Неточные совпадения
Она попросила Левина и Воркуева пройти в гостиную, а сама осталась
поговорить о чем-то
с братом. «О разводе, о Вронском, о том, что он делает в клубе, обо мне?» думал Левин. И его так волновал вопрос о том, что она
говорит со Степаном Аркадьичем, что он почти не слушал того, что рассказывал ему Воркуев о достоинствах написанного Анной Аркадьевной
романа для детей.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала
с любопытством. В ее воображении вы сделались героем
романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она
говорит вздор.
Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего
романа,
В глухой, далекой стороне,
В благом пылу нравоученья
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце
говорит,
Где всё наруже, всё на воле,
Та девочка… иль это сон?..
Та девочка, которой он
Пренебрегал в смиренной доле,
Ужели
с ним сейчас была
Так равнодушна, так смела?
Ее сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные
романаМы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но
с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших именах
(Не
говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, — больше ничего.
(Библ.)] а об устрицах
говорила не иначе, как
с содроганием; любила покушать — и строго постилась; спала десять часов в сутки — и не ложилась вовсе, если у Василия Ивановича заболевала голова; не прочла ни одной книги, кроме «Алексиса, или Хижины в лесу», [«Алексис, или Хижина в лесу» — сентиментально-нравоучительный
роман французского писателя Дюкре-Дюминиля (1761–1819).
«Приходится соглашаться
с моим безногим сыном, который
говорит такое: раньше революция на испанский
роман с приключениями похожа была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей. Сие, конечно, есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
—
С неделю тому назад сижу я в городском саду
с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают
с деревьев в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще —
роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось,
говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор
говорил с Лидией почтительно, как
с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут
говорить о ней, как
говорили о детском ее
романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Он стал ходить к ней каждый вечер и, насыщаясь ее речами, чувствовал, что растет. Его
роман, конечно, был замечен, и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак смотрела на него
с любопытством и как бы поощрительно, Марина стала
говорить еще более дружелюбно, брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей и смотрел на Марину, обиженно мигая.
— Да-с, —
говорил он, — пошли в дело пистолеты. Слышали вы о тройном самоубийстве в Ямбурге? Студент, курсистка и офицер. Офицер, — повторил он, подчеркнув. — Понимаю это не как
роман, а как романтизм. И — за ними — еще студент в Симферополе тоже пулю в голову себе. На двух концах России…
— В Москве я видела Алину — великолепна! У нее
с Макаровым что-то похожее на
роман; платонический, —
говорит она. Мне жалко Макарова, он так много обещал и — такой пустоцвет! Эта грешница Алина… Зачем она ему?
— Сочинениям Толстого никто не верит, это ведь не Брюсов календарь, а романы-с, да-с, — присвистывая,
говорил рябой, и лицо его густо покрывалось мелкими багровыми пятнами.
«Завтра будет известно, что я арестован, — подумал он не без гордости. —
С нею
говорили на вы, значит, это — конспирация, а не
роман».
Самгин подумал, что опоздает на поезд, но пошел за нею. Ему казалось, что Макаров
говорит с ним обидным тоном, о Лютове судит как-то предательски. И, наверное, у него
роман с Алиной, а Лютов застрелился из ревности.
— Ты ли это, Илья? —
говорил Андрей. — А помню я тебя тоненьким, живым мальчиком, как ты каждый день
с Пречистенки ходил в Кудрино; там, в садике… ты не забыл двух сестер? Не забыл Руссо, Шиллера, Гете, Байрона, которых носил им и отнимал у них
романы Коттень, Жанлис… важничал перед ними, хотел очистить их вкус?..
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался
с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть,
с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости о молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о
романе, о котором он
говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в
романах…
с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз»,
говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
— Шикарный немец, —
говорил поживший в городе и читавший
романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет
с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже;
с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Так, когда Нехлюдов думал, читал,
говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его
с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой философ;] когда же он читал
романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
Рахметов просидит вечер,
поговорит с Верою Павловною; я не утаю от тебя ни слова из их разговора, и ты скоро увидишь, что если бы я не хотел передать тебе этого разговора, то очень легко было бы и не передавать его, и ход событий в моем рассказе нисколько не изменился бы от этого умолчания, и вперед тебе
говорю, что когда Рахметов,
поговорив с Верою Павловною, уйдет, то уже и совсем он уйдет из этого рассказа, и что не будет он ни главным, ни неглавным, вовсе никаким действующим лицом в моем
романе.
