Неточные совпадения
Она отошла
от него и
позвонила.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее двери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что
позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была
от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду», кончала она.
— Представьте, он — спит! — сказала она, пожимая плечами. — Хотел переодеться, но свалился на кушетку и — уснул, точно кот. Вы, пожалуйста; не думайте, что это
от неуважения к вам! Просто: он всю ночь играл в карты, явился домой в десять утра, пьяный, хотел лечь спать, но вспомнил про вас,
звонил в гостиницу, к вам, в больницу… затем отправился на кладбище.
Пред весною исчез Миша, как раз в те дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться
от услуг юноши. Но утром на четвертый день
позвонил доктор городской больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
—
Позвоните коменданту, — крикнул бородатый человек и, схватив стул, отгородился им
от поручика, — он, дергая эфес шашки, не придерживал ножны левой рукой.
Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал себя охмелевшим не столько
от вина, как
от женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул в комнату дежурной горничной, комната была пуста, значит — девушка не спит еще. Он
позвонил, и, когда горничная вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь...
Он остановился перед дверью, переводя дух и
от волнения то брался за ручку колокольчика, то опять оставлял ее. Наконец
позвонил и вошел.
Веревкин
звонил у подъезда, и, пока Палька отворял двери, он рысью обегал дом и караулил ворота, когда Ляховский побежит
от него через двор.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня.
Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже
от Катерины Ивановны.
Выйдя
от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели шел из улицы в улицу, пока не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали огни. Галактион
позвонил, но ему отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
— Нет, служанка,
от матушки ихней, а к Парфену Семеновичу я
звонил, никто не отпер.
Трапезник Павел, худой черноволосый туляк, завидев выезжавший из господского дома экипаж, ударил во вся, — он
звонил отлично, с замиравшими переходами, когда колокола чуть гудели, и громкими трелями,
от которых дрожала, как живая, вся деревянная колокольня.
С этими словами она встала, подошла ко мне, взяла меня обеими руками за голову и поцеловала в лоб. Все это сделалось так быстро, что я не успел очнуться, как она уже отпрянула
от меня и
позвонила.
Голос у него стал крепким, лицо побледнело, и в глазах загорелась обычная, сдержанная и ровная сила. Снова громко
позвонили, прервав на полуслове речь Николая, — это пришла Людмила в легком не по времени пальто, с покрасневшими
от холода щеками. Снимая рваные галоши, она сердитым голосом сказала...
— Ты бы, — говорит лавочник, — хоть бога-то побоялся бы, да лоб-от перекрестил: слышь, к вечерням
звонят…
— Кажется, в этом виде можно? — рассуждает сам с собой Ахбедный и, чтобы не дать сомнениям овладеть им,
звонит и передает статью для отсылки в типографию. На другой день статья появляется, урезанная, умягченная, обезличенная, но все еще с душком. Ахбедный, прогуливаясь по улице, думает:"Что-то скажет про мои урезки корреспондент?"Но встречающиеся на пути знакомцы отвлекают его мысли
от корреспондента.
— Чего доброго:
от него станется! Раз он и так дал там, у себя в департаменте, чиновнику денег за искренние излияния… Вот кто-то
позвонил: не он ли? Что надо сделать? повтори: дать ему нагоняй… еще что? денег?
Какими словами мог бы передать юнкер Александров это медленно наплывающее чудо, которое должно вскоре разрешиться бурным восторгом, это страстное напряжение души, растущее вместе с приближающимся ревом толпы и звоном колоколов. Вся Москва кричит и
звонит от радости. Вся огромная, многолюдная, крепкая старая царева Москва.
Звонят и Благовещенский, и Успенский соборы, и Спас за решеткой, и, кажется, загремел сам Царь-колокол и загрохотала сама Царь-пушка!
Владыко
позвонил стоявшим на столе колокольчиком. Вошел служка в длиннополом сюртуке. Владыко ничего ему не проговорил, а только указал на гостя. Служка понял этот знак и вынес губернскому предводителю чай, ароматический запах которого распространился по всей комнате. Архиерей славился тем, что у него всегда подавался дорогой и душистый чай, до которого он сам был большой охотник. Крапчик, однако, отказался
от чаю, будучи, видимо, чем-то озабочен.
Снежные люди молча мелькают мимо двери магазина, — кажется, что они кого-то хоронят, провожают на кладбище, но опоздали к выносу и торопятся догнать гроб. Трясутся лошади, с трудом одолевая сугробы. На колокольне церкви за магазином каждый день уныло
звонят — Великий пост; удары колокола бьют по голове, как подушкой: не больно, а глупеешь и глохнешь
от этого.
