Неточные совпадения
Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем дворянском
сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за то, что говорил хульные слова, а слова те в том состояли, что"всем-де людям в
еде равная потреба настоит, и кто-де ест много, пускай делится
с тем, кто ест мало"."И, сидя на цепи, Ивашка умре", — прибавляет летописец.
Она
поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею,
с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати
сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет
сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда
ехала с матерью, а назад
с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась
с сыном и часто сама, пред тем как
ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры
сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и
с простотой и решительностью
поедет к Анне и примет ее.
Он уже хлопотал и отдавал приказы, выбирал коней и сбрую для молодых
сыновей, наведывался и в конюшни и в амбары, отобрал слуг, которые должны были завтра
с ними
ехать.
А вот почему:
ехал он на каком-то пароходе, уж не знаю,
с другом своим,
с купеческим
сыном Непутевым, разумеется, оба пьяные, до последней возможности.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена
поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра
ехать. Она у меня — вторая, только весной женился.
С матерью
поехала с моей, со свекровью, значит. Один
сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь
с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
— Ах, пащенок! Так это письмо в самом деле у тебя было зашито, и зашивала дура Марья Ивановна! Ах вы, мерзавцы-безобразники! Так ты
с тем, чтоб покорять сердца, сюда
ехал, высший свет побеждать, Черту Ивановичу отмстить за то, что побочный
сын, захотел?
С этим чувством сознания своего долга он выехал из дома и
поехал к Масленникову — просить его разрешить ему посещения в остроге, кроме Масловой, еще и той старушки Меньшовой
с сыном, о которой Маслова просила его. Кроме того, он хотел просить о свидании
с Богодуховской, которая могла быть полезна Масловой.
— Как же это нет-с? Следовало, напротив, за такие мои тогдашние слова вам,
сыну родителя вашего, меня первым делом в часть представить и выдрать-с… по крайности по мордасам тут же на месте отколотить, а вы, помилуйте-с, напротив, нимало не рассердимшись, тотчас дружелюбно исполняете в точности по моему весьма глупому слову-с и
едете, что было вовсе нелепо-с, ибо вам следовало оставаться, чтобы хранить жизнь родителя… Как же мне было не заключить?
Менотти не мог
ехать с нами, он
с братом отправлялся в Виндзор. Говорят, что королева, которой хотелось видеть Гарибальди, но которая одна во всей Великобритании не имела на то права, желала нечаянно встретиться
с его
сыновьями. В этом дележе львиная часть досталась не королеве…
— Жандармы. Из Питера в Сибирь везут. Должно, важнеющих каких. Новиков-сын на первой сам
едет. Это его самолучшая тройка. Кульерская. Я рядом
с Новиковым на дворе стою, нагляделся.
Маланья Сергеевна
с горя начала в своих письмах умолять Ивана Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр Андреич желал видеть своего
сына; но он все только отписывался, благодарил отца за жену, за присылаемые деньги, обещал приехать вскоре — и не
ехал.
— Стыд-то где у Самойла Евтихыча? — возмущалась Парасковья Ивановна. — Сказывают, куды сам
поедет, и Наташку
с собой в повозку… В Мурмосе у него она в дому и живет. Анфиса Егоровна устраивала дом, а теперь там Наташка расширилась. Хоть бы сына-то Васи постыдился… Ох, и говорить-то, так один срам!.. Да и другие хороши, ежели разобрать: взять этого же Петра Елисеича или Палача… Свое-то лакомство, видно, дороже всего.
На двадцать втором году Вильгельм Райнер возвратился домой, погостил у отца и
с его рекомендательными письмами
поехал в Лондон. Отец рекомендовал
сына Марису, Фрейлиграту и своему русскому знакомому, прося их помочь молодому человеку пристроиться к хорошему торговому дому и войти в общество.
— Мы откроем себе фирму «Горизонт и
сын». Не правда ли, Сарочка, «и
сын»? И вы, надеюсь, господа, удостоите меня своими почтенными заказами? Как увидите вывеску «Горизонт и
сын», то прямо и вспомните, что вы однажды
ехали в вагоне вместе
с молодым человеком, который адски оглупел от любви и от счастья.
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама
с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не
едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
В настоящее время я как бы вижу подтверждение этой молвы об нем: ему уже
с лишком пятьдесят лет, он любит меня,
сына нашего, — но когда услыхал о своем назначении в Севастополь, то не только не поморщился, но как будто бы даже помолодел, расторопней и живей сделался — и собирается теперь, как он выражается, на этот кровавый пир так же весело и спокойно, как будто бы он
ехал на какой-нибудь самый приятнейший для него вечер; ясно, что воевать — это его дело, его призвание, его сущность: он воин по натуре своей, воин органически.
