Неточные совпадения
«Плохо! — подумал Вронский,
поднимая коляску. — И то грязно было, а теперь совсем болото будет». Сидя в уединении закрытой коляски, он достал
письмо матери и записку брата и прочел их.
Прочтя
письмо, он
поднял на нее глаза, и во взгляде его не было твердости. Она поняла тотчас же, что он уже сам с собой прежде думал об этом. Она знала, что, что бы он ни сказал ей, он скажет не всё, что он думает. И она поняла, что последняя надежда ее была обманута. Это было не то, чего она ждала.
Марья Ивановна приняла
письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая
подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Алина, вынув из сумочки синее
письмо, углубленно читала его,
подняв брови.
Слева от Самгина одиноко сидел, читая
письма, солидный человек с остатками курчавых волос на блестящем черепе, с добродушным, мягким лицом;
подняв глаза от листка бумаги, он взглянул на Марину, улыбнулся и пошевелил губами, черные глаза его неподвижно остановились на лице Марины.
Лидия писала
письмо, сидя за столом в своей маленькой комнате. Она молча взглянула на Клима через плечо и вопросительно
подняла очень густые, но легкие брови.
Она опять близко подвинулась к нему и наклонила еще голову; веки были опущены совсем… Она почти дрожала. Он отдал
письмо: она не
поднимала головы, не отходила.
— Теперь? Измучен? — повторил он опять мои слова, останавливаясь передо мной, как бы в каком-то недоумении. И вот вдруг тихая, длинная, вдумчивая улыбка озарила его лицо, и он
поднял перед собой палец, как бы соображая. Затем, уже совсем опомнившись, схватил со стола распечатанное
письмо и бросил его передо мною...
— Ce Тушар вошел с
письмом в руке, подошел к нашему большому дубовому столу, за которым мы все шестеро что-то зубрили, крепко схватил меня за плечо,
поднял со стула и велел захватить мои тетрадки.
Когда отдали
письмо Бабa-Городзаймону, он развязал деревянный лакированный ящик, поставил его на стол, принял
письмо обеими руками,
поднял его, в знак уважения, ко лбу, положил в ящик и завязал опять в платок, украшенный губернаторскими гербами.
Вчера, 17-го, какая встреча: обедаем; говорят, шкуна какая-то видна. Велено
поднять флаг и выпалить из пушки. Она
подняла наш флаг. Браво! Шкуна «Восток» идет к нам с вестями из Европы, с
письмами… Все ожило. Через час мы читали газеты, знали все, что случилось в Европе по март. Пошли толки, рассуждения, ожидания. Нашим судам велено идти к русским берегам. Что-то будет? Скорей бы добраться: всего двести пятьдесят миль осталось до места, где предположено ждать дальнейших приказаний.
«Нет, это не так, я не успела прочесть, в
письме вовсе нет этого!» И она опять
подняла руку с
письмом.
Она
поднимала глаза к небу, полные слез, говоря о посещениях их общей матери (императрицы Марии Федоровны), была влюблена в императора Александра и, помнится, носила медальон или перстень с отрывком из
письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillanse!».
В Петербурге, погибая от бедности, он сделал последний опыт защитить свою честь. Он вовсе не удался. Витберг просил об этом князя А. Н. Голицына, но князь не считал возможным
поднимать снова дело и советовал Витбергу написать пожалобнее
письмо к наследнику с просьбой о денежном вспомоществовании. Он обещался с Жуковским похлопотать и сулил рублей тысячу серебром. Витберг отказался.
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня
письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в
письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого
письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним
подымать.
Этот приторный запах, вместе с пошло-игривым тоном
письма, вместе с выплывшим в воображении рыжеволосым, маленьким, лживым лицом, вдруг
поднял в Ромашове нестерпимое отвращение.
— В гражданскую службу, — заговорил он, не
поднимая потупленной головы, — тоже не пускают. Господин, к которому вот вы изволили давать мне
письмо… я ходил к нему…
— Дядюшка! что вы наделали? ведь вы им закурили сигару! — горестно сказал Александр и
поднял обгорелые остатки
письма.
— Зачем ему говорить?.. Зачем?.. — тоже почти стонала и gnadige Frau,
поднимая упавшее из рук Сусанны Николаевны
письмо Пилецкого и быстро пробегая его, причем у нее тоже, как и у Сусанны Николаевны, задрожали руки и глаза наполнились слезами.
