Неточные совпадения
Выходя из дому вместе
с Иваном Григорьичем, барин
велел подать
себе непромокаемое пальто.
Два дня и две ночи игумен Аркадий тайные речи
вел с ними, на третий всех молодых трудников призвал в келью к
себе.
«Так вот она какова, артель-то у них, — рассуждал Патап Максимыч, лежа в санях рядом
с паломником. — Меж
себя дело честно
ведут, а попадись посторонний, обдерут как липку… Ай да лесники!.. А бестолочи-то что, галденья-то!..
С час места попусту проваландали, а кончили тем же, чем я зачал… Правда, что артели думой не владати… На работе артель золото, на сходке хуже казацкой сумятицы!..»
— Мало ли что старики смолоду творят, а детям не
велят?.. — сказал Алексей. — То, золотая моя, дело было давнишнее, дело позабытое… Случись-ка что — вспомнит разве он про
себя с Аксиньей Захаровной?..
— Что он к тебе
с письмом, что ль, от девиц, аль
с вестями какими? — спросила Фленушку Манефа, когда Алексей затворил за
собой дверь.
— Напрасно так рассуждаешь, — возразил Патап Максимыч. — Добра тебе желаючи, прошу и советую: развяжись ты
с этими делами, наплюй на своих архиереев да на наших келейниц… Ну их к шуту!.. На такие дела без тебя много найдется…
Повел бы торги — и
себе добро и другим польза.
Вынула знахарка косарь из пестера и, обратясь на рдеющий зарею восток,
велела Тане стать рядом
с собою… Положила не взошедшему еще солнцу три поклона великие да четыре поклона малые и стала одну за другой молитвы читать… Слушает Таня — молитвы все знакомые, церковные: «Достойно», «Верую», «Богородица», «Помилуй мя, Боже». А прочитав те молитвы, подняла знахарка глаза к небу и вполголоса особым напевом стала иную молитву творить… Такой молитвы Таня не слыхивала. То была «вещба» — тайное, крепкое слово.
На ту пору у Колышкина из посторонних никого не было. Как только сказали ему о приходе Алексея, тотчас
велел он позвать его, чтоб
с глазу на глаз пожурить хорошенько: «Так, дескать, добрые люди не делают, столь долго ждать
себя не заставляют…» А затем объявить, что «Успех» не мог его дождаться, убежал
с кладью до Рыбинска, но это не беда: для любимца Патапа Максимыча у него на другом пароходе место готово, хоть тем же днем поступай.
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди говорят, что в лесах тогда деревья
с места на место переходят и шумом ветвей меж
собою беседы
ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
— Как же, матушка, со всеми простился, — ответил Петр Степаныч. — И со сродниками, и
с приказчиками, и со всеми другими домашними, которы на ту пору тут прилучились. Всех к
себе велел позвать и каждого благословлял, а как кого зовут, дядюшка подсказывал ему. Чуть не всех он тут впервые увидел… Меня хоть взять — перед Рождеством двадцать седьмой мне пошел, а прадедушку чуть-чуть помню, когда еще он в затвор-от не уходил.
Теперь Самоквасов свел разговор
с Смолокуровым на дела свои, рассказал, сколько у них всего капиталу, сколько по смерти затворника-прадеда надо ему получить, помянул про свое намеренье
вести от
себя торговлю по рыбной части и просил не оставить его добрым советом.
Видя, как почтительно,
с каким уваженьем
ведет себя перед Марком Данилычем Самоквасов, замечая, что и родитель говорит
с ним ласково и
с такой любовью, что редко
с кем он говаривал так, Дуня почаще стала заглядывать на Петра Степаныча, прислушиваясь к речам его. Слышит — он говорит про наследство.
Неточные совпадения
— Чем я неприлично
вела себя? — громко сказала она, быстро поворачивая к нему голову и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже не
с прежним скрывающим что-то весельем, а
с решительным видом, под которым она
с трудом скрывала испытываемый страх.
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он
ведет себя, как
ведут себя все молодые люди. Il fait lа
сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
Вронский понял по ее взгляду, что она не знала, в каких отношениях он хочет быть
с Голенищевым, и что она боится, так ли она
вела себя, как он бы хотел.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское
с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо,
велел подать
себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Вронский сейчас же догадался, что Голенищев был один из таких, и потому вдвойне был рад ему. Действительно, Голенищев держал
себя с Карениной, когда был введен к ней, так, как только Вронский мог желать этого. Он, очевидно, без малейшего усилия избегал всех разговоров, которые могли бы
повести к неловкости.