Проницательный читатель, — я объясняюсь только
с читателем: читательница слишком умна, чтобы надоедать своей догадливостью, потому я
с нею не объясняюсь,
говорю это раз — навсегда; есть и между читателями немало людей не глупых:
с этими читателями я тоже не объясняюсь; но большинство читателей, в том числе почти все литераторы и литературщики, люди проницательные,
с которыми мне всегда приятно беседовать, — итак, проницательный читатель
говорит: я понимаю, к чему идет дело; в жизни Веры Павловны начинается новый
роман; в нем будет играть роль Кирсанов; и понимаю даже больше: Кирсанов уже давно влюблен в Веру Павловну, потому-то он и перестал бывать у Лопуховых.
Я
говорил уже, что философские мысли мне приходили в голову в условиях, которые могут показаться не соответствующими, в кинематографе, при чтении
романа, при разговоре
с людьми, ничего философского в себе не заключающем, при чтении газеты, при прогулке в лесу.
— Ты только испишешься, Ваня, —
говорит она мне, — изнасилуешь себя и испишешься; а кроме того, и здоровье погубишь. Вон
С***, тот в два года по одной повести пишет, а N* в десять лет всего только один
роман написал. Зато как у них отчеканено, отделано! Ни одной небрежности не найдешь.
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она, подавив свои слезы. — Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом деле был нездоров, Ваня? Что ж я, и не спрошу! Все о себе
говорю; ну, как же теперь твои дела
с журналистами? Что твой новый
роман, подвигается ли?
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался так же внезапно, как внезапно приехал. Он не был особенно нежен
с нею, ничего не обещал, не
говорил о том, что они когда-нибудь встретятся, и только однажды спросил, не нуждается ли она. Разумеется, она ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он не зашел к ней проститься, а только, проезжая в коляске мимо школы, вышел из экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем в окно.
— Опять — умрет! — повторил
с усмешкою князь. — В
романах я действительно читал об этаких случаях, но в жизни, признаюсь, не встречал. Полноте, мой милый! Мы, наконец, такую дребедень начинаем
говорить, что даже совестно и скучно становится. Волишки у вас, милостивый государь, нет, характера — вот в чем дело!
— Даже безбедное существование вы вряд ли там найдете. Чтоб жить в Петербурге семейному человеку, надобно… возьмем самый минимум, меньше чего я уже вообразить не могу… надо по крайней мере две тысячи рублей серебром, и то
с величайшими лишениями, отказывая себе в какой-нибудь рюмке вина за столом, не
говоря уж об экипаже, о всяком развлечении; но все-таки помните — две тысячи, и будем теперь рассчитывать уж по цифрам: сколько вы получили за ваш первый и, надобно сказать, прекрасный
роман?
Когда им случалось обращаться к нему
с каким-нибудь серьезным вопросом (чего они, впрочем, уже старались избегать), если они спрашивали его мнения про какой-нибудь
роман или про его занятия в университете, он делал им гримасу и молча уходил или отвечал какой-нибудь исковерканной французской фразой: ком си три жоли и т. п., или, сделав серьезное, умышленно глупое лицо,
говорил какое-нибудь слово, не имеющее никакого смысла и отношения
с вопросом, произносил, вдруг сделав мутные глаза, слова: булку, или поехали, или капусту, или что-нибудь в этом роде.
— Эта мысль развита Достоевским в
романе «Подросток» (ч. III, гл. 1).] и если вам
с первой встречи приятен смех кого-нибудь из совершенно незнакомых людей, то смело
говорите, что это человек хороший.
Я завидовал Павлу, когда он по ночам
говорил мне о своем
романе с горничною из дома напротив.
— Вот хорошая книга, —
говорила она, предлагая мне Арсена Гуссэ «Руки, полные роз, золота и крови»,
романы Бэло, Поль де Кока, Поль Феваля, но я читал их уже
с напряжением.
Он
говорил так хорошо, так грустно, покаянно, что это немного примирило меня
с его
романами; я относился к нему более дружественно, чем к Ермохину, которого ненавидел и всячески старался высмеять, раздражить — это мне удавалось, и частенько он бегал за мной по двору
с недобрыми намерениями, которые только по неловкости редко удавались ему.
— Молодой человек, ведь вам к экзамену нужно готовиться? — обратился он ко мне. — Скверно… А вот что: у вас есть богатство. Да… Вы его не знаете, как все богатые люди: у вас прекрасный язык. Да… Если бы я мог так писать, то не сидел бы здесь. Языку не выучишься — это дар божий… Да. Так вот-с, пишете вы какой-то
роман и подохнете
с ним вместе. Я не
говорю, что не пишите, а только надо злобу дня иметь в виду. Так вот что: попробуйте вы написать небольшой рассказец.
— У вас есть враг… Он передал Ивану Иванычу, что вы где-то
говорили, что получаете
с него по десяти рублей за каждого убитого человека. Он обиделся, и я его понимаю… Но вы не унывайте, мы устроим ваш
роман где-нибудь в другом месте. Свет не клином сошелся.
«Если, —
говорит упрямый старик, — войны не будет и
роман написать не сумею, то мирюсь
с тем, что не миновать мне долговой тюрьмы».
