Неточные совпадения
— Нет, ты вообрази! Все ведь
с песком! Семен-то Архипыч даже глаза вытаращил: так,
говорит, хорошие
торговцы не делают!
Это, ваше благородие, всё враги нашего отечества выдумали, чтоб нас как ни на есть
с колеи сбить. А за ними и наши туда же лезут — вон эта гольтепа, что негоциантами себя прозывают. Основательный
торговец никогда в экое дело не пойдет, даже и разговаривать-то об нем не будет, по той причине, что это все одно, что против себя
говорить.
Зрители, казалось бы, ничем не заинтересованные в деле, и те большею частью скорее
с сочувствием, чем
с неодобрением, смотрели на всех тех людей, готовящихся к совершению этого гадкого дела. В одном со мной вагоне ехал купец,
торговец лесом, из крестьян, он прямо и громко выразил сочувствие тем истязаниям, которые предполагались над крестьянами: «Нельзя не повиноваться начальству, —
говорил он, — на то — начальство. Вот, дай срок, повыгонят блох. Небось бросят бунтовать. Так им и надо».
Дядя заставил Евсея проститься
с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики
торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное облако. Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и
говорил дяде...
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого
торговца чаем. За гробом ее шла толпа молодежи, несколько тысяч человек, над могилой студенты
говорили речи, полиция разгоняла их. В маленьком магазине рядом
с пекарней все кричат об этой драме, комната за магазином набита студентами, к нам, в подвал, доносятся возбужденные голоса, резкие слова.
Кисельников. Нет, товар здесь, не продали, ничего не продали. Нынче день тяжелый, тяжелый день.
Торговцы говорят, — нейдет,
говорят, товар
с рук, день тяжелый.
— Врать, что ли, я тебе стану? — сурово отозвался румяный
торговец, едва взглянув на Алексея. — Коли
говорю «купила» — значит, купила. Пустых речей болтать не люблю… — И, обратясь к Алексееву соседу, сказал: — На той неделе в четверг Молявин Василий Игнатьич в Казани находился. При мне у маклера
с Залетовым был… При мне и условие писано. Антип-от Гаврилыч, значит, по сестриной доверенности.
— Во всем так, друг любезный, Зиновий Алексеич, во всем, до чего ни коснись, — продолжал Смолокуров. — Вечор под Главным домом повстречался я
с купцом из Сундучного ряда. Здешний
торговец, недальний, от Старого Макарья. Что, спрашиваю, как ваши промысла? «Какие,
говорит, наши промысла, убыток один, дело хоть брось». Как так? — спрашиваю. «Да вот,
говорит, в Китае не то война, не то бунт поднялся, шут их знает, а нашему брату хоть голову в петлю клади».
Когда же я стал доказывать то, что сами
торговцы этим умственным товаром обличают беспрестанно друг друга в обмане; когда я напомнил то, что во все времена под именем науки и искусства предлагалось людям много вредного и плохого и что потому и в наше время предстоит та же опасность, что дело это не шуточное, что отрава духовная во много раз опаснее отравы телесной и что поэтому надо
с величайшим вниманием исследовать те духовные продукты, которые предлагаются нам в виде пищи, и старательно откидывать все поддельное и вредное, — когда я стал
говорить это, никто, никто, ни один человек ни в одной статье или книге не возразил мне на эти доводы, а изо всех лавок закричали, как на ту женщину: «Он безумец! он хочет уничтожить науку и искусство, то, чем мы живем.
Щелоков остался все
с тем же умышленным говором московских рядов. Он привык к этому виду дурачества и
с товарищами.
С Заплатиным он был однокурсник, на том же факультете. Но в конце второго курса Щелоков — сын довольно богатого оптового
торговца ситцем — "убоялси бездны", — как он
говорил, а больше потому вышел из студентов, что отец его стал хронически хворать и надо было кому-нибудь вести дело.
— Что «буде»? Я правильно
говорю, я никого не боюсь, самому Калинину это самое скажу. Или вот такой параграф: в субботу и воскресенье спиртные напитки продавать запрещено. Это в кого они наметились, понял ты? В рабочего же человека!
Торговец там или интеллигент, — он и в будни может купить. А мы
с тобою в будни на какие капиталы купим? Вот зато нам сейчас
с тобою выпить захотелось, иди к Богобоязненному, целкаш лишний на бутылочку накинь.
— Скажи, товарищ Броннер. Тут на заводе работал одно время в закройной передов твой родной брат Арон Броннер. Он со своими родителями-торговцами не порвал, как ты, жил на их иждивении. Ты его рекомендовала в комсомол. И сама же ты мне тогда
говорила, что этот твой брат — пятно на твоей революционной совести, что он — совершенно чуждый элемент. Ты его помимо биржи устроила на завод, пыталась протащить в комсомол, — и все это только
с тою целью, чтоб ему попасть в вуз.
Никогда еще Заплатин не слыхал, чтобы Щелоков так горячо и красноречиво
говорил. Даже его прибауточный, рядский жаргон слетел
с него, и в его тоне, выборе слов, жестах чувствовался не человек заурядной"умственности", не оптовый
торговец ситцем, а бывалый студент, который больше десятков своих товарищей думал и читал.
В настоящее время это один из самых видных
торговцев у нас в городе. Он торгует посудой, табаком, дегтем, мылом, бубликами, красным, галантерейным и москательным товаром, ружьями, кожами и окороками. Он снял на базаре ренсковый погреб и,
говорят, собирается открыть семейные бани
с номерами. Книги же, которые когда-то лежали у него на полках, в том числе и третий том Писарева, давно уже проданы по 1 р. 5 к. за пуд.