Конечно, и обманывали нищих, но колокола
от того обмана не страдали, а, может, даже зазывней
звонят.
Кроткий весенний день таял в бледном небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая земля дышала сыростью, обещая густые травы и много цветов. Бил бондарь, скучно
звонили к вечерней великопостной службе в маленький, неубедительный, но крикливый колокол. В монастырском саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а
от холмов за городом поднимался лёгкий голубой парок.
С замиранием сердца она въехала в свой двор и
позвонила у двери. Ей отворила незнакомая горничная, полная, заспанная, в теплой ватной кофте. Идя по лестнице, Юлия вспомнила, как здесь объяснялся ей в любви Лаптев, но теперь лестница была немытая, вся в следах. Наверху, в холодном коридоре, ожидали больные в шубах. И почему-то сердце у нее сильно билось, и она едва шла
от волнения.
Придя домой, Лаптев надел халат и туфли и сел у себя в кабинете читать роман. Жены дома не было. Но прошло не больше получаса, как в передней
позвонили и глухо раздались шаги Петра, побежавшего отворять. Это была Юлия. Она вошла в кабинет в шубке, с красными
от мороза щеками.
Извозчик остановился около двухэтажного деревянного дома, выкрашенного в темный цвет. Я
позвонил. Принимая
от меня небольшую легкую корзинку, — единственный багаж, который мы взяли с собой, — Зинаида Федоровна как-то кисло улыбнулась и сказала...
В эту ночь у меня сильно болел бок, и я до самого утра не мог согреться и уснуть. Мне слышно было, как Орлов прошел из спальни к себе в кабинет. Просидев там около часа, он
позвонил.
От боли и утомления я забыл о всех порядках и приличиях в свете и отправился в кабинет в одном нижнем белье и босой. Орлов в халате и в шапочке стоял в дверях и ждал меня.
В полночь, когда в верхнем этаже над нами, встречая Новый год, задвигали стульями и прокричали «ура», Зинаида Федоровна
позвонила мне из комнаты, что рядом с кабинетом. Она, вялая
от долгого лежанья, сидела за столом и писала что-то на клочке бумаги.
Уланбекова. Нет, уж они-то не жди
от меня милости. А то одного прости, другого прости, так весь народ перебалуешь. (
Звонит).
Ему легче бы, кажется, было, если бы она жила дальше
от него; но когда он
позвонил у ее подъезда, то ему захотелось, чтобы как можно скорее отворили дверь; оказалось, что и
звонить было не надо: дверь была не заперта.
Того же числа вечером, вернувшись к себе на Пречистенку, зоолог получил
от экономки Марьи Степановны семнадцать записок с номерами телефонов, кои
звонили к нему во время его отсутствия, и словесное заявление Марьи Степановны, что она замучилась. Профессор хотел разодрать записки, но остановился, потому что против одного из номеров увидал приписку: «Народный комиссар здравоохранения».
Звонили к вечерни; монахи и служки ходили взад и вперед по каменным плитам, ведущим
от кельи архимандрита в храм; длинные, черные мантии с шорохом обметали пыль вслед за ними; и они толкали богомольцев с таким важным видом, как будто бы это была их главная должность.
Помню, что, когда я уже забывался,
позвонили: почтальон принес письмо
от кузины Сони. Она радовалась тому, что я задумал большую и трудную работу, и жалела, что так трудно найти натурщицу. «Не пригожусь ли я, когда кончу институт? Подожди полгода, Андрей, — писала она, — я приеду к тебе в Петербург, и ты можешь писать с меня хоть десять Шарлотт Корде… если только во мне есть хоть капля сходства с тою, которая, как ты пишешь, теперь владеет твоею душой».
«Отчего я не узнал, — подумал он с досадой, — она начинала быть так откровенна. Но узнать ее любовь к другому
от нее самой — значит потерять ее навсегда. Но
от кого же узнать? Соседи… их неловко спрашивать». Граф вспомнил об Иване Александрыче и
позвонил в колокольчик.
На ипподроме несколько раз
звонили. Мимо отворенных ворот изредка проносились молнией бегущие рысаки, люди на трибунах вдруг принимались кричать и хлопать в ладоши. Изумруд в линии других рысаков часто шагал рядом с Назаром, мотая опущенною головой и пошевеливая ушами в полотняных футлярах.
