиняясь внезапному толчку желания сказать Борису что-то хорошее, дружеское, может быть, извиниться пред ним
за свою выходку.
Решил
пойти к
брату и убедить его, что рассказ о Марине был вызван естественным чувством обиды
за человека, которого обманывают. Но, пока он мылся, одевался, оказалось, что
брат и Кутузов уехали в Кронштадт.
— Тоска,
брат! Гляди: богоносец народ русский валом валит угощаться конфетками
за счет царя. Умилительно. Конфетки сосать будут потомки ходового московского народа, того, который ходил
за Болотниковым,
за Отрепьевым, Тушинским вором,
за Козьмой Мининым, потом
пошел за Михайлой Романовым. Ходил
за Степаном Разиным,
за Пугачевым… и
за Бонапартом готов был
идти… Ходовой народ! Только
за декабристами и
за людями Первого Марта не
пошел…
—
За баранину и
за язык! Илья, говори, что у тебя делается? Что это
за история:
брат переехал, хозяйство
пошло плохо… Тут что-то неловко. Сколько ты должен?
Штольц не отвечал ему. Он соображал: «
Брат переехал, хозяйство
пошло плохо — и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка
за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит
за ним; он говорит о ней с жаром…»
— Смотри ты у меня! — сказал он потом едко. — Молод,
брат, востер очень! Я не посмотрю, что ты генеральский: я те
за вихор! Пошел-ка к своему месту!
Но в решительные и роковые минуты Вера
пойдет к бабушке,
пошлет за Тушиным, постучится в комнату
брата Бориса.
— Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как
брат с сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину
пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите меня
за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
— Я вашему
брату Дмитрию Федоровичу конфет в острог
послала. Алеша, знаете, какой вы хорошенький! Я вас ужасно буду любить
за то, что вы так скоро позволили мне вас не любить.
Про то же, что повсеместно по всей России уже прошла
слава об ужасном процессе, Алеша знал давно, и, Боже, какие дикие известия и корреспонденции успел он прочесть
за эти два месяца среди других, верных, известий о своем
брате, о Карамазовых вообще и даже о себе самом.
Она пожертвовала собою в испуге
за него, вдруг вообразив, что он погубил себя своим показанием, что это он убил, а не
брат, пожертвовала, чтобы спасти его, его
славу, его репутацию!
Многие-де из
братии тяготятся ходить к старцу, а приходят поневоле, потому что все
идут, так чтобы не приняли их
за гордых и бунтующих помыслом.
— Это мы втроем дали три тысячи, я,
брат Иван и Катерина Ивановна, а доктора из Москвы выписала
за две тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович больше бы взял, да дело это получило огласку по всей России, во всех газетах и журналах о нем говорят, Фетюкович и согласился больше для
славы приехать, потому что слишком уж знаменитое дело стало. Я его вчера видел.
Но Алеше уже и нечего было сообщать
братии, ибо все уже всё знали: Ракитин,
послав за ним монаха, поручил тому, кроме того, «почтительнейше донести и его высокопреподобию отцу Паисию, что имеет до него он, Ракитин, некое дело, но такой важности, что и минуты не смеет отложить для сообщения ему,
за дерзость же свою земно просит простить его».
Эта Катя — cette charmante personne, [эта очаровательная особа (фр.).] она разбила все мои надежды: теперь она
пойдет за одним вашим
братом в Сибирь, а другой ваш
брат поедет
за ней и будет жить в соседнем городе, и все будут мучить друг друга.
— Зачем я к нему
пойду?..
За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и
за себя оброку не взнес… Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего… Уж,
брат, как ты там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…
Остаться у них я не мог; ко мне вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего
брата, юриста, к себе ужинать,
пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я встал из-за стола и
пошел к нему навстречу.
— Теперь мать только распоясывайся! — весело говорил
брат Степан, — теперь,
брат, о полотках позабудь — баста! Вот они, пути провидения! Приехал дорогой гость, а у нас полотки в опалу попали. Огурцы промозглые, солонина с душком — все полетит в застольную! Не миновать, милый друг, и на Волгу
за рыбой
посылать, а рыбка-то кусается! Дед — он пожрать любит — это я знаю! И сам хорошо ест, и другие чтоб хорошо ели — вот у него как!
— Матушка прошлой весной померла, а отец еще до нее помер. Матушкину деревню
за долги продали, а после отца только ружье осталось. Ни кола у меня, ни двора. Вот и надумал я:
пойду к родным, да и на людей посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к
брату Василию Порфирьичу — он тебя не оставит».
