Неточные совпадения
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога
вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к
природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя
природе,
Дружатся с ней, к себе
ведут,
Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
Дух анализа тоже не касался их, и пищею обмена их мыслей была прочитанная
повесть, доходившие из столицы новости да поверхностные впечатления окружающей
природы и быта.
Он
повел было жизнь холостяка, пересиливал годы и
природу, но не пересилил и только смотрел, как ели и пили другие, а у него желудок не варил. Но он уже успел нанести смертельный удар своему состоянию.
На дворе была уже весна: снег быстро таял. Из белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей. В сугробах в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки; днем они рушились, а за ночь опять замерзали. По канавам бежала вода. Она весело журчала и словно каждой сухой былинке торопилась сообщить радостную
весть о том, что она проснулась и теперь позаботится оживить
природу.
Природа, жизнь, рассудок
ведут в одну сторону, книги тянут в другую, говорят: это дурно, низко.
Имея от
природы романтическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то
повести.
… С ужасом открывается мало-помалу тайна, несчастная мать сперва старается убедиться, что ей только показалось, но вскоре сомнение невозможно; отчаянием и слезами сопровождает она всякое движение младенца, она хотела бы остановить тайную работу жизни,
вести ее назад, она ждет несчастья, как милосердия, как прощения, а неотвратимая
природа идет своим путем, — она здорова, молода!
Утверждение свободы внутренней, свободы духа, свободы во Христе не может не
вести к творческому перерождению всего общества и всей
природы, к творчеству истории как пути к спасению и избавлению от зла и страданий.
Метафизика неизбежно
ведет к спиритуалистическому монизму, который утверждает в
природе связь духа и материи, одухотворенность материи.
Соблазн этот с роковой неизбежностью
ведет к отрицанию Творца и отнесению источника зла к бессмысленному порядку
природы, к внешней стихии, ни за что не отвечающей.
Не ропщите на меня, если будете иногда осмеяны, что не имеете казистого восшествия, что стоите, как телу вашему покойнее, а не как обычай или мода
велят; что одеваетеся не со вкусом, что волосы ваши кудрятся рукою
природы, а не чесателя.
После томительно жаркого дня наступил такой прекрасный вечер, что Марья Дмитриевна, несмотря на свое отвращение к сквозному ветру,
велела отворить все окна и двери в сад и объявила, что в карты играть не станет, что в такую погоду в карты играть грех, а должно наслаждаться
природой.
Будучи от
природы весьма неглупая девушка и вышедши из пансиона, где тоже больше учили ее мило держать себя, она начала читать все
повести, все стихи, все критики и все ученые даже статьи.
— Помилуй! — говорит. — Да я затем и
веду страшные разговоры, чтоб падший дух в себе подкрепить! Но знаешь, что иногда приходит мне на мысль? — прибавил он печально, — что в этих горах, в виду этой суровой
природы, мне суждено испустить многомятежный мой дух!
Как-то не верится, что я снова в тех местах, которые были свидетелями моего детства.
Природа ли, люди ли здесь изменились, или я слишком долго
вел бродячую жизнь среди иных людей и иной
природы, — как бы то ни было, но я с трудом узнаю родную окрестность.
Там, на лоне матери-природы, сладко отдохнуть ему от тревог житейских, сладко
вести кроткую беседу с своею чистою совестью, сладко сознать, что он — человек, казенных денег не расточающий, свои берегущий, чужих не желающий.
Шифель. Нет, я к княжне: она у нас что-то прихварывает. Я и то уж сколько раз ей за это выговаривал: «Дурно, ваше сиятельство, себя
ведете!», право, так и выразился, ну и она ничего, даже посмеялась со мною. Впрочем, тут наша наука недостаточна (тихо Налетову): знаете, там хоть княжна, хоть не княжна, а все без мужа скучно; (громко) таков уж закон
природы.
В одной
повести местом действия избрал он Америку; обстановка была роскошная; американская
природа, горы, и среди всего этого изгнанник, похитивший свою возлюбленную.
Целый мир забыл их; они любовались собой да
природой, и когда пришла
весть о прощении и возможность возвратиться на родину, они отказались.
