Неточные совпадения
Но словам этим не поверили и решили: сечь аманатов до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем больше секли, тем слабее становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и,
подняв правую руку
к небесам, погрозил пальцем и сказал...
— Но, друг мой, не отдавайтесь этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и,
подняв глаза
к небу, начала молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
— Она?.. — отвечал он,
подняв глаза
к небу и самодовольно улыбнувшись, — мне жаль тебя, Печорин!..
В дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и
подняв глаза
к небу, она не плакала, но молилась. Душа ее стремилась
к богу, она просила его соединить ее с тою, кого она любила больше всего на свете, и твердо надеялась, что это будет скоро.
Подняли ее ангелы под руки и понесли
к небесам.
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже
поднял глаза
к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая [Мизантропический — нелюдимый, человеконенавистнический.] душа…
Он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то
поднимая глаза
к небу, где уже роились и перемигивались звезды.
Самгин подвинулся
к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял,
подняв левую руку в
небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
— Жизнь — долг, обязанность, следовательно, любовь — тоже долг: мне как будто Бог послал ее, — досказала она,
подняв глаза
к небу, — и велел любить.
Он сказал, что деньги утащил сегодня у матери из шкатулки, подделав ключ, потому что деньги от отца все его, по закону, и что она не смеет не давать, а что вчера
к нему приходил аббат Риго увещевать — вошел, стал над ним и стал хныкать, изображать ужас и
поднимать руки
к небу, «а я вынул нож и сказал, что я его зарежу» (он выговаривал: загхэжу).
— Живу, как изволите видеть. Здесь житье хорошее, народ здесь радушный. Здесь я успокоился. И он вздохнул и
поднял глаза
к небу.
Он выставил свое свежее личико из-под рогожи, оперся на кулачок и медленно
поднял кверху свои большие тихие глаза. Глаза всех мальчиков поднялись
к небу и не скоро опустились.
Рассказчик опустил голову и
поднял руки
к небу.
Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на сердце…
поднял глаза
к небу — но и в
небе не было покоя: испещренное звездами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился
к реке… но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дрожали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду — и тревога росла во мне самом.
Она
поднимала глаза
к небу, полные слез, говоря о посещениях их общей матери (императрицы Марии Федоровны), была влюблена в императора Александра и, помнится, носила медальон или перстень с отрывком из письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillanse!».
Я ходил взад и вперед по улице, порой останавливаясь и
подняв глаза кверху, молился, стараясь горячим сознанием «личного обращения»
к богу пробить мутный полог оттепельного зимнего
неба.
Она опять вздрогнула, как будто ее что-то ужалило, и
подняла взоры
к небу.
— Сильфида! — повторил Гедеоновский и
поднял глаза
к небу.
Марья Дмитриевна
подняла глаза
к небу.
Здесь все тоже слушают другую старушенцию, а старушенция рассказывает: «Мать хоть и приспит дитя, а все-таки душеньку его не приспит, и душа его жива будет и
к Богу отъидет, а свинья, если ребенка съест, то она его совсем с душою пожирает, потому она и на
небо не смотрит; очи горе не может возвести», — поясняла рассказчица,
поднимая кверху ладони и глядя на потолок.
Лихонин поспешно поднялся, плеснул себе на лицо несколько пригоршней воды и вытерся старой салфеткой. Потом он
поднял шторы и распахнул обе ставни. Золотой солнечный свет, лазоревое
небо, грохот города, зелень густых лип и каштанов, звонки конок, сухой запах горячей пыльной улицы — все это сразу вторгнулось в маленькую чердачную комнатку. Лихонин подошел
к Любке и дружелюбно потрепал ее по плечу.
Слышал, как плакал отец и утешал отчаявшуюся мать, как горячо она молилась,
подняв руки
к небу.
— «О, вижу ясно, что у тебя в гостях была царица Маб!» — все тут же единогласно согласились, что они такого Меркуцио не видывали и не увидят никогда. Грустный Неведомов читал Лоренцо грустно, но с большим толком, и все
поднимал глаза
к небу. Замин, взявший на себя роль Капулетти, говорил каким-то гортанным старческим голосом: «Привет вам, дорогие гости!» — и больше походил на мужицкого старосту, чем на итальянского патриция.
На земле, черной от копоти, огромным темно-красным пауком раскинулась фабрика,
подняв высоко в
небо свои трубы.
К ней прижимались одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми окнами. Над ними поднималась церковь, тоже темно-красная, под цвет фабрики, колокольня ее была ниже фабричных труб.
Я покорно пошел, размахивая ненужными, посторонними руками. Глаз нельзя было
поднять, все время шел в диком, перевернутом вниз головой мире: вот какие-то машины — фундаментом вверх, и антиподно приклеенные ногами
к потолку люди, и еще ниже — скованное толстым стеклом мостовой
небо. Помню: обидней всего было, что последний раз в жизни я увидел это вот так, опрокинуто, не по-настоящему. Но глаз
поднять было нельзя.
Подняв глаза
к небу и крепко прижав руку
к груди, он с жаром сказал про себя: «Клянусь, клянусь, что в последний раз приходил
к ним. Не хочу больше испытывать такого унижения. Клянусь!»
