Неточные совпадения
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он
поедет на дачу
к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть.
К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать
жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
— Очень рад, — сказал он и спросил про
жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось, что никому лучше нельзя рассказать своего счастья, как
жене и свояченице Свияжского, и он очень был рад
ехать к ним.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда
ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился
к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
— А ты
поедешь? — обратился Степан Аркадьич
к жене.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима
к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю,
жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью
поедет к Анне и примет ее.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было
к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться
к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается.
Поехал в Париж — опять справился.
Алексей Александрович, просидев полчаса, подошел
к жене и предложил ей
ехать вместе домой; но она, не глядя на него, отвечала, что останется ужинать. Алексей Александрович раскланялся и вышел.
Дарья Александровна подошла
к остановившемуся шарабану и холодно поздоровалась с княжной Варварой. Свияжский был тоже знакомый. Он спросил, как поживает его чудак-приятель с молодою
женой, и, осмотрев беглым взглядом непаристых лошадей и с заплатанными крыльями коляску, предложил дамам
ехать в шарабане.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения:
жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра
ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С матерью
поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и
ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие права
ехать, удалялись от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое чувство любви
к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
На другой день утром мы нашли в зале два куста роз и огромный букет. Милая, добрая Юлия Федоровна (
жена губернатора), принимавшая горячее участие в нашем романе, прислала их. Я обнял и расцеловал губернаторского лакея, и потом мы
поехали к ней самой. Так как приданое «молодой» состояло из двух платьев, одного дорожного и другого венчального, то она и отправилась в венчальном.
[
Жена Невельского, Екатерина Ивановна, когда
ехала из России
к мужу, сделала верхом 1100 верст в 23 дня, будучи больною, по топким болотам и диким гористым тайгам и ледникам охотского тракта.
Трудно сказать, ясно ли он сознавал, в чем, собственно, состояло это дело, и бог знает, удалось ли бы ему вернуться в Россию
к зиме; пока он
ехал с
женою в Баден-Баден…
— Насилу нашла, — сказала она, становясь между Лаврецким и Лизой. — Сама его заложила. Вот что значит старость-то, беда! А впрочем, и молодость не лучше. Что, ты сам с
женой в Лаврики
поедешь? — прибавила она, оборотясь
к Федору Иванычу.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а
жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне
жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла
к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда,
еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
[Теща И. Д. Якушкина — H. Н. Шереметева; его
жена, А. В. Якушкина, добивалась разрешения
поехать к нему в Сибирь.
Розанов
поехал и возвратился в Петербург с своей девочкой, а его
жена поехала к отцу.
Наконец гости уехали, взяв обещание с отца и матери, что мы через несколько дней приедем
к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати от Сергеевки, где гостил Мансуров с
женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению
ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых: с девочками Мансуровыми она была дружна, а с Булгаковыми только знакома.
— Ну, так я, ангел мой,
поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом
жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова
к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На что в Сибирь
ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (
к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и пойти
к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, —
жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
Он сам хотя и не
поехал к имениннику, отозвавшись нездоровьем, но после обеда тотчас исчез (представь себе, я узнал, что он делает экскурсии
к жене нашего дивизионера, роскошной малороссиянке, и что это даже очень недешево обходится старику).
Вот и теперь, по поводу заказанного
женою платья, он вспомнил об этом процессе и решился завтра же
ехать к вору и окончательно выяснить вопрос, поручает ли он ему свое дело или не поручает. Ежели поручает, то не угодно ли пожаловать
к нотариусу для заключения условия; если не поручает, то…
— Не знаю, ваше превосходительство, — начал он нерешительным тоном, — какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать,
ехавши сюда, заезжал
к князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по
жене — ну, и он ужасно его хвалит: «Одно уж это, говорит, человек с таким состоянием… умный, знающий… человек с характером, настойчивый…» Не знаю, может быть, по родству и прибавляет.