— А! здорово, здорово! откуда Бог несет? И Болячка здесь? здорово, здорово,
брат! Что
за дьявол! да тут все: и Крутотрыщенко! и Печерыця и Ковелек! и Стецько! здорово! А, га, га! го, го!.. — И
пошли целоваться.
Который-то из них на минуту остановился на веревочном ковре, ведущем в «горячую», сделал сальто-мортале,
послал мне приветствие мочалкой и исчез вслед
за братом в горячей бане.
Придя в трактир, Федор садился
за буфетом вместе со своим другом Кузьмой Егорычем и его
братом Михаилом — содержателями трактира. Алексей
шел в бильярдную, где вел разговоры насчет бегов, а иногда и сам играл на бильярде по рублю партия, но всегда так сводил игру, что ухитрялся даже с шулеров выпрашивать чуть не в полпартии авансы, и редко проигрывал, хотя играл не кием, а мазиком.
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь
пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы на лету, в классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с
братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией
за реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.
На следующий вечер старший
брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам
идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света падал на пол и терялся в темноте. У левой стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее на фигуру.
В сущности Харитина вышла очертя голову
за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а
послал вместо себя жену с
братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
— Нет, узелок.
За ним ваш
брат пошел; он в передней.
— А так, голубь мой сизокрылый… Не чужие,
слава богу, сочтемся, — бессовестно ответил Мыльников, лукаво подмигивая. — Сестрице Марье Родивоновне поклончик скажи от меня… Я,
брат, свою родню вот как соблюдаю. Приди ко мне на жилку сейчас сам Карачунский: милости просим — хошь к вороту вставай, хошь на отпорку. А в дудку не пущу, потому как не желаю обидеть Оксю. Вот каков есть человек Тарас Мыльников… А сестрицу Марью Родивоновну уважаю на особицу
за ее развертной карахтер.
— Чему быть, того не миновать! — весело ответил Акинфий Назарыч. — Ну пошумит старик, покажет пыль — и весь тут… Не всякое лыко в строку. Мало ли наши кержанки
за православных убегом
идут? Тут,
брат, силой ничего не поделаешь. Не те времена, Яков Родионыч. Рассудите вы сами…
Окулко косил с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву
за ним и молча любовался на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного хлеба и опять
пошел косить. На других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
Об Муханове уведоми как-нибудь сестру его: она живет в Москве на Пречистенке и замужем
за Шаховским, зовут ее Лизавета Александровна. Скажи ей, что
брат ее перевезен был из Выборга для присоединения к нам двум — и
слава богу мы все здоровы.
В Тобольске состоялся приговор над скопцами. Между прочими приговоренными к ссылке в Туруханск — два
брата Гавасины, которые в малолетстве приобщены к этой секте, не сознательно сделались жертвами и потом никаких сношений с сектаторами не имели. Мать
послала в нынешнем месяце просьбу к министру юстиции. Шепните, кому следует,
за этих бедных людей. Если потребуют дело в сенат, то все будет ясно. Приговоренные сидят в тюменском остроге…
—
За Вязмитинова: он,
брат, в гору
пойдет.
— А нельзя-с; он должен
идти читать свое чистописание будущей графине Бутылкиной.
Пойдем,
брат,
пойдем, — настаивал он, взяв
за рукав поднявшегося Помаду, —
пойдем, отделаешься скорее, да и к стороне. В город вместе махнем к вечеру.
Я взял его
за руку и сказал: «Зачем вы сказали так, папенька? Пойдемте со мной, я вам скажу что-нибудь». И папенька
пошел. Папенька
пошел, и мы сели в трактир
за маленький столик. «Дайте нам пару Bierkrug», [кружек пива (нем.).] — я сказал, и нам принесли. Мы выпили по стаканчик, и
брат Johann тоже выпил.
— А с такой, что, когда она ехала к
братьям, так сейчас было видно, что она до сумасшествия была в вас влюблена, — и теперь-то
за этого хомяка
идет, вероятно, от досады, что не удалось
за вас.
— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть перед Захаревскими, сел и написал им,
брату и сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно,
посылают меня по одному экстренному и секретному делу — так что и зайти к вам не могу, потому что
за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой товарищ, с которым я еду».
— Ворочусь домой и прямо
пойду к Бархатникову шутки шутить. Комедию сломаю — он двугривенничек даст. К веселому рабочему и давальцы ласковее. Иному и починиваться не нужно, а он,
за «представление», старую жилетку отыщет:"На,
брат, почини!"