— За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в сердце — всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой
повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в дар сердце, полное любви к ней, способное понять и разделить ее чувства, когда права
природы…
Варвара Петровна
велела ей дать себе полный отчет о ее заграничных впечатлениях, преимущественно о
природе, жителях, городах, обычаях, их искусстве, промышленности, — обо всем, что успела заметить.
— Человек смерти боится, потому что жизнь любит, вот как я понимаю, — заметил я, — и так
природа велела.
20-го июля. Отлично поправился, проехавшись по благочинию. Так свежо и хорошо в
природе, на людях и мир и довольство замечается. В Благодухове крестьяне на свой счет поправили и расписали храм, но опять и здесь, при таком спокойном деле, явилось нечто в игривом духе. Изобразили в притворе на стене почтенных лет старца, опочивающего на ложе, а внизу уместили подпись: „В седьмым день Господь почил от всех дел своих“. Дал отцу Якову за сие замечание и картину
велел замалевать.
В таких безрезультатных решениях проходит все утро. Наконец присутственные часы истекают: бумаги и журналы подписаны и сданы; дело Прохорова разрешается само собою, то есть измором. Но даже в этот вожделенный момент, когда вся
природа свидетельствует о наступлении адмиральского часа, чело его не разглаживается. В бывалое время он зашел бы перед обедом на пожарный двор; осмотрел бы рукава, ящики, насосы; при своих глазах
велел бы всё зачинить и заклепать. Теперь он думает: «Пускай все это сделает закон».
Несмотря на этот плач дракона и на эту опасность погибнуть от львов, как в Данииловой пещере, равнодушная
природа превосходно разрослась, особенно по боковым аллеям, и это не от скромности, а оттого, что прежний губернатор
велел подрезать на большой аллее старые липы; ему казалось несовместным с буквальным исполнением обязанности такое своеволие липовых сучьев.
Изредка забежит к ним неопределенный слух, что Наполеон с двадесятью язык опять подымается или что антихрист народился; но и это они принимают более как курьезную штуку, вроде
вести о том, что есть страны, где все люди с песьими головами; покачают головой, выразят удивление к чудесам
природы и пойдут себе закусить…
— Хорошо-с. Значит, как желудок хочет есть, так нравственное чувство хочет, чтобы мы любили своих ближних. Так? Но естественная
природа наша по себялюбию противится голосу совести и разума, и потому возникает много головоломных вопросов. К кому же мы должны обращаться за разрешением этих вопросов, если вы не
велите ставить их на философскую почву?
Сколько рассказов начинается об этих журавлях! И какие все хорошие рассказы! век бы их слушал, если бы только опять их точно так же рассказывали. Речь идет про порядки, какие
ведут эти птицы, про путину, которую каждый год они держат, про суд, которым судят преступивших законы журавлиного стада. Все это так живо, веселей, чем у Брема. Как памятны все впечатления первой попытки вздохнуть одним дыханием с
природой.
Самое общее из того, что мило человеку, и самое милое ему на свете — жизнь; ближайшим образом такая жизнь, какую хотелось бы ему
вести, какую любит он; потом и всякая жизнь, потому что все-таки лучше жить, чем не жить: все живое уже по самой
природе своей ужасается погибели, небытия и любит жизнь. И кажется, что определение...
Здесь не место подробно рассказывать эту
повесть, а скажу только, что я вывел из нее следующее заключение: Писарев, будучи от
природы очень слабого сложенья, имел расположение к раздражительности, которая ужасно развилась в продолжение нашей разлуки.
Так точно — не потому русские до сих пор подражали Западу, что уж такая у славян
природа эклектическая; а просто потому, что к подражанию
вел их весь ход русской цивилизации.
Природа берется из Армидиных садов, нежные чувства — из сладостных песен труверов и из
повестей Флориана, сельский быт — прямо из счастливой Аркадии.
