Неточные совпадения
Об удовольствиях холостой жизни, которые в прежние поездки за границу занимали Вронского, нельзя было и
думать, так как одна попытка такого рода произвела неожиданное и несоответствующее позднему
ужину с знакомыми уныние в Анне.
— А ведь вы уж успокоились; стало быть, вы уже могли бы вспомнить, что надобно сказать ей: спи, уж первый час, а ведь она поутру встает рано. Кто должен был вспомнить
об этом, вы или я? Я пойду скажу ей, чтобы спала. И тут же кстати — за новое покаяние, ведь вы опять каетесь, — новая награда, я наберу, что там есть вам
поужинать. Ведь вы не обедали ныне; а теперь, я
думаю, уж есть аппетит.
— Слушай, Омелько! коням дай прежде отдохнуть хорошенько, а не веди тотчас, распрягши, к водопою! они лошади горячие. Ну, Иван Федорович, — продолжала, вылезая, тетушка, — я советую тебе хорошенько
подумать об этом. Мне еще нужно забежать в кухню, я позабыла Солохе заказать
ужин, а она негодная, я
думаю, сама и не
подумала об этом.
Я все говорю и не договариваю, как будто нам непременно должно увидаться с вами. Ах, какое было бы наслаждение!
Думая об этом, как-то не сидится. Прощайте. Начал болтать; не знаю, когда кончится и когда до вас дойдет эта болтовня, лишь бы не было — после
ужина горчица!
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич
думал было угостить Мартына Степаныча чайком,
ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил
об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
— А знаете ли вы, маменька, отчего мы в дворянском званье родились? А все оттого, что милость Божья к нам была. Кабы не она, и мы сидели бы теперь в избушечке, да горела бы у нас не свечечка, а лучинушка, а уж насчет чайку да кофейку —
об этом и
думать бы не „смели! Сидели бы; я бы лаптишечки ковырял, вы бы щец там каких-нибудь пустеньких
поужинать сбирали, Евпраксеюшка бы красну ткала… А может быть, на беду, десятский еще с подводой бы выгнал…
Я мало
думал и скоро забыл
об этом; как стемнело, все сели
ужинать, по случаю духоты наверху, перед кухней.
— Не говорится… вот вздор! Ты, я вижу, все еще киснешь по поводу моего признания. Жалею, очень жалею, что сказал; с большим бы удовольствием
поужинали, если б не этот проклятый мол… Да ты лучше не
думай об этом, Василий Петрович, брось… А? Васенька, плюнь, право! Что ж делать, братец, не оправдал я надежд. Жизнь не школа. Да я не знаю, долго ли и ты удержишься на своей стезе.
— Нет, Яким Прохорыч, с тобой толковать надо поевши, — молвил Патап Максимыч. — Да, кстати, и
об ужине не мешает
подумать… Здесь, у Воскресенья, стерляди первый сорт, не хуже васильсурских. Спосылать, что ли, к ловцам на Левиху [Деревня в версте от Воскресенья на Ветлуге, где ловят лучших стерлядей.].