Неточные совпадения
Было что-то оскорбительное
в том, что он сказал: «вот это хорошо», как говорят ребенку, когда он перестал капризничать, и еще более была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным тоном; и она на мгновенье почувствовала
в себе поднимающееся желание борьбы; но, сделав усилие над
собой, она
подавила его и встретила Вронского так же весело.
Раскольников скоро заметил, что эта женщина не из тех, которые тотчас же падают
в обмороки. Мигом под головою несчастного очутилась подушка — о которой никто еще не подумал; Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась, забыв о
себе самой, закусив свои дрожавшие губы и
подавляя крики, готовые вырваться из груди.
Она пересилила
себя,
подавила горловую спазму, пресекшую
в начале стиха ее голос, и продолжала чтение одиннадцатой главы Евангелия Иоаннова.
Университет ничем не удивил и не привлек Самгина. На вступительной лекции историка он вспомнил свой первый день
в гимназии. Большие сборища людей
подавляли его,
в толпе он внутренне сжимался и не слышал своих мыслей; среди однообразно одетых и как бы однолицых студентов он почувствовал
себя тоже обезличенным.
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на
себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий
подавил эти думы, напомнив
себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Он размышлял еще о многом, стараясь
подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал
себя охмелевшим не столько от вина, как от женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул
в комнату дежурной горничной, комната была пуста, значит — девушка не спит еще. Он позвонил, и, когда горничная вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь...
Внезапный перелом
в ее судьбе потряс ее до основания;
в два каких-нибудь часа ее лицо похудело; но она и слезинки не проронила. «Поделом!» — говорила она самой
себе, с трудом и волнением
подавляя в душе какие-то горькие, злые, ее самое пугавшие порывы.
Лиза оставалась неподвижною одна-одинешенька
в своей комнате. Мертвая апатия, недовольство
собою и всем окружающим, с усилием
подавлять все это внутри
себя, резко выражались на ее болезненном личике. Немного нужно было иметь проницательности, чтобы, глядя на нее теперь, сразу видеть, что она во многом обидно разочарована и ведет свою странную жизнь только потому, что твердо решилась не отставать от своих намерений — до последней возможности содействовать попытке избавиться от семейного деспотизма.
В первые дни болезни она была со мной чрезвычайно нежна и ласкова; казалось, не могла наглядеться на меня, не отпускала от
себя, схватывала мою руку своею горячею рукой и садила меня возле
себя, и если замечала, что я угрюм и встревожен, старалась развеселить меня, шутила, играла со мной и улыбалась мне, видимо
подавляя свои собственные страдания.
Она была сильно взволнована. Рассказывая, я нагибался к ней и заглядывал
в ее лицо. Я заметил, что она употребляла ужасные усилия
подавить свое волнение, точно из гордости передо мной. Она все больше и больше бледнела и крепко закусила свою нижнюю губу. Но особенно поразил меня странный стук ее сердца. Оно стучало все сильнее и сильнее, так что, наконец, можно было слышать его за два, за три шага, как
в аневризме. Я думал, что она вдруг разразится слезами, как и вчера; но она преодолела
себя.
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она,
подавив свои слезы. — Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты
в самом деле был нездоров, Ваня? Что ж я, и не спрошу! Все о
себе говорю; ну, как же теперь твои дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
Они вовлекали бога своего во все дела дома, во все углы своей маленькой жизни, — от этого нищая жизнь приобретала внешнюю значительность и важность, казалась ежечасным служением высшей силе. Это вовлечение бога
в скучные пустяки
подавляло меня, и невольно я все оглядывался по углам, чувствуя
себя под чьим-то невидимым надзором, а ночами меня окутывал холодным облаком страх, — он исходил из угла кухни, где перед темными образами горела неугасимая лампада.
Третья дочь, Шурочка, избрала специальностью игру
в дурачки со всеми холостыми инженерами по очереди. Как только узнавала она, что ее старый партнер собирается жениться, она,
подавляя огорчение и досаду, избирала
себе нового. Конечно, игра велась с милыми шутками и маленьким пленительным плутовством, причем партнера называли «противным» и били по рукам картами.