— Останусь и я! — отвечал Егор Егорыч и, немедля после этого,
подняв голову, сказал, обращаясь к Сусанне Николаевне: — Тут, сколько это видно по
письму Мартына Степаныча, мне никаких не следует делать распоряжений!
Снова поток слез оросил его пылающие щеки. Любонька жала его руку; он облил слезами ее руку и осыпал поцелуями. Она взяла
письмо и спрятала на груди своей. Одушевление его росло, и не знаю, как случилось, но уста его коснулись ее уст; первый поцелуй любви — горе тому, кто не испытал его! Любонька, увлеченная, сама запечатлела страстный, долгий, трепещущий поцелуй… Никогда Дмитрий Яковлевич не был так счастлив; он склонил голову себе на руку, он плакал… и вдруг…
подняв ее, вскрикнул...
Для меня лично эти «счастливые»
письма Анны Петровны имели специально дурные последствия. Дело в том, что после каждого такого
письма Аграфена Петровна испытывала известный упадок духа, потихоньку вздыхала и
поднимала разные грустные темы.
Старик замолчал, прочитал про себя послание сына, положил его на стол и, высоко
подняв брови, с удивленным лицом молча прошелся по комнате. Потом снова прочитал
письмо, задумчиво постукал пальцами по столу и изрек...
Совершенно опустевший омнибус остановился у Одеона. Пассажир от св. Магдалины посмотрел вслед Доре с ее сестрою. Они вошли в ворота Люксембургского сада. Пассажир встал последний и, выходя,
поднял распечатанное
письмо с московским почтовым штемпелем.
Письмо было адресовано в Париж, госпоже Прохоровой, poste restante. [До востребования (Франц.)] Он взял это
письмо и бегом бросился по прямой аллее Люксембургского сада.
— Это была шутка, я нарочно хотела попытать мою глупенькую Устю, хотела узнать, что она скажет на такое вовсе не похожее на меня
письмо; а они, сумасшедшие,
подняли такой гвалт и тревогу! — говорила Юлинька, весело смеясь в лицо Долинскому.
— Садитесь, только не перед глазами, а то развлекать будете, — говорила она, не
поднимая глаз от
письма.
На дорожке аллейки я увидел белый квадрат и, наклонившись,
поднял оброненное кем-то
письмо.
Я очнулся ранним и свежим зимним утром. Тит сидел у стола и что-то читал. Я долго смотрел на него, на его лицо, склоненное на руки, внимательное, доброе и умное. С таким выражением Тит никогда не читал записки. Так он читал только
письма сестры и матери. Все лицо его светилось тогда каким-то внутренним светом. Потом он
поднял глаза на меня. В них был тот же свет.
На другой день, увидя идущего Германна, Лизавета Ивановна встала из-за пяльцев, вышла в залу, отворила форточку и бросила
письмо на улицу, надеясь на проворство молодого офицера. Германн подбежал,
поднял его и вошел в кондитерскую лавку. Сорвав печать, он нашел свое
письмо и ответ Лизаветы Ивановны. Он того и ожидал и возвратился домой, очень занятый своей интригою.
Некоторое время она стояла, опустив голову, роняя
письма одно за другим в шкатулку, как будто желая освоиться с фактом, прежде чем снова
поднять лицо. Неуловимые, как вечерние тени, разнообразные чувства скользили в ее глазах, устремленных на пол, усеянный остатками прошлого. Встревоженный, расстроенный не меньше ее, Аян подошел к Стелле.
Кистер сложил и запечатал
письмо, встал, подошел к окну, выкурил трубку, подумал немного и вернулся к столу. Он достал небольшой листок почтовой бумаги, тщательно обмакнул перо в чернила, но долго не начинал писать, хмурил брови,
поднимал глаза к потолку, кусал конец пера… Наконец, он решился — и в течение четверти часа сочинил следующее послание...
Болдухины написали самое ласковое
письмо к Солобуевым, просили камердинера на словах передать их радость дорогим гостям, буфетчик поднес ему третью рюмку сладкой водки, — и опять зазвенел колокольчик, застукала телега,
подняв за собою пыль вдоль длинной болдухинской улицы, и уехал бойкий камердинер.