Он не распечатал записки и не показал
жене, как она ни просила. В тот же день вечером, перед тем как
ехать в клуб, он сам отправился
к племяннику.
— Быть таким бессмысленно-добрым так же глупо, как и быть безумно-строгим! — продолжал петушиться Егор Егорыч. — Это их узкая французская гуманитэ, при которой выходит, что она изливается только на приближенных негодяев, а все честные люди чувствуют северитэ [Северитэ — франц. severite — строгость, суровость.]… Прощайте!..
Поедем! — затараторил Егор Егорыч, обращаясь в одно и то же время
к Углакову и
к жене.
Бывали также Ченцовы несколько раз в маскарадах Дворянского собрания, причем Катрин ходила неразлучно с мужем под руку, так что Валерьян Николаич окончательно увидал, что он продал себя и теперь находится хоть и в золотой, но плотно замкнутой клетке; а потому, едва только наступил великий пост, он возопиял
к жене, чтобы
ехать опять в деревню, где все-таки ему было попривольнее и посвободнее, а сверх того и соблазнов меньше было.
— Тогда вот что мы сделаем! — начал Егор Егорыч. — Monsieur Терхов, — обратился он потом
к гегелианцу, — вы сведите мою
жену на эту церемонию, а я устал и
поеду домой.
После обедни он пошел
к императрице и в семейном кругу провел несколько минут, шутя с детьми и
женой. Потом он через Эрмитаж зашел
к министру двора Волконскому и, между прочим, поручил ему выдавать из своих особенных сумм ежегодную пенсию матери вчерашней девицы. И от него
поехал на свою обычную прогулку.
— Думать надо, — сказал Садо, усаживаясь на корточки перед Хаджи-Муратом. — Женщина с крыши видела, как ты
ехал, — сказал он, — и рассказала мужу, а теперь весь аул знает. Сейчас прибегала
к жене соседка, сказывала, что старики собрались у мечети и хотят остановить тебя.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их
жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных
к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков,
жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах
едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь
к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Дуня удивилась, когда ей сказали, что она невеста, поплакала, погрустила, но, имея в виду или
ехать в деревню
к отцу, или быть
женою камердинера, решилась на последнее.
Однако все это весьма естественно кончилось тем, что супруги
к исходу своего медового месяца стали изрядно скучать, и Дон-Кихот Рогожин велел Зинке запрячь своих одров в тарантас и
поехал с
женою в церковь
к обедне. Тут он налетел на известный случай с Грайвороной, когда бедный трубач, потеряв рассудок, подошел
к иконостасу и, отлепив от местной иконы свечу, начал при всех закуривать пред царскими вратами свою трубку.
Князю Григорову непременно бы следовало
ехать на похороны
к дяде; но он не
поехал, отговорившись перед
женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не
ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
Васильков. Отчего же ты
к моей
жене едешь, а не
к другой?
— Христос с тобой!.. что ты испугался? Все, слава богу, здоровы. Они
поехали в город с визитом — вот
к его
жене.
— Вы говорите, как ребенок. Разве это возможно? Позовут меня
к мужчине — я
еду; позовут
к даме — не
еду!.. Почему?.. Потому что
жена не пускает?..
— Ну-ну! да-да! благодарю тебя, друг мой, именно в Тверь, charmant, charmant! так что оно и складно выходит. Ты всегда в рифму попадаешь, мой милый! То-то я помню: в Ярославль или в Кострому, но только куда-то и
жена тоже
поехала! Charmant, charmant! Впрочем, я немного забыл, о чем начал говорить… да! итак, мы
едем, друг мой. Au revoir, madame, adieu, ma charmante demoiselle, [До свидания, мадам, прощайте, милая барышня (франц.)] — прибавил князь, обращаясь
к Зине и целуя кончики своих пальцев.