Тут господин Голядкин краснел сквозь сон и,
подавляя краску свою, бормотал про
себя, что, дескать, здесь, например, можно бы показать твердость характера, значительную бы можно было показать
в этом случае твердость характера… а потом и заключал, что, «дескать, что же твердость характера!.. дескать, зачем ее теперь поминать!..».
Я воспользовался его рукожатием и тихо перевел
в его руку двадцатифранковый червонец, которым предварительно
подавил его
в ладонь. Он почувствовал у
себя в руке монету и улыбнулся, улыбнулся совершенно просто и отвечал...
Ипполит,
подавляя своё волнение, едва нашёл
в себе силы спокойно спросить сестру...
Но прежде этого нужно было
подавить к
себе неясное беспокойство, которое глухо бродило
в нём, стесняя его намерение спокойно слушать и решительно опровергать её доводы.
Когда же Ордынов,
в невыразимой тоске, нетерпеливо приподнял и посадил ее возле
себя, то целым заревом стыда горело лицо ее, глаза ее плакали о помиловании, и насильно пробивавшаяся на губе ее улыбка едва силилась
подавить неудержимую силу нового ощущения.
Тот приют, где человек святотатственно
подавил и посмеялся над всем чистым и святым, украшающим жизнь, где женщина, эта красавица мира, венец творения, обратилась
в какое-то странное, двусмысленное существо, где она вместе с чистотою души лишилась всего женского и отвратительно присвоила
себе ухватки и наглости мужчины и уже перестала быть тем слабым, тем прекрасным и так отличным от нас существом.
Подавлял белых напряженных кавалеристов маленький человек, как
подавляла на бронзе надпись о нем. Каждое слово
в ней с заглавной буквы. Тугай долго смотрел на самого
себя, сидящего через двух человек от маленького человека.
Все это так. Но как быть иначе, где выход? Отказаться от живосечения — это значит поставить на карту все будущее медицины, навеки обречь ее на неверный и бесплодный путь клинического наблюдения. Нужно ясно сознать все громадное значение вивисекций для науки, чтобы понять, что выход тут все-таки один — задушить
в себе укоры совести,
подавить жалость и гнать от
себя мысль о том, что за страдающими глазами пытаемых животных таится живое страдание.
В этом восклицании мне послышалось что-то болезненное, что-то такое, чему мать моя как будто
в одно и то же время и радовалась и ужасалась. Она, должно быть, и сама это заметила и, вероятно сочтя неуместным обнаружение передо мною подобного чувства, тотчас же
подавила его
в себе — и, придав своему лицу простое выражение, договорила с улыбкою...
«Я ее не известила о наследстве, — продолжала она перебирать, — да, не известила. Но дело тут не
в этом. Ведь он-то небось сам знал все отлично: он небось принял от меня, положим, взаймы, двадцать тысяч, пароход на это пустил
в ход и
в год разжился?.. А теперь, нате-подите, из
себя праведника представляет, хочет
подавить меня своей чистотой!.. Надо было о праведном житье раньше думать, все равно что маменьке моей. Задним-то числом легко каяться!»
— Вы, душа моя, — сказала она мне, — идете исполинскими шагами. Вы знаете ли, что я, при всей моей привычке, не сразу решилась заглянуть
в те места, где торгуют женщиной. Страшную боль выносите вы оттуда. Скажу вам наперед, что быть там и не думать о
себе самой,
подавить свои личные ощущения, — на первый раз невозможно!
Из этого правитель выводил всю народную ненависть к христианам, которую он хотя и осуждал
в лице бунтовщиков, но не находил у
себя средств теперь твердою рукой
подавить этот бунт, прежде чем к нему придет подкрепление.
— «Не трудно» — я говорю потому, что и я, и другие, которых я знала, тоже любили и также имели стыдливость, но
подавляли все это
в себе, когда надобно было,
в честь Диониса и богини Изиды.
Сколько ни твержу
себе, что половина моего существования и моего счастия
в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу
подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю
в глубине сердца со времени нашей разлуки.