Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе
в дом целый полк на постой. А если что,
велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Правдин (останавливая ее). Поостановитесь, сударыня. (Вынув бумагу и важным голосом Простакову.) Именем правительства вам приказываю сей же час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие жены вашей, до которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие,
повелевает мне правительство принять
в опеку
дом ваш и деревни.
Стародум. От двора, мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни того, ни другого. Рассудил, что лучше
вести жизнь у себя
дома, нежели
в чужой передней.
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки
дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого участия
в общем разговоре, этот трудный разговор Анна
вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
Обед стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен,
велела подавать коляску и вышла.
Дом уже бросал тень чрез всю улицу, и был ясный, еще теплый на солнце вечер. И провожавшая ее с вещами Аннушка, и Петр, клавший вещи
в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка
в недоумении
ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что
в доме никого не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
Я до вечера просидел
дома, запершись
в своей комнате. Приходил лакей звать меня к княгине, — я
велел сказать, что болен.
— Пойдем осматривать беспорядки и беспутство мое, — говорил Хлобуев. — Конечно, вы сделали хорошо, что пообедали. Поверите ли, Константин Федорович, курицы нет
в доме, — до того дожил. Свиньей себя
веду, просто свиньей!
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как
в доме опустелом,
Всё
в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, Бог
весть. Пропал и след.
Она полагала, что
в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно
повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее
в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому потачки не дает.
«Так, верно, те, которых
ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него
в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и
дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого
дома, является
в контору и приносит ювелирский футляр с золотыми серьгами и рассказывает целую
повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего дня, примерно
в начале девятого, — день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с золотыми сережками и с камушками, и просил за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил, что на панели поднял.
Как скоро сержант услышал, что я еду из Белогорской крепости, то и
повел меня прямо
в дом генерала.
На другой день тюремный сторож меня разбудил, с объявлением, что меня требуют
в комиссию. Два солдата
повели меня через двор
в комендантский
дом, остановились
в передней и впустили одного во внутренние комнаты.
Я приехал
в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо
домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли
в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он
велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня
в тюрьму и оставили одного
в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
Напротив, с Катей Аркадий был как
дома; он обращался с ней снисходительно, не мешал ей высказывать впечатления, возбужденные
в ней музыкой, чтением
повестей, стихов и прочими пустяками, сам не замечая или не сознавая, что эти пустяки и его занимали.
Неожиданный поступок Павла Петровича запугал всех людей
в доме, а ее больше всех; один Прокофьич не смутился и толковал, что и
в его время господа дирывались, «только благородные господа между собою, а этаких прощелыг они бы за грубость на конюшне отодрать
велели».
Дронов возился с продажей
дома больше месяца, за это время Самгин успел утвердиться
в правах наследства, ввестись во владение, закончить план
повести и даже продать часть вещей, не нужных ему, костюмы Варвары, мебель.
Особенно много англичан, они всюду бывали, всех поучали, и вообще они
вели себя как «старшие
в доме».
Дядя Яков действительно
вел себя не совсем обычно. Он не заходил
в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел
в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда
в полдень,
в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки
в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном
доме. Но
в день своего рождения бабушка
повела Клима гулять и
в одной из улиц города,
в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание
в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином
в два окна.
События
в доме, отвлекая Клима от усвоения школьной науки, не так сильно волновали его, как тревожила гимназия, где он не находил себе достойного места. Он различал
в классе три группы: десяток мальчиков, которые и учились и
вели себя образцово; затем злых и неугомонных шалунов, среди них некоторые, как Дронов, учились тоже отлично; третья группа слагалась из бедненьких, худосочных мальчиков, запуганных и робких, из неудачников, осмеянных всем классом. Дронов говорил Климу...
Самгин внимательно наблюдал, сидя
в углу на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров
ведет себя, как хозяин
в доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя
дома сделай: позови баб побольше,
вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все
в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать с утра. А вороты
вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
Поверенный распорядился и насчет постройки
дома: определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил старосте приказ с открытием весны возить лес и
велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при себе. К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было
в виду заложить деревню, следовательно, расходы было из чего покрыть.
Барон
вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать бумаги, читал их сквозь лорнетку, подписывал и посылал того же чиновника с ними
в присутственные места, а сам связями своими
в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал надежду на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли видеть
в доме, как родственника.
