Неточные совпадения
— Чем я неприлично
вела себя? — громко сказала она, быстро поворачивая к нему голову и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже не
с прежним скрывающим что-то весельем, а
с решительным видом, под которым она
с трудом скрывала испытываемый страх.
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он
ведет себя, как
ведут себя все молодые люди. Il fait lа
сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
Вронский понял по ее взгляду, что она не знала, в каких отношениях он хочет быть
с Голенищевым, и что она боится, так ли она
вела себя, как он бы хотел.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское
с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо,
велел подать
себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Вронский сейчас же догадался, что Голенищев был один из таких, и потому вдвойне был рад ему. Действительно, Голенищев держал
себя с Карениной, когда был введен к ней, так, как только Вронский мог желать этого. Он, очевидно, без малейшего усилия избегал всех разговоров, которые могли бы
повести к неловкости.
Возвращаясь усталый и голодный
с охоты, Левин так определенно мечтал о пирожках, что, подходя к квартире, он уже слышал запах и вкус их во рту, как Ласка чуяла дичь, и тотчас
велел Филиппу подать
себе.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что не мог войти на лестницу; но он
велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел
с ним в его комнату и там стал рассказывать ему про то, как он провел вечер, и тут же заснул.
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о
себе. Но к чему же это может
повести? К новым страданиям
с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
Нахмуренный вернулся он в свой номер и, подсев к Яшвину, вытянувшему свои длинные ноги на стул и пившему коньяк
с сельтерской водой,
велел себе подать того же.
Вернувшись
с Кити
с вод и пригласив к
себе к кофе и полковника, и Марью Евгеньевну, и Вареньку, князь
велел вынести стол и кресла в садик, под каштан, и там накрыть завтрак.
Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом
себе не признается; рабом я быть не могу, а
повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе
с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги!
Он постарался сбыть поскорее Ноздрева, призвал к
себе тот же час Селифана и
велел ему быть готовым на заре,
с тем чтобы завтра же в шесть часов утра выехать из города непременно, чтобы все было пересмотрено, бричка подмазана и прочее, и прочее.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да
ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший
с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну
с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся
с ней, к
себе ведут,
Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
Зато и пламенная младость
Не может ничего скрывать.
Вражду, любовь, печаль и радость
Она готова разболтать.
В любви считаясь инвалидом,
Онегин слушал
с важным видом,
Как, сердца исповедь любя,
Поэт высказывал
себя;
Свою доверчивую совесть
Он простодушно обнажал.
Евгений без труда узнал
Его любви младую
повесть,
Обильный чувствами рассказ,
Давно не новыми для нас.
Он поскорей звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И подает ему белье.
Спешит Онегин одеваться,
Слуге
велит приготовляться
С ним вместе ехать и
с собойВзять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел, на мельницу летит.
Примчались. Он слуге
велитЛепажа стволы роковые
Нести за ним, а лошадям
Отъехать в поле к двум дубкам.
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей…
Я вас люблю любовью брата
И, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет
с каждою весною.
Так, видно, небом суждено.
Полюбите вы снова: но…
Учитесь властвовать
собою:
Не всякий вас, как я, поймет;
К беде неопытность
ведет».
Прелат одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от
себя двух монахов, чтобы сказать, что они не так
ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а
с тем вместе и всякое народное право.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на
себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и
велел мне садиться
с ним в кибитку.
Легко ли в шестьдесят пять лет
Тащиться мне к тебе, племянница?.. — Мученье!
Час битый ехала
с Покровки, силы нет;
Ночь — светопреставленье!
От скуки я взяла
с собойАрапку-девку да собачку; —
Вели их накормить, ужо, дружочек мой,
От ужина сошли подачку.
Княгиня, здравствуйте!
— Душа моя, это не беда; то ли еще на свете приедается! А теперь, я думаю, не проститься ли нам?
С тех пор как я здесь, я препакостно
себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше. Кстати ж, я не
велел откладывать лошадей.
— Я ни на что не намекаю, я прямо говорю, что мы оба
с тобою очень глупо
себя вели. Что тут толковать! Но я уже в клинике заметил: кто злится на свою боль — тот непременно ее победит.
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна
велела позвать Базарова к
себе в кабинет и
с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.
Часу в первом утра он,
с усилием раскрыв глаза, увидел над
собою при свете лампадки бледное лицо отца и
велел ему уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся на цыпочках и, до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел на своего сына.
«Она
ведет себя, точно провинциалка пред столичной знаменитостью», — подумал Самгин, чувствуя
себя лишним и как бы взвешенным в воздухе. Но он хорошо видел, что Варвара
ведет беседу бойко, даже задорно, выспрашивает Кутузова
с ловкостью. Гость отвечал ей охотно.