Стоя на одном колене и на другом обвязывая развязавшийся узел, я почти безотчетно достал из кармана полученное
письмо и сказал: «Пожалуйста, прочтите», а сам опять опустил глаза к узлу и когда
поднял их, то увидал, что за минуту перед этим свежее и спокойное лицо Лины было покрыто слезами.
(Из книги вылетает
письмо.
Подымает. Читает.)
«Он», по-видимому, ничего не подозревал и спросил себе прибор для чая. Третьеклассный оффициант в грязной ситцевой рубахе и засаленном пиджаке подал чайник с кипятком и грязный стакан. «Он» брезгливо поморщился, не торопясь, достал из узелка полотенце и привел стакан в надлежащий вид. Из свертка выпал при этом узенький желтоватый конверт, на котором тонким женским почерком было написано: Михаилу Петровичу Половецкому. Он
поднял его, пробежал лежавшее в нем
письмо, разорвал и бросил в воду.
Составляется короткий протокол в казенных словах, и к нему прилагается оставленное самоубийцей
письмо… Двое дворников и городовой несут труп вниз по лестнице. Арсений светит, высоко
подняв лампу над головой. Анна Фридриховна, надзиратель и поручик смотрят сверху из окна в коридоре. Несущие на повороте разладились в движениях, застряли между стеной и перилами, и тот, который поддерживал сзади голову, опускает руки. Голова резко стукается об одну ступеньку, о другую, о третью.
Полицеймейстер
поднял тревогу, а губернаторша настояла, чтобы Петр Ильич в тот же день отправил заявление в Петербург о болезни, сама съездила к своей портнихе и, кроме того, от себя послала сыну французское
письмо, полное ужасов.
— Кончила, — впóлголоса молвила Фленушка,
подымая от
письма голову.
Вскинул очами на матерей Самоквасов: Манефа
письмо перечитывает, Таисея в окошко глядит. И весело подмигнул он Фленушке, а приказчик саратовский Марьюшке улыбнулся. Не то дремала, не то с устали глаз не
поднимала Параша. Не к Фленушке, к ней обратился Самоквасов...
Это «заключение» разом
подняло его в их глазах, разом породило веру и в герценовское
письмо, и в то, что он один только высоко держит в России знамя демократического социализма.
И не подумает ответить, меня же еще на смех
поднимет, станет носиться с моим
письмом по всем караванам.
«Прочтя
письмо, он
поднял на нее глаза, и во взгляде его не было твердости. Она поняла тотчас же, что он уже сам с собой прежде думал об этом. И она поняла, что последняя надежда ее была обманута».
«Вряд ли мама узнает меня», — мелькнуло в моей стриженой голове, и,
подняв с пола иссиня-черный локон, я бережно завернула его в бумажку, чтобы послать маме с первыми же
письмами.
Иван Ильич стоял среди закоптелой своей кухонки, скрестив на груди руки, с презрительным лицом. Чадила коптилка. Люди во френчах и матросских бушлатах перетряхивали тюфяки,
поднимали половицы, складывали в портфель бумаги и
письма. Прислонившись к плите, бледный Афанасий Ханов смотрел, не принимая участия в обыске.
— Знаете, что? Когда на почте неграмотный человек просит меня написать ему адрес на
письме, — я не смеюсь над ним, потому что знаю: он не умеет писать, а я умею. А мешок
поднять у меня нет силы. Не хотите помочь — ваше дело. Но как же вам не стыдно смеяться?
Теркин увидал это, тихо подошел,
поднял, сел опять на доску и стал вчитываться в
письмо — и ни разу не взглянул вслед своей подруге.
— Именно, именно… И так нежданно.
Подняли тревогу…
Письма… Обличения… Угрозы…
Она поспешно оделась и ушла. Я
поднял с пола
письмо, стал читать...
Здесь мы не станем
поднимать вопроса — принципиально, разбирать, составляют ли
письма собственность того, кто их писал, или того, кому они адресованы.
Кончили пьесу, сейчас приготовляют сцену к нашему водевилю. Кроме плотника и его помощников, здесь суетится Томилин, по профессии почтальон. Всю неделю он очень усердно разносит
письма по дачной местности, а в вечера спектаклей он принял на себя добровольную обязанность
поднимать и опускать занавес на сцене. Любовь у Томилина к театру какая-то исключительная. Он целыми часами готов простаивать в кулисах и смотреть на нашу игру.