Ромашов опять подошел
к выемке. Чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни угнетало его. Остановившись на откосе, он
поднял глаза вверх,
к небу. Там по-прежнему был холодный простор и бесконечный ужас. И почти неожиданно для самого себя,
подняв кулаки над головой и потрясая ими, Ромашов закричал бешено...
Забиякин (
поднимая глаза
к небу). Поручик! хотите вы мне верить?
Забиякин
поднимает глаза
к небу.
Скажите мне, отчего в эту ночь воздух всегда так тепел и тих, отчего в
небе горят миллионы звезд, отчего природа одевается радостью, отчего сердце у меня словно саднит от полноты нахлынувшего вдруг веселия, отчего кровь приливает
к горлу, и я чувствую, что меня как будто
поднимает, как будто уносит какою-то невидимою волною?
Тот бережно положил его в боковой карман — и, еще раз повторив: «Через час!» — направился было
к дверям; но круто повернул назад, подбежал
к Санину, схватил его руку — и, притиснув ее
к своему жабо,
подняв глаза
к небу, воскликнул...
Дети при этом совсем притихли. Француженка
подняла глаза
к небу, а Углаков только потрясал головой: видимо, что он был в неописанном восторге.
— Слава всевышнему! — сказал он,
поднимая глаза
к небу. — Его волей вселяется в сердца людей маловедомых великое изречение: «Блюдите, да не презрите единого от малых сих!»
Весь следующий день Егор Егорыч провел, запершись в своей комнате, и только
к вечеру спросил чаю с хлебом и затем снова заперся. Вероятно, он этот день провел в умном делании, потому что сидел неподвижно на своем кресле и, держа свою руку под ложечкой, потом все более и более стал
поднимать глаза
к небу и, видимо, одушевлялся.
Множество церквей и колоколен
подымали свои золоченые головы
к небу.
— Благодарю преблагую и пресущест венную троицу, — сказал царь,
подымая очи
к небу, — зрю надо мною всемогущий промысел божий, яко в то самое время, когда теснят меня враги мои, даже ближние слуги с лютостью умышляют погубить меня, всемилостивый бог дарует мне верх и одоление над погаными и славное приращение моих государств! — И, обведя торжествующим взором бояр, он прибавил с видом угрозы: — Аще господь бог за нас, никто же на ны! Имеющие уши слышати да слышат!
Велика злоба князя мира сего, — продолжал Иоанн,
подняв очи
к небу, — он, подобно льву рыкающему, ходит вокруг, ищуще пожрати мя, и даже в синклите моем находит усердных слуг себе.
Игумен не отвечал. Он горестно стоял перед Максимом. Неподвижно смотрели на них мрачные лики угодников. Грешники на картине Страшного суда жалобно
подымали руки
к небу, но все молчало. Спокойствие церкви прерывали одни рыдания Максима, щебетанье ласточек под сводами да изредка полугромкое слово среди тихой молитвы, которую читал про себя игумен.
Взглянешь назад — корабельные мачты, как горелый лес;
поднимаешь глаза
к небу —
небо закопчено и еще закрыто этой настилкой воздушной дороги, от которой в улице вечные сумерки.
Хаджи-Мурат
поднял глаза и руки
к небу и сказал мне, что всё в руках бога, но что он никогда не отдастся в руки своему врагу, потому что он вполне уверен, что Шамиль его не простит и что он бы тогда недолго остался в живых.
Суетилась строгая окуровская полиция, заставляя горбатого Самсона собирать осколки костей; картузник едва держался на ногах с похмелья, вставал на четвереньки,
поднимая горб
к небу, складывал кости в лукошко и после каждого куска помахивал рукой в воздухе, точно он пальцы себе ожёг.
Матвей облегчённо вздохнул, и ему стало жалко отца, стыдно перед ним. Старик оглянул сад и, почёсывая бороду, благодарно
поднял глаза
к небу.
Анна Васильевна
подняла глаза
к небу.
И,
поднявши глаза
к небу, он молился.
В числе счастливых четвертого пятка выскочил Локотков. Я заметил, что он не разделял общей радости других товарищей, избегавших наказания; он не радовался и не крестился, но то
поднимал глаза
к небу, то опускал их вниз, дрожал и, кусая до крови ногти и губы, шептал: «Под твою милость прибегаем, Богородица Дева».
— Четырнадцатого декабря! — произнес вслед за мною в некоем ужасе генерал и, быстро отхватив с моих плеч свои руки,
поднял их с трепетом вверх над своею головой и, возведя глаза
к небу, еще раз прошептал придыханием: «Четырнадцатого декабря!» и, качая в ужасе головою, исчез за дверью, оставив меня вдвоем с его адъютантом.
Неизвестный (
подняв глаза
к небу лицемерно)
Нина (в слезах упадает на колени и
поднимает руки
к небу)
Несчастливцев (с жаром). Как нечего? Воротить его! (
Поднимая глаза
к небу.) Что я с ним сделаю! Боже, что я с ним сделаю!
Егорушка слез с передка. Несколько рук подхватило его,
подняло высоко вверх, и он очутился на чем-то большом, мягком и слегка влажном от росы. Теперь ему казалось, что
небо было близко
к нему, а земля далеко.