Ходил я за объяснениями к губернатору — не принял; ходил к Фортунатову — на нервы жалуется и
говорит: «Ничего я, братец, не знаю», ходил к Перлову — тот
говорит: «Повесить бы их всех и больше ничего, но вы,
говорит, погодите: я
с Калатузовым поладил и
роман ему сочинять буду, там у меня все будет описано».
Басов (подходя к ней). Да. И кажется, очень пополнил свой запас красивых слов… Варюша, если бы ты знала! Сижу я
с Сусловым, играю, вдруг Марья Львовна и Влас… понимаешь — у них
роман! (Смеется.) Вот ты
говорила, это не то. То самое, самое оно! Факт!
Говорят, что в аулах у нее был
роман с каким-то князьком.
Он был
с нею откровенен, любил по вечерам
поговорить с нею вполголоса о чем-нибудь и даже давал ей читать
романы своего сочинения, которые до сих пор составляли тайну даже для таких его друзей, как Лаптев и Ярцев.
— Художественное произведение тогда лишь значительно и полезно, когда оно в своей идее содержит какую-нибудь серьезную общественную задачу, —
говорил Костя, сердито глядя на Ярцева. — Если в произведении протест против крепостного права или автор вооружается против высшего света
с его пошлостями, то такое произведение значительно и полезно. Те же
романы и повести, где ах, да ох, да она его полюбила, а он ее разлюбил, — такие произведения,
говорю я, ничтожны и черт их побери.
Ну а после ничего, притерпелся. Оксана, бывало, избу выметет и вымажет чистенько, посуду расставит: блестит все, даже сердцу весело.
Роман видит: хорошая баба, — помаленьку и привык. Да и не только привык, хлопче, а стал ее любить, ей-богу, не лгу! Вот какое дело
с Романом вышло. Как пригляделся хорошо к бабе, потом и
говорит...
У меня, знаешь, батько
с матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного. Вот оно как со мною было, эге! Вот громада и думает: «Что же нам теперь
с этим хлопчиком делать?» Ну и пан тоже себе думает… И пришел на этот раз из лесу лесник
Роман, да и
говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее, и ему хлеб…» Вот он как
говорит, а громада ему отвечает: «Бери!» Он и взял. Так я
с тех самых пор в лесу и остался.
Отворил пан двери,
с рушницей выскочил, а уж в сенях
Роман его захватил, да прямо за чуб, да об землю… Вот видит пан, что ему лихо, и
говорит...
— Очень жалкий человек, —
говорила барону фон Якобовскому умиленная ниспосланной ей благодатью Серафима Григорьевна вслед за ушедшим Долинским. — Был у него какой-то
роман с довольно простой девушкой, он схоронил ее и вот никак не утешится.
— Милочка, душечка Жервеза, и ничего больше, — успокоивала ее Дора. — Совершенно французская идиллия из повести или
романа, —
говорила она, выходя
с Долинским за калитку дворика, — благородная крестьянка, коровки, дети, куры, молоко и лужайка. Как странно! Как глупо и пошло мне это представлялось в описаниях, и как это хорошо, как спокойно ото всего этого на самом деле. Жервеза, возьмите, милая, меня жить к себе.
Яичница. Ну, черт
с французским! Но как сваха-то проклятая… Ах ты, бестия эдакая, ведьма! Ведь если бы вы знали, какими словами она расписала! Живописец, вот совершенный живописец! «Дом, флигеля,
говорит, на фундаментах, серебряные ложки, сани», — вот садись, да и катайся! — словом, в
романе редко выберется такая страница. Ах ты, подошва ты старая! Попадись только ты мне…
— Меня однажды князь Серебряный (вот тот, что граф Толстой еще целый
роман об нем написал!) к себе сманивал… да-с!"Если,
говорит, сделают меня министром, пойдешь ты ко мне?"–"
— Гибель! — продолжал он. — Я тут же,
Роман Прокофьич, и сказал: пропади ты,
говорю, совсем и
с чаем; плюнул на него, а
с этих пор,
Роман Прокофьич, я его, этого подлого Арешку, и видеть не хочу. А на натуре мне эту неделю,
Роман Прокофьич, стоять не позвольте, потому, ей-богу, весь я,
Роман Прокофьич, исслабел.
— Ты воображаешь, что легко жить тайной любовницей? Сладкопевцева
говорит, что любовница, как резиновые галоши, — нужна, когда грязно, вот! У неё
роман с вашим доктором, и они это не скрывают, а ты меня прячешь, точно болячку, стыдишься, как будто я кривая или горбатая, а я — вовсе не урод…
— До завтра. Пусть это будет покамест тайной. Тем лучше для вас; хоть издали будет на
роман похоже. Может быть, я вам завтра же скажу, а может быть, нет… Я еще
с вами наперед
поговорю, мы познакомимся лучше…