— Что ж, тридцать лет! Да вон твоей
жене теперь уж двадцать девять. Года мои считать немудрено: я в двадцать замуж шла, а
к году родилася Бертинька, вот вам и все пятьдесят… А умирать еще не хочется… пока не съезжу
к Маньке. Теперь я уж
к ней непременно
поеду.
— Завтра, часу в двенадцатом, вы
поедете к графу, — сказал Мановский, оставшись один с
женой, — а я после.
Передав за обедом
жене известие о смерти Ивана Ильича и соображения о возможности перевода шурина в их округ, Петр Иванович, не ложась отдыхать, надел фрак и
поехал к Ивану Ильичу.
Через день об этом происшествии знали в городе и в округе, а через два дня отец с тетушкою
поехали в Кромы и, остановясь у Селивана, пили в его избе чай и оставили его
жене теплую шубу. На обратном пути они опять заехали
к нему и еще привезли ему подарков: чаю, сахару и муки. Он брал все вежливо, но неохотно и говорил...
Я с ним не встречался; но когда, распорядивши все, собирался
ехать к своим, то — нечего делать! — послал
к нему сказать мой поклон, что я дня через три буду с моей
женой, а в следующее воскресенье будет у меня здесь свадебный бал, и что гости уже званы, так чтобы сделал мне братское одолжение, не трубил бы по утрам и ничего бы не беспокоил нас по ночам и во время бала, за что останусь ему вечно благодарным.
Я обнял Гоголя, сказал ему, что мне необходимо надобно
ехать, и просил, чтобы завтра, после обеда, он зашел ко мне или назначил мне час, когда я могу приехать
к нему с деньгами, которые спрятаны у моей сестры; что никто, кроме Константина и моей
жены, знать об этом не должен.
Едва начался обряд венчанья, как супруга Ивана Гавриловича почувствовала уже тоску и сильный позыв
к зевоте; крестьянская свадьба, заинтересовавшая ее дня три тому назад, казалась ей весьма скучным удовольствием; невеста была глупа и выглядывала настоящим уродом, жених и того хуже — словом, она изъявила желание как можно скорее
ехать домой. Иван Гаврилович, разделявший с
женою одни и те же мысли, не замедлил сесть в коляску, пригласив наперед
к себе некоторых из соседей.
Дома меня ожидали недоумение и, пожалуй, насмешки
жены, унылый верхний этаж и мое беспокойство, но это в мои годы все-таки легче и как-то роднее, чем
ехать двое суток с чужими людьми в Петербург, где я каждую минуту сознавал бы, что жизнь моя никому и ни на что не нужна и приближается
к концу.
Загоскин был рассеян, и его рассеянность подавала повод ко многим смешным анекдотам: он часто клал чужие вещи в карман и даже запирал их в свою шкатулку; сел один раз в чужую карету,
к даме, не коротко знакомой, и приказал кучеру
ехать домой, тогда как муж стоял на крыльце и с удивлением смотрел на похищение своей
жены.
Голоса мужа и
жены становились все возбужденнее, смех толпы все громче. Опасаясь, что в случае задержки все это может кончиться какой-нибудь катастрофой, я быстро перебежал через небольшую площадку и стал открывать свои ворота, в уверенности, что Степан
едет к нам, и с намерением у своих ворот заступиться за него и остановить толпу.
Ехавши из Петербурга, Лев Степанович пригласил
к себе дядю своей
жены, не главного, а так, дядю-старика, оконтуженного в голову во время турецкой кампании, вследствие чего он потерял память, ум и глаза.
Николаев(растрепанный).Шш… болваны (на музыкантов). Нет, такого свинства я в жизнь свою не видал! (Бросает шляпу оземь.) Я тебе говорил, старому дураку! Нет, брат, я над собой смеяться никому не позволю. Я тебе не брат, не друг и знать тебя не хочу. Вот что! (
К жене.)Софья Андреевна,
поедем.
Священник. Теперь
еду к архиерею на испытание. Боюсь, что сошлют в Соловецкий. Думал одно время за границу бежать, вас просить, потом раздумал: малодушие. Одно —
жена.