От проминки кровь весело и горячо струилась в его жилах, дыхание становилось все глубже и свободнее, по мере того как отдыхало и охлаждалось его тело, — во всех мускулах чувствовалось нетерпеливое желание бежать еще.
— Ах! мой друг, уволь
от чувствительных сцен, — сказал он холодно, — что ты в деревню хочешь, это прекрасно, потому что и денег у нас мало; а что навсегда, то это мечта. Я знаю, что ты не уживешь. А вот чаю напейся, это лучше будет, — заключил он, вставая, чтобы
позвонить человека.
Анна Акимовна приподнялась на локоть и взглянула на окно. На дворе еще было совсем темно, и только нижний край оконной рамы белел
от снега. Слышался густой низкий звон, но это
звонили не в приходе, а где-то дальше. Часы на столике показывали три минуты седьмого.
Зачем в большой-то колокол
звонили?
Как начали
звонить, я так и обмер,
Ну, думаю, беда, опять всполох
От воровских людей.
Потом он
позвонил и сказал, чтобы ему принесли чаю; и потом, когда пил чай, она все стояла, отвернувшись к окну… Она плакала
от волнения,
от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась; они видятся только тайно, скрываются
от людей, как воры! Разве жизнь их не разбита?
В субботу Меркулов
звонил в последний раз и, когда Семен почти насильно отнял у него веревку, был бледен
от усталости и волнения, и колени его дрожали.
—
Звоните вы, — угрюмо отвечал Меркулов и недовольно отходил к стороне, жуя губами:
от волнения у него пересохло в горле и что-то покалывало в спине.
В обыкновенные дни, в праздники и будни, двери на церковные колокольни бывают заперты, и туда никого не пускают, но на Пасху в течение всей недели двери стоят открытыми, и каждый может войти и
звонить сколько хочет —
от обедни до самых вечерен.
И всегда Меркулов не любил глядеть понизу, а во все дни светлой недели он носил голову немного назад и смотрел поверх лбов. И всю неделю он был трезв, каждое утро
от обеден до вечерни
звонил на колокольне Михаила-архангела, а после вечерни или сидел у звонаря Семена, или на десяток верст уходил в поле. И домой возвращался только ночью.
Семен улыбнулся. Он мало думал о том, как он
звонит, но знал
от людей, что звон у него хороший и веселый; знал и то, что сердце у него радуется, когда он берется за веревку.
Теперь уж знал он, как
звонят в колокольчик. Человек с галуном на картузе встретил его не по-прежнему. Заискивал он в Алексее, старался угодить ему, говорил почтительно. Добрым знаком счел Алексей такое обращенье колышкинской прислуги. Должно быть, добрый ответ получен
от Патапа Максимыча.
— Как так? Никакой записки
от тебя не было, — сказал Зиновий Алексеич. И
позвонил.
Окончив это последнее писание, Горданов
позвонил лакея и велел ему, если бы кто пришел
от Бодростиных, отдать посланному запечатанную записку, а сам сел в экипаж и поехал к Висленевым.
Но ведь Я только подземное озеро в животе Вандергуда, и Мои бури нисколько не колеблют его твердой поступи. Но ведь Я лишь солитер в его желудке,
от которого он тщетно ищет лекарства! Мы
звоним и приказываем камерьере...
В Кремле
звонили ко всенощной. Туманная муть стояла в воздухе. Ручейки вяло, будто засыпая, ползли среди грязного льда. И проходили мимо темные, сумрачные люди. Мне не хотелось возвращаться домой к своей тоске, но и здесь она была повсюду. Тупо шевелились в голове обрывки мыслей, грудь болела
от табаку и все-таки я курил непрерывно; и казалось, легкие насквозь пропитываются той противною коричневою жижею, какая остается
от табаку в сильно прокуренных мундштуках.
Не успела она взяться за самовар, как
позвонили. Пришел вчерашний писарь. Татьяна уже получила
от него подарок и против его посещений ничего не имела; но когда она про себя сравнивала Мартыныча с"барином", то находила, что тот все-таки"кантонист", а Лука Иванович, хоть и не очень боек, а человек тонкий; днями ей даже жаль его было чрезвычайно.
Маленькая тонкая фигурка в легкой драповой кофточке с дешевеньким мехом на шее и в старой потертой меховой шапке проворно соскочила с пролетки, отдала деньги вознице и, подхватив в руки тощий, порыжевший
от времени чемодан, легко и быстро вбежав по ступенькам крылечка,
позвонила y подъезда.