У полковника
с год как раскрылись некоторые его раны и страшно болели, но когда ему сказали, что Павел Михайлович
едет, у него и боль вся прошла; а потом, когда
сын вошел в комнату, он стал даже говорить какие-то глупости, точно тронулся немного.
— Ах, нет, подите! Бог
с вами! — почти
с, ужасом воскликнула та. — Я сыта по горло, да нам пора и
ехать. Вставай, Сережа! — обратилась она к
сыну.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной
ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз
сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее
сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
Впереди пошли Анна Павловна
с сыном и
с Поспеловым, потом Марья Карловна
с дочерью, наконец священник
с Антоном Иванычем В некотором отдалении
ехала повозка. Ямщик едва сдерживал лошадей. Дворня окружила в воротах Евсея.
Сын, никогда не разлучавшийся
с отцом, сам был к нему горячо привязан и, узнав о внезапной болезни отца, занемогшего на одной рыбной ловле, за Пушкином, куда он
поехал после похорон дочери, тотчас же отправился, чтобы перевезти больного отца в Москву.
— Один, один он мне остался теперь, одна надежда моя! — всплеснул он вдруг руками, как бы внезапно пораженный новою мыслию, — теперь один только он, мой бедный мальчик, спасет меня и — о, что же он не
едет! О
сын мой, о мой Петруша… и хоть я недостоин названия отца, а скорее тигра, но… laissez-moi, mon ami, [оставьте меня, мой друг (фр.).] я немножко полежу, чтобы собраться
с мыслями. Я так устал, так устал, да и вам, я думаю, пора спать, voyez-vous, [вы видите (фр.).] двенадцать часов…
— Куда тебе
ехать,
сын мой? — сказал он. — Мы все тебя любим, все к тебе привыкли. Кто знает, может, и тебя посетит благодать божия, и ты навсегда останешься
с нами! Послушай, Максим, не уезжай от нас!
Я ему объявил, что для нас еще лучше, если он будет выезжать
с нашим конвоем, а то Шамиль станет разглашать, что мы держим Хаджи-Мурата взаперти; но при этом я взял
с него обещание, что он никогда не
поедет в Воздвиженское, так как мой
сын, которому он сперва сдался и которого считает своим кунаком (приятелем), не начальник этого места, и могли бы произойти недоразумения.
Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиках, три сестры
с Сашею
поехали уже довольно поздно, — опоздали из-за него. Их появление в зале было замечено. Гейша в особенности нравилась многим. Слух пронесся, что гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков. А Каштанова вовсе и не была в маскараде, — у нее накануне опасно заболел маленький
сын.
На время, пока чердак устраивали, постоялка
с сыном переселилась вниз, в ту комнату, где умерла Палага; Кожемякин сам предложил ей это, но как только она очутилась на одном полу
с ним, — почувствовал себя стеснённым этой близостью, чего-то испугался и
поехал за пенькой.
«Пусть уедет, бог
с ней!
Сын про царя поёт — родимый, голубчик — про царя! А мать вон оно что! Куда теперь
ехать ей? Нету здесь квартир, и были бы — не пустят её, — побить даже могут. Это — как раз!»
— Да, убили… — сказал нехотя Дымов. — Купцы, отец
с сыном,
ехали образа продавать. Остановились тут недалече в постоялом дворе, что теперь Игнат Фомин держит. Старик выпил лишнее и стал хвалиться, что у него
с собой денег много. Купцы, известно, народ хвастливый, не дай бог… Не утерпит, чтоб не показать себя перед нашим братом в лучшем виде. А в ту пору на постоялом дворе косари ночевали. Ну, услыхали это они, как купец хвастает, и взяли себе во внимание.
— Молодец Фома! — серьезно говорил Игнат, осведомляясь об успехе
сына… —
Едем весной в Астрахань, а
с осени — в училище тебя!
Умаслив таким образом старуху, Елпидифор Мартыныч
поехал к Елене, которая в это время забавлялась
с сыном своим, держа его у себя на коленях. Князь сидел невдалеке от нее и почти
с пламенным восторгом смотрел на малютку; наконец, не в состоянии будучи удержаться, наклонился, вынул ножку ребенка из-под пеленки и начал ее целовать.
— Да, да!.. это точно было наяву, — продолжала она
с ужасною улыбкою, — точно!.. Мое дитя при мне, на моих коленях умирало
с голода! Кажется… да, вдруг закричали: «Русской офицер!» «Русской! — подумала я, — о! верно, он накормит моего
сына», — и бросилась вместе
с другими к валу, по которому он
ехал. Не понимаю сама, как могла я пробиться сквозь толпу, влезть на вал и упасть к ногам офицера, который, не слушая моих воплей, поскакал далее…
Домна Осиповна, садясь на пролетку, швырнула держимую ею в руках бумажку на землю и велела извозчику проворней
ехать домой. Один из игравших
с детками Прокофия мальчиков (
сын дворника соседнего), увидав брошенную бумажку и уразумев, вероятно, что это такое, подхватил ее и благим матом удрал домой.
