Неточные совпадения
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип
луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы
с ним спелись дорогой. Он привез
с собою прекрасные романсы, новые два.
С Варварой Андреевной бы спеть.
Сквозь сон он услыхал смех и веселый говор Весловекого и Степана Аркадьича. Он на мгновенье открыл глаза:
луна взошла, и в отворенных воротах, ярко освещенные лунным светом, они стояли разговаривая. Что-то Степан Аркадьич
говорил про свежесть девушки, сравнивая ее
с только что вылупленным свежим орешком, и что-то Весловский, смеясь своим заразительным смехом, повторял, вероятно, сказанные ему мужиком слова: «Ты своей как можно домогайся!» Левин сквозь сон проговорил...
Тоска любви Татьяну гонит,
И в сад идет она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит,
И лень ей далее ступить.
Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло в устах,
И в слухе шум, и блеск в очах…
Настанет ночь;
луна обходит
Дозором дальный свод небес,
И соловей во мгле древес
Напевы звучные заводит.
Татьяна в темноте не спит
И тихо
с няней
говорит...
—
С неделю тому назад сижу я в городском саду
с милой девицей, поздно уже, тихо,
луна катится в небе, облака бегут, листья падают
с деревьев в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось,
говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания
говорить. В поучениях Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться.
Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку
с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной
луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная
луна, на мостовой сверкали лужи,
с темной зелени деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них
говорил...
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом
луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он
с надеждой
говорил себе...
«Да, —
говорил он
с собой, — вот он где, мир прямого, благородного и прочного счастья! Стыдно мне было до сих пор скрывать эти цветы, носиться в аромате любви, точно мальчику, искать свиданий, ходить при
луне, подслушивать биение девического сердца, ловить трепет ее мечты… Боже!»
Но самое большое впечатление произвело на него обозрение Пулковской обсерватории. Он купил и себе ручной телескоп, но это совсем не то. В Пулковскую трубу на
луне «как на ладони видно: горы, пропасти, овраги… Одним словом — целый мир, как наша земля. Так и ждешь, что вот — вот поедет мужик
с телегой… А кажется маленькой потому, что, понимаешь, тысячи, десятки тысяч… Нет, что я
говорю: миллионы миллионов миль отделяют от
луны нашу землю».
Зайцы выцветают не вдруг: сначала делаются чалыми, потом побелеет внешняя сторона задних ног, или гачи, и тогда
говорят: заяц в штанах; потом побелеет брюхо, а за ним все прочие части, и только пятном на лбу и полосою по спине держится красноватая, серая шерсть; наконец, заяц весь побелеет, как
лунь, как колпик [
Лунь — чеглик (самец] белохвостика, довольно большой хищной птицы низшего разряда: он весь белый и нисколько не похож на свою темно-красноватую пеструю самку, превосходящую его величиной почти вдвое, а колпик — белый аист
с красными ногами и носом; он водится около Астрахани), как первый снег.
И мне
говорили, что Пушкина след
В туземной легенде остался:
«К поэту летал соловей по ночам,
Как в небо
луна выплывала,
И вместе
с поэтом он пел — и, певцам
Внимая, природа смолкала!
— Да-а, брат. Обмишулились мы
с тобой, — покачал головой старый шарманщик. — Язвительный, однако, мальчугашка… Как его, такого, вырастили, шут его возьми? Скажите на милость: двадцать пять человек вокруг него танцы танцуют. Ну уж, будь в моей власти, я бы ему прописа-ал ижу. Подавай,
говорит, собаку. Этак что же? Он и
луну с неба захочет, так подавай ему и
луну? Поди сюда, Арто, поди, моя собаченька. Ну и денек сегодня задался. Удивительно!
—
Говорю,
луну он ни разу
с неба не захотел?
Ю берет у меня розовый талон, а над головой у ней — сквозь стекло стены — свешивается
с невиданной ветки
луна, голубая, пахучая. Я
с торжеством показываю пальцем и
говорю...
Опять не то. Опять
с вами, неведомый мой читатель, я
говорю так, как будто вы… Ну, скажем, старый мой товарищ, R-13, поэт, негрогубый, — ну да все его знают. А между тем вы — на
Луне, на Венере, на Марсе, на Меркурии — кто вас знает, где вы и кто.
Но
луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то
говорило мне, что и она,
с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Золотая средина: ни глуп, ни умен, довольно бездарен и
с луны соскочил, как
говорят здесь благоразумные люди, не так ли?
На меня уже все махнули; «со способностями,
говорят, но
с луны соскочил».
Свет
луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом; по земле ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые бежали снизу, все запыхались, не могли
говорить от дрожи, толкались, падали и,
с непривычки к яркому свету, плохо видели и не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не знали о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем не бывало.
«Давайте,
говорю, ребята, спать ляжем.
Луна с полночи взойдет, тогда что бог даст, поплывем. Спать уж тогда немного придется, надо теперь силы наспать».
Я
говорила правду. Мысль о примирении
с дедом не приходила мне в голову, когда я отправлялась сюда. Жадная до всего таинственного, я стремилась инкогнито повидать тетку-прорицательницу, и — если удастся — узнать у нее свою судьбу. Но когда я увидела этого седого, как
лунь, величественного и гордого старика, в моей душе словно проснулось глубокое родственное чувство к угрюмому и, должно быть, несчастному деду.
Эти два богатыря, Герасим и Петр, изнывали от избытка своей силы; как Святогору, грузно им было от их силушки, как от тяжкого бремени. Проработав неделю тяжелую работу, они воскресными вечерами ходили по полям и тосковали. Помню один такой вечер, теплый,
с светящимися от невидимой
луны облаками. Мы
с Петром и Герасимом сидели на широкой меже за лощинкой, они били кулаками в землю и
говорили...
— Всё это вздор, —
говорит Варенькина maman. — Нельзя знать того, что будет, и к тому же вы ни разу не были на небе, почему же вы знаете, что будет
с луной и солнцем? Всё это фантазии.
— Нет, нет, все-таки это не был сон… Он был здесь… Он отпер сундук, он уже опустил туда свои руки… Я его отшвырнул назад… я хотел яснее увидеть его лицо… свет
луны сквозь занавеси давал мало свету,
с ним был фонарь… но он не дал мне опомниться и потушил его… —
говорил сам
с собою Петр Иннокентьевич Толстых.
— Да что ты,
с луны что ли свалился… — со смехом
говорила она.
Баба Бубаста простилась
с Нефорой и, опираясь на палку, прошла через Ворота
Луны и Хептастаду на остров Фаррос, где на северном берегу у пристани Морских Разбойников жили звездочеты — любители всякой мудрости, о которых
говорили, что они знают тайные науки и могут видеть то, что от прочих обыкновенных людей сокрыто в природе.
Раз на святках Борька
с тремя девчатами сидел на Никитском бульваре. Они возвращались
с диспута в Политехническом музее о половой проблеме. Празднично сверкала
луна, была тихая морозная ночь, густейший иней висел на деревьях, телефонных проволоках и антеннах. Борька
с одушевлением
говорил, девушки влюбленно слушали. Среди них была и та дивчина
с черными глазами.