Неточные совпадения
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать
к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие
народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок.
Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Государь, и весь двор, и толпы
народа — все смотрели на них, — на него и на шедшего на лошадь дистанции впереди Махотина, когда они
подходили к чорту (так назывался глухой барьер).
К нему спокойно можно
подойти и ухватить его за ногу, в ответ на что он только топырится или корячится, как говорит
народ.
— Ничего, это все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там куча
народа. Меня затолкали; однако я выбралась и
подошла к черному человеку в очках. Что я ему сказала, я ничего не помню; под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок и отдал обратно.
В это время из толпы
народа, вижу, выступил мой Савельич,
подходит к Пугачеву и подает ему лист бумаги. Я не мог придумать, что из того выйдет. «Это что?» — спросил важно Пугачев. «Прочитай, так изволишь увидеть», — отвечал Савельич. Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. «Что ты так мудрено пишешь? — сказал он наконец. — Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?»
В стороне Исакиевской площади ухала и выла медь военного оркестра, туда поспешно шагали группы людей, проскакал отряд конных жандармов, бросалось в глаза обилие полицейских в белых мундирах, у Казанского собора толпился верноподданный
народ, Самгин
подошел к одной группе послушать, что говорят, но полицейский офицер хотя и вежливо, однако решительно посоветовал...
Чем ближе
подходили к месту, тем пуще приставал
народ, и сошлось наконец нас чуть не два ста человек, все спешивших лобызать святые и целокупные мощи великих обоих чудотворцев Аникия и Григория.
Вечером стали
подходить к Сингапуру. Любопытно взглянуть на эту кучу толпящихся на маленьком клочке разноцветных и разноязычных
народов, среди которых американец Вилькс насчитывает до двадцати одних азиатских племен.
Подходя к церкви, увидел он, что
народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти.
В первое же воскресенье церковь была битком набита
народом. Съехались послушать не только прихожане-помещики, но и дальние. И вот, в урочное время, перед концом обедни, батюшка
подошел к поставленному на амвоне аналою и мягким голосом провозгласил...
Кишкин смотрел на оборванную кучку старателей с невольным сожалением: совсем заморился
народ. Рвань какая-то, особенно бабы, которые точно сделаны были из тряпиц. У мужиков лица испитые, озлобленные. Непокрытая приисковая голь глядела из каждой прорехи. Пока Зыков был занят доводкой, Кишкин
подошел к рябому старику с большим горбатым носом.
Опохмелившись, Мыльников соврал еще что-то и отправился в кабак
к Фролке, чтобы послушать, о чем
народ галдит. У кабака всегда
народ сбивался в кучу, и все новости собирались здесь, как в узле. Когда Мыльников уже
подходил к кабаку, его чуть не сшибла с ног бойко катившаяся телега. Он хотел обругаться, но оглянулся и узнал любезную сестрицу Марью Родионовну.
Когда брательники Гущины
подошли к своему двору, около него уже толпился
народ. Конечно, сейчас же началось жестокое избиение расстервенившимися брательниками своих жен: Спирька таскал за волосы по всему двору несчастную Парасковью, середняк «утюжил» свою жену, третий брательник «колышматил» свою, а меньшак смотрел и учился. Заступничество Таисьи не спасло баб, а только еще больше разозлило брательников, искавших сестру по всему дому.
Только, этово-тово, стали мы совсем
к дому
подходить, почесть у самой поскотины, а сват и говорит: «Я, сват, этово-тово, в орду не пойду!» И пошел хаять: воды нет, лесу нет,
народ живет нехороший…
Вот
подойдет осень, и пойдет
народ опять в кабалу
к Устюжанинову, а какая это работа: молодые ребята балуются на фабрике, мужики изробливаются
к пятидесяти годам, а про баб и говорить нечего, — которая пошла на фабрику, та и пропала.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров
подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара
народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою
к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на кого не смотрел.
Подошли мы таким манером часов в пять утра
к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они не испугались, как стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада
народу… икону, знаете, свою несут перед собой… с кольями, с вилами и с ружьями многие!..
— Не свяжешь стачку! — сказал Рыбин,
подходя к Павлу. — Хоть и жаден
народ, да труслив. Сотни три встанут на твою сторону, не больше. Этакую кучу навоза на одни вилы не поднимешь…
В эту самую минуту на улице послышался шум. Я поспешил в следственную комнату и
подошел к окну. Перед станционным домом медленно подвигалась процессия с зажженными фонарями (было уже около 10 часов); целая толпа
народа сопровождала ее. Тут слышались и вопли старух, и просто вздохи, и даже ругательства; изредка только раздавался в воздухе сиплый и нахальный смех, от которого подирал по коже мороз. Впереди всех приплясывая шел Михеич и горланил песню.
Я
подхожу к другой группе, где друг мой Василий Николаич показывает публике медведя, то есть заставляет Алексея Дмитрича говорить разную чепуху. Около них собралась целая толпа
народа, в которой немолчно раздается громкий и искренний смех, свидетельствующий о необыкновенном успехе представления.