Прохор.
С гитарой! (К Рашели.) Когда к
сыну поедешь?
— Хорошо
едут. Нынче
сын его взял три приза: в Туле, Москве и в Петербурге бежал
с Воейковским Вороным. Каналья наездник сбил 4 сбоя, а то бы за флагом оставил.
В следующем экипаже
ехали пристав Кирилин и молодой Ачмианов,
сын того самого купца Ачмианова, которому Надежда Федоровна была должна триста рублей, и против них на скамеечке, скорчившись и поджав ноги, сидел Никодим Александрыч, маленький, аккуратненький,
с зачесанными височками.
Второй
сын Яков, кругленький и румяный, был похож лицом на мать. Он много и даже как будто
с удовольствием плакал, а перед тем, как пролить слёзы, пыхтел, надувая щёки, и тыкал кулаками в глаза свои. Он был труслив, много и жадно ел и, отяжелев от
еды, или спал или жаловался...
Я, Гоголь, Константин и Гриша сели в четвероместную коляску и
поехали до первой станции, до Химок, куда еще прежде
поехал Щепкин
с сыном и где мы расположились отобедать и дождаться дилижанса, в котором Гоголь отправлялся в Петербург.
Он писал моряку во всяком письме, чтобы все было готово для его приезда, что он на днях
едет, и нарочно оттягивал свой отъезд. Возвратившись, наконец, в свой дом на Яузе, он прервал все сношения
с Марией Валериановной, строго запретил людям принимать ее или ходить к ней в дом. «Я должен был принять такие меры, — говорил он, — для
сына; я все бы ей простил, но она женщина до того эгрированная, что может пошатнуть те фундаменты морали, которые я
с таким трудом вывожу в сердце Анатоля».
Однажды отец
с сыном поехали на телеге в город и остановились в поле ночевать.
Пришла Мальва
с бутылкой водки и связкой кренделей в руках; сели есть уху. Ели молча, кости обсасывали громко и выплевывали их изо рта на песок к двери. Яков ел много и жадно; это, должно быть, нравилось Мальве: она ласково улыбалась, глядя, как отдуваются его загорелые щеки, быстро двигаются влажные крупные губы. Василий ел плохо, но старался показать, что он очень занят
едой, — это нужно было ему для того, чтоб без помехи, незаметно для
сына и Мальвы, обдумать свое отношение к ним.
— Сейчас я себе воинский номер вымаклачил, — говорит он
сыну. — Шибко
поедем. Кондуктор говорит, что если все время
с этим номером будем
ехать, то завтра в 8 часов вечера будем на месте. Не похлопочешь, брат, не получишь… Так-то… Гляди вот и приучайся…
— А они не принимают это себе во внимание, — продолжает Малахин — и берут еще
с меня и
с сына за то, что мы при быках
едем, сорок два рубля, как за III класс. Это мой
сын Иаков; есть у меня дома еще двое, да те по ученой части. Ну-с, и кроме того, я так понимаю, что железные дороги разорили скотопромышленников. Прежде, когда гурты гоняли, лучше было.
— Безрассудная, — говорю, — ты женщина, сестрица! Зачем же ты сама-то
едешь за этакую даль в твои лета? И как ты будешь жить
с сыном-юнкером, и где, по деревням, что ли,
с ним, или в казармах? Знаешь ли ты, какого рода эта жизнь?
Являюсь я однажды в одно семейство; там только что собрались
ехать в зверинец; меня приглашают
ехать вместе; мы отправились. При входе в зверинец, глава семейства берет на руки младшего
сына с тем, чтобы показать ему льва. Ребенок быстро отворачивает голову и начинает трястись всем телом.
Затем муж везет молодую жену к своим родителям, те уж дожидаются — знают, что
сын поехал сноху им выкрасть, новую даровую работницу в дом привезти,
с радостью встречают они новобрачных.
Дней через пять я услышал, что Урбенин
с сыном-гимназистом и
с дочкой переехал на житье в город. Говорили мне, что он
ехал в город пьяный, полумертвый, и что два раза сваливался
с телеги. Гимназист и Саша всю дорогу плакали.
И после встречи
с Пьером князь Андрей остается таким же мертвецом, каким был до встречи. Проходит два года. Раннею весною он
едет по опекунским делам в рязанские имения своего
сына. Все вокруг зеленеет, и трава, и деревья. На краю дороги высится огромный дуб. «Старым, сердитым и презрительным уродом стоял он между улыбающимися березами».