— Приезжает ко мне старушка
в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из
дому пишут, что
дом на сих же днях поступает
в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже мой, он мне должен!» Но это
повело только к тому, что ее от должника с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка
в людном месте.
— И мне жаль, Борюшка. Я хотела сама съездить к нему — у него честная душа, он — как младенец! Бог дал ему ученость, да остроты не дал… закопался
в свои книги! У кого он там на руках!.. Да вот что: если за ним нет присмотру, перевези его сюда —
в старом
доме пусто, кроме Вериной комнаты… Мы его там пока поместим… Я на случай
велела приготовить две комнаты.
— Верю, верю, бабушка! Ну так вот что: пошлите за чиновником
в палату и
велите написать бумагу:
дом, вещи, землю, все уступаю я милым моим сестрам, Верочке и Марфеньке,
в приданое…
— И, наконец, — торопливо досказывал он, так что на зубах вскочил пузырь, — что земская полиция
в деревне
велела делать мостовую и тротуары, а
в доме поставили роту солдат…
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти
в своей комнате
в одной юбке, без башмаков! — солгала бабушка для пущей важности. — А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не
велела принимать его
в дом! — опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
Перед окнами маленького домика пестрел на солнце большой цветник, из которого
вела дверь во двор, а другая, стеклянная дверь, с большим балконом, вроде веранды,
в деревянный жилой
дом.
— Да взгляните же на меня: право, посватаюсь, — приставал Нил Андреич, — мне нужна хозяйка
в доме, скромная, не кокетка, не баловница, не охотница до нарядов… чтобы на другого мужчину, кроме меня, и глазом не
повела… Ну, а вы у нас ведь пример…
Райский увел Козлова
в старый
дом, посмотреть его комнату, куда бабушка
велела поставить ему кровать и на ночь вытопить печь и тотчас же вставить рамы.
В доме, внизу, было устроено вроде домашней конторы, и один чиновник
вел дела, счеты и книги, а вместе с тем и управлял
домом.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский
дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом
велели скорее
вести себя
в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли
в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Когда будете
в Маниле,
велите везти себя через Санта-Круц
в Мигель: тут река образует островок, один из тех, которые снятся только во сне да изображаются на картинах; на нем какая-то миньятюрная хижина
в кустах; с одной стороны берега смотрятся
в реку ряды
домов, лачужек, дач; с другой — зеленеет луг, за ним плантации.
Видно, что
в этой улице жил высший или зажиточный класс: к
домам их
вели широкие каменные коридоры.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять
в аллею и потом
в улицу, которая
вела в поле и
в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись
в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно
в гору. Наконец забрались
в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из
дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет
дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Дороги до церкви не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как
дома у тетушек,
велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся
в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце,
в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж
велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь
дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали
в этом. Так до свиданья.
Так прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два
дома и один раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили
в острог и теперь
вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме с убийцами и воровками.
Потолки были везде расписаны пестрыми узорами, и небольшие белые двери всегда блестели, точно они вчера были выкрашены; мягкие тропинки
вели по всему
дому из комнаты
в комнату.
Катерина Ивановна сейчас же после тогдашней сцены
в суде
велела перенести больного и потерявшего сознание Ивана Федоровича к себе
в дом, пренебрегая всяким будущим и неизбежным говором общества и его осуждением.
Впоследствии начались
в доме неурядицы, явилась Грушенька, начались истории с братом Дмитрием, пошли хлопоты — говорили они и об этом, но хотя Смердяков
вел всегда об этом разговор с большим волнением, а опять-таки никак нельзя было добиться, чего самому-то ему тут желается.
Дмитрий Федорович
вел гостя
в один самый отдаленный от
дома угол сада.
Петр Александрович
повел дело горячо и даже назначен был (купно с Федором Павловичем)
в опекуны ребенку, потому что все же после матери оставалось именьице —
дом и поместье.
— Да
вели подать свечей-то! — проговорил Ракитин с развязным видом самого короткого знакомого и близкого человека, имеющего даже право распоряжаться
в доме.
На другой же день после разговора своего с Алешей
в поле, после которого Митя почти не спал всю ночь, он явился
в дом Самсонова около десяти часов утра и
велел о себе доложить.
Большая терраса
вела из
дому в сад, перед террасой красовалась продолговатая клумба, покрытая розами; на каждом конце клумбы росли две акации, еще
в молодости переплетенные
в виде винта покойным хозяином.