Поставив Клима впереди
себя, он растолкал его телом студентов, а на свободном месте взял за руку и
повел за
собою. Тут Самгина ударили чем-то по голове. Он смутно помнил, что было затем, и очнулся, когда Митрофанов
с полицейским усаживали его в сани извозчика.
Людей на ярмарке было больше, чем на выставке,
вели они
себя свободнее, шумнее и все казались служащими торговле
с радостью.
Самгин шагал среди танцующих, мешая им,
с упорством близорукого рассматривая ряженых, и сердился на
себя за то, что выбрал неудобный костюм, в котором путаются ноги. Среди ряженых он узнал Гогина, одетого оперным Фаустом; клоун, которого он
ведет под руку, вероятно, Татьяна. Длинный арлекин, зачем-то надевший рыжий парик и шляпу итальянского бандита, толкнул Самгина, схватил его за плечо и тихонько извинился...
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове
с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя
себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к
себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение,
вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Он ей не поверил, обиделся и ушел, а на дворе, идя к
себе, сообразил, что обижаться было глупо и что он
ведет себя с нею нелепо.
В этот вечер Самгин, уходя спать, пожал руку Безбедова особенно крепко и даже подумал, что он
вел себя с ним более сдержанно, чем следовало бы.
Он
вел себя с Макаровым осторожно, скрывая свое возмущение бродяжьей неряшливостью его костюма и снисходительную иронию к его надоевшим речам.
Макаров
вел себя с Томилиным все менее почтительно; а однажды, спускаясь по лестнице от него, сказал как будто нарочно громко...
— Вообще — скучновато. Идет уборка после домашнего праздника, людишки переживают похмелье, чистятся, все хорошенькое, что вытащили для праздника из нутра своего, — прячут смущенно. Догадались, что вчера
вели себя несоответственно званию и положению. А начальство все старается о упокоении, вешает злодеев. Погодило бы душить, они сами выдохнутся. Вообще, живя в провинции, представляешь
себе центральных людей… ну, богаче, что ли,
с начинкой более интересной…
Дядя Яков действительно
вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался
с Климом рассеянно и как
с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
«Это — опасное уменье, но — в какой-то степени — оно необходимо для защиты против насилия враждебных идей, — думал он. — Трудно понять, что он признает, что отрицает. И — почему, признавая одно, отрицает другое? Какие люди собираются у него? И как
ведет себя с ними эта странная женщина?»
Она, играя бровями,
с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы —
вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему
с рук безнаказанно.
Гости ресторана
вели себя так размашисто и бесцеремонно шумно, как будто все они были близко знакомы друг
с другом и собрались на юбилейный или поминальный обед.
Самгин
вел себя с людями более сдержанно и молчаливо, чем всегда.
Пониже дачи Варавки жил доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу
с учителем, опекуном Алины и толстой женой своей. Все трое мужчин
вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
«
С ним нужно
вести себя мягче», — решил Самгин, вспомнив Бердникова, чокнулся
с его стаканом и сказал...
Дождь хлынул около семи часов утра. Его не было недели три, он явился
с молниями, громом, воющим ветром и
повел себя, как запоздавший гость, который, чувствуя свою вину, торопится быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
Шагая по тепленьким, озорниковато запутанным переулкам, он обдумывал, что скажет Лидии, как будет
вести себя, беседуя
с нею; разглядывал пестрые, уютные домики
с ласковыми окнами,
с цветами на подоконниках. Над заборами поднимались к солнцу ветви деревьев, в воздухе чувствовался тонкий, сладковатый запах только что раскрывшихся почек.
— Милая, — прошептал Клим в зеркало, не находя в
себе ни радости, ни гордости, не чувствуя, что Лидия стала ближе ему, и не понимая, как надобно
вести себя, что следует говорить. Он видел, что ошибся, — Лидия смотрит на
себя не
с испугом, а вопросительно,
с изумлением. Он подошел к ней, обнял.
— К сожалению, мне нужно идти в университет, — объявил Клим, ушел и до усталости шагал по каким-то тихим улицам, пытаясь представить, как встретится он
с Лидией, придумывая, как ему
вести себя с нею.
Мать
вела себя с гостями важно, улыбалась им снисходительно, в ее поведении было нечто не свойственное ей, натянутое и печальное.
Но почему-то нужно было видеть, как
поведет себя Марина, и — вот он сидит плечо в плечо
с нею в ложе для публики.
«
Веду я
себя с нею глупо, как мальчишка», — думал он.
А в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о политике и, относясь к Самгину
с любопытством, утомлявшим его, в то же время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на
себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно и
вел себя без церемонии, как в трактире. Все это заставило Самгина уехать в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
Таких неистощимых говорунов, как Змиев и Тарасов, Самгин встречал не мало, они были понятны и не интересны ему, а остальные гости Прейса
вели себя сдержанно, как люди
с небольшими средствами в магазине дорогих вещей.