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе
к святому месту
подходить станем, то больше
народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
Вы
подходите к пристани — особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов — дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. — кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода
народом — солдатами, моряками, купцами, женщинами — причаливают и отчаливают от пристани.
Верст тридцать от Слободы, среди дремучего леса, было топкое и непроходимое болото, которое
народ прозвал Поганою Лужей. Много чудесного рассказывали про это место. Дровосеки боялись в сумерки
подходить к нему близко. Уверяли, что в летние ночи над водою прыгали и резвились огоньки, души людей, убитых разбойниками и брошенных ими в Поганую Лужу.
Народ стал расходиться, а высокий немец снял свою круглую шляпу, вытер платком потное лицо,
подошел к лозищанам и ухмыльнулся, протягивая Матвею Дышлу свою лапу. Человек, очевидно, был не из злопамятных; как не стало на пристани толкотни и давки, он оставил свои манеры и, видно, захотел поблагодарить лозищан за подарок.
«А!
Подойду к первому, возьму косу из рук, взмахну раз-другой, так тут уже и без языка поймут, с каким человеком имеют дело… Да и
народ, работающий около земли, должен быть проще, а паспорта, наверное, не спросят в деревне. Только когда, наконец, кончится этот проклятый город?..»
Гремя, стуча, колыхаясь, под яркие звуки марша, под неистовые крики и свист ожидавшего
народа, знамя
подошло к фонтану и стало. Складки его колыхнулись и упали, только ленты шевелились по ветру, да порой полотнище плескалось, и на нем струились золотые буквы…
Не зная еще, как взяться за это, я
подошел к судну и увидел, что Браун прав: на палубе виднелись матросы. Но это не был отборный, красивый
народ хорошо поставленных корабельных хозяйств. По-видимому, Гез взял первых попавшихся под руку.
После того берут они жезлы и шапки опять в руки,
подходят к атаману, принимая от него приказания, возвращаются
к народу и громко приветствуют оный сими словами: «Помолчите, атаманы молодцы и все великое войско яицкое!» А наконец, объявив дело, для которого созвано собрание, вопрошают: «Любо ль, атаманы молодцы?» Тогда со всех сторон или кричат: «любо», или подымаются ропот и крики: «не любо».
Егорушка
подошел к иконостасу и стал прикладываться
к местным иконам. Перед каждым образом он не спеша клал земной поклон, не вставая с земли, оглядывался назад на
народ, потом вставал и прикладывался. Прикосновение лбом
к холодному полу доставляло ему большое удовольствие. Когда из алтаря вышел сторож с длинными щипцами, чтобы тушить свечи, Егорушка быстро вскочил с земли и побежал
к нему.
Веков, вздрогнув, убежал за ним. Евсей закрыл глаза и, во тьме, старался понять смысл сказанного. Он легко представил себе массу
народа, идущего по улицам крестным ходом, но не понимал — зачем войска стреляли, и не верил в это. Волнение людей захватывало его, было неловко, тревожно, хотелось суетиться вместе с ними, но, не решаясь
подойти к знакомым шпионам, он подвигался всё глубже в угол.
Много он
народу переспросил о том, где собачья богадельня есть, но ответа не получал: кто обругается, кто посмеется, кто копеечку подаст да, жалеючи, головой покачивает, — «спятил, мол, с горя!». Ходил он так недели зря. Потом, как чуть брезжить стало, увидал он в Охотном ряду, что какие-то мужики сеткой собак ловят да в карету сажают, и
подошел к ним.
— Савоська обнаковенно пирует, — говорил рыжий пристанский мужик в кожаных вачегах, — а ты его погляди, когда он в работе… Супротив него, кажись, ни единому сплавщику не сплыть; чистенько плавает. И
народ не томит напрасной работой, а ежели слово сказал — шабаш, как ножом отрезал. Под бойцами ни единой барки не убил… Другой и хороший сплавщик, а как
к бойцу барка
подходит — в ем уж духу и не стало. Как петух, кричит-кричит, руками махает, а, глядишь, барка блина и съела о боец.
Один молодцеватый, с окладистой темнорусой бородою купец, отделясь от толпы
народа, которая теснилась на мосту, взобрался прямой дорогой на крутой берег Москвы-реки и, пройдя мимо нескольких щеголевато одетых молодых людей, шепотом разговаривающих меж собою,
подошел к старику, с седой, как снег, бородою, который, облокотясь на береговые перила, смотрел задумчиво на толпу, шумящую внизу под его ногами.
— Верно! — заревел Буркин. — Знаете ли что? Москва-то приманка. Светлейший хочет заманить в нее Наполеона, как волка в западню. Лишь он
подойдет к Москве, так
народ высыпет
к нему навстречу, армия нахлынет сзади, мы нагрянем с попереку, да как начнем его со щеки на щеку…
Вечерами, по субботам, у нашей лавки собиралось все больше
народа — и неизбежно — старик Суслов, Баринов, кузнец Кротов, Мигун. Сидят и задумчиво беседуют. Уйдут одни, являются другие, и так — почти до полуночи. Иногда скандалят пьяные, чаще других солдат Костин, человек одноглазый и без двух пальцев на левой руке. Засучив рукава, размахивая кулаками, он
подходит к лавке шагом бойцового петуха и орет натужно, хрипло...