— Чем более вы от
природы имеете способностей и дарований, — сказал он Алеше, — тем скромнее и послушнее вы должны быть. Не для того дан вам ум, чтоб вы во зло его употребляли. Вы заслуживаете наказания за вчерашнее упрямство, а сегодня вы еще увеличили вину вашу тем, что солгали. Господа! — продолжал учитель, обратясь к пансионерам. — Запрещаю вам говорить с Алешею до тех пор, пока он совершенно исправится. А так как, вероятно, для него это небольшое наказание, то
велите подать розги.
Наконец, последний ребенок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький, получил только одну книжку
повестей, толковавших о величии
природы, о слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки.
«Вивисекция, — заявляет мистрисс Мона Кэрд, — есть главный враг науки, которая всегда учила, что законы
природы гармоничны и не терпят противоречий; но если эти законы не терпят противоречий, то как возможно, чтоб то, что в нравственном отношении несправедливо, было в научном отношении справедливо, чтоб то, что жестоко и неправедно, могло
вести к миру и здоровью?» (The sanctuary of mercy. 1899, p. 6).
Мне было уже известно кое-что из
природы духов, и в том, чему мне доводилось быть свидетелем, меня всегда поражала одна общая всем духам странность, что они, являясь из-за гроба,
ведут себя гораздо легкомысленнее и, откровенно сказать, глупее, чем проявляли себя в земной жизни.
У одних (преимущественно у современных представителей «религиозно-исторической» школы в протестантизме) это сближение делается чересчур внешне и тенденциозно, а другими столь же тенденциозно затушевывается; религиозно осмысленное сравнительное изучение культов есть одна из задач, настоятельно вытекающих из правильного понимания
природы религиозного процесса в язычестве.» [«Знаете, что когда вы были язычниками — έθνη, то ходили к безгласным идолам так, как бы
вели вас — ως αν ήγεσθε άπαγόμενοι» (1 Кор.
«Это чудо есть единое, которое есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум
ведет к сущности, и его
природа такова, что она есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его
природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом смысле есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
Гетерономия власти, одинаково характерная и для языческой лжетеократии, и для клерикального «христианского государства», затемняла
природу власти в ее автономии и
вела к тяжелому смешению Кесарева и Божия.
Но как через хозяйство просвечивает высшее достоинство того, кто его
ведет, так и власть находится в какой-то связи с царственной
природой человека, с присущим ему образом Божиим, хотя настолько же его выражает, насколько и затемняет.
Иначе говоря, оно имеет не субъективную только
природу, но субъективно-объективную, в нем осознается тварность, причем попытка продумать идею времени
ведет к той же антиномии, как и идея творения (см. выше).
Не онеметь в сладкой истоме мистического переживания, но проповедовать и учить
повелевает мужественная и суровая
природа догмата: «шедше убо научите вся языки» (Мф. 28: 19),
повелел Своим апостолам Воскресший.
У этого энтузиаста
природы, как только этот энтузиазм
ведет его в сторону пантеизма, к отождествлению мировой души с Божеством, мир с своею множественностью теряет свою самобытность, получая значение акциденций единой неподвижной субстанции [Дж.
Это — соблазн первого диавола искушения: «Если Ты Сын Божий, то
вели этому камню сделаться хлебом» (Лк. 4:3), т. е. яви себя экономическим мессией, «сыном человеческим», силою «регуляции
природы» оживляющим и воскресающим.
Оттого, что круглый год
ведет он жестокую борьбу с
природой, он не живописец, не музыкант, не певец.
Мудро, любовно и нежно
ведет человека
природа по его жизненной стезе. И даже в самых, казалось бы, ужасных, в самых жестоких своих проявлениях она все та же — по-всегдашнему мудрая, благая и великодушная.
Совесть есть та глубина человеческой
природы, на которой она соприкасается с Богом и где она получает
весть от Бога и слышит голос Божий.
Бога нельзя завоевать активной борьбой, подобной той, которую мы
ведем со стихиями
природы.
Но техническая власть человека над
природой, переносящая орудия борьбы на внешнюю социальную среду и вырабатывающая орудия органически не наследственные, как уже говорилось,
ведет к антропологическому регрессу человека, ослабляет изощренность его организации.