Юлия. Нет, тетенька, я в
народе не люблю: я издали смотрела; в другом приделе стояла. И какой случай! Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят, уставилась на жениха-то, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья так и полились. Жалко мне ее стало,
подошла я
к ней, чтобы разговорить, да увести поскорее. И сама-то плачу.
— А по другим местам разве лучше нас? — заступился Гаврила Иванович, подсаживаясь
к самовару. — Взять хоть ту же Причину, да эти причинные мужики с кругу спились, потому уж такая рука им
подошла:
народ так и валит на Причинку, а всем надо партию набирать; ну, цену, слышь, и набавили до двух целковых. У тебя в Причине тоже ведь партия ждет?
— Сдаюсь! — воскликнул он, — смиряюсь перед указанием свыше: вот сын
народа, которого предстоит разбудить. При сем случае можем произвести и надлежащий эксперимент. Итак, господа, — заговорил вдруг Чубаров,
подходя к Прошке и принимая позу и тон одного из профессоров, — прошу внимания.
Краснов (
подходя к жене). Татьяна Даниловна, вы не возьмите себе этого в обиду, потому необломанный
народ.
Так что, когда купец разогнал весь
народ, он
подошел к отцу Сергию и, став без всяких приготовлений на колени, громким голосом сказал...
В гостином дворе торговцы в лавках и у лавок; проходит
народ, некоторые останавливаются и покупают разные вещи. Слышны голоса: «Здесь рукавицы, шапки, кушаки! Гляди, зипун! Из Решмы, с оторочкой». Петр Аксенов сидит на скамье у своей лавки (крайней справа). Василий Лыткин входит, отпирает крайнюю лавку с противоположной стороны; заставляет ее скамьей и
подходит к Аксенову.
— Под вечер завтра
к леснику придут мужики из Броварок, трое, насчёт Думы желают объяснения. Вы сначала Авдея им пошлите: парень серьёзный, язык-то у него привешен хорошо, и деревенскую жизнь до конца знает он. А после него — Алексея, этот озорник даже камень раздразнить может, а потом уж кого-нибудь из Егоров, для солидности. Вот так-то —
к людям надо осторожно подходить-то, а не то, что после скобеля да топором. Вы глядите, как я вам
народ сгоняю, а? То-то!
Когда Марфа стала
подходить к дочернему двору, она увидала большую толпу
народа у избы. Одни стояли в сенях, другие под окнами. Все уж знали, что тот самый знаменитый богач Корней Васильев, который двадцать лет тому назад гремел по округе, бедным странником помер в доме дочери. Изба тоже была полна
народа. Бабы перешептывались, вздыхали и охали.
В ненастное время и
к осени грибы отдаляются от деревьев и охотнее растут по опушкам и голым горам — на отскочихе, как выражается
народ, — а в сухую и жаркую погоду грибы жмутся под тень и даже под ветви дерев, особенно елей, которые расстилают свои сучья, как лапы по земле, отчего крестьяне и называют их лапником и рубят без пощады и без вреда дереву на всякие свои потребности; они даже утверждают, что ель лучше и скорее достигает строевой величины, если ее
подходить, то есть обрубить нижние ветви.
Бойко, щéпетко [Щепетко — щегольски, по-модному, но неловко. Щепетун — щеголь, щепет — щегольство. Слова эти употребляются в простом
народе Нижегородской и других поволжских губерний.] вошел Алексей. Щеголем был разодет, словно на картинке писан. Поставив шляпу на стол и небрежно бросив перчатки, с неуклюжей развязностью
подошел он
к Патапу Максимычу. Как ни сумрачен, как ни взволнован был Чапурин, а еле-еле не захохотал, взглянув на своего токаря, что вырядился барином.
Подошли комаровские
к берегу, выбрали местечко, где не так много было
народу.
Подошел Варсонофий с Васильем Борисычем
к кучке
народа. Целая артель расположилась на ночевую у самого озера, по указанью приведшего ее старика с огромной котомкой за плечами и с кожаной лестовкой в руке. Были тут и мужчины и женщины.
Уже совсем обутрело, и отправляемая на гробнице служба
подходила к концу, когда толпы
народа в праздничных нарядах стали мало-помалу сходиться на поляну.
Царь кончил; на жезл опираясь, идёт,
И с ним всех окольных собранье.
Вдруг едет гонец, раздвигает
народ,
Над шапкою держит посланье.
И спрянул с коня он поспешно долой,
К царю Иоанну
подходит пешой
И молвит ему, не бледнея:
«От Курбского князя Андрея...
Лодка была тут же, привязанная
к болту от ставни. Алексей Степанович и Никита переправились на мельницу и вышли на галерейку, висевшую над рекой на высоте третьего этажа. Там уже собрался
народ, рабочие и управительская семья, и женщины ахали и боялись
подойти к перилам. Сухо поздоровавшись с управляющим, толстым и рыжим мужчиною, Алексей Степанович стал смотреть на реку.