Неточные совпадения
Такая рожь богатая
В тот год у нас родилася,
Мы землю не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала
яТелегу
со стропилами
И пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой
везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны
я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой грех — недоглядел...
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он
везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни,
со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо
мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
Не знаешь ты цены своей красе.
По свету
я гулял торговым гостем,
На пестрые базары мусульман
Заглядывал;
со всех сторон красавиц
Везут туда армяне и морские
Разбойники, но красоты подобной
На свете
мне встречать не приходилось.
— Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как
вез царицу! — сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка, — думал он про себя. — Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь
мне и вместе
со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
— Спасибо, князь,
со мной так никто не говорил до сих пор, — проговорила Настасья Филипповна, —
меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из порядочных людей. Слышали, Афанасий Иваныч? Как вам покажется всё, что князь говорил? Ведь почти что неприлично… Рогожин! Ты погоди уходить-то. Да ты и не уйдешь,
я вижу. Может,
я еще с тобой отправлюсь. Ты куда везти-то хотел?
—
Я сама
повезу… Давно не видалась
со скитскими-то, пожалуй, и соскучилась, а оно уж за попутьем, — совершенно спокойно, таким же деловым тоном ответила Таисья. — Убивается больно девка-то, так оземь головой и бьется.
То есть заплачу за тебя;
я уверен, что он прибавил это нарочно.
Я позволил
везти себя, но в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и
со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было не по моему карману.
Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Именно так было поступлено и
со мной, больным, почти умирающим. Вместо того, чтобы
везти меня за границу, куда, впрочем,
я и сам не чаял доехать,
повезли меня в Финляндию. Дача — на берегу озера, которое во время ветра невыносимо гудит, а в прочее время разливает окрест приятную сырость. Домик маленький, но веселенький, мебель сносная, но о зеркале и в помине нет. Поэтому утром
я наливаю в рукомойник воды и причесываюсь над ним. Простору довольно, и большой сад для прогулок.
«Ведь вот ничего он не говорил
со мной про пожар, когда
вез меня, а обо всем говорил», — подумалось что-то Степану Трофимовичу.
Справедливость требует, однако ж, сказать, что по окончании церемонии он поступил
со мною как grand seigneur, [Вельможа (фр.).] то есть не только отпустил условленную сумму сполна, но подарил
мне прекрасную, почти не ношенную пару платья и приказал
везти меня без прогонов до границ следующего помпадурства. Надежда не обманула
меня: Бог хотя поздно, но просветил его сердце!
— Пусть
везут, пусть
везут. Пусть что хотят
со мной делают: только пожить бы немножко.
Кучумов. Незнакомый. Говорит: не угодно ли вашему сиятельству в бакару? Извольте, говорю, извольте! Денег
со мной было много, рискну, думаю, тысчонку-другую. Садимся, начинаем с рубля, и
повезло мне, что называется, дурацкое счастье. Уж он менял, менял карты, видит, что дело плохо; довольно, говорит. Стали считаться — двенадцать с половиной тысяч… Вынул деньги…
«Вели же,» продолжал государь, «твою повозку
везти за нами; а сам садись
со мною и поедем ко
мне».
Ольга. Раскусишь.
Я шла замуж-то, как голубка была, а муж
меня через неделю по трактирам
повез арфисток слушать; сажал их за один стол
со мной, обнимался с ними; а что говорили, так у
меня волоса дыбом подымались!
Когда
меня повезли после праздников в пансион,
со мною опять была к Селивану посылка, и
я пил у него чай и все смотрел ему в лицо и думал...
— Нет, нет, ты не греши, Саша, ты этого не говори.
Я ведь тебя хорошо помню в «Женитьбе Белугина». Весь театр ты тогда морил
со смеху.
Я стою за кулисами и злюсь: сейчас мой выход, сильное место, а ты публику в лоск уложил хохотом. «Эка, думаю, переигрывает, прохвост! Весь мой выход обгадил». А сам, понимаешь, не могу от смеха удержаться, трясусь, прыскаю — и шабаш. Вот ты как играл, Сашец! У нынешних этого не сыщешь. Шалишь!.. Но не
везло тебе, Михаленко, судьбы не было.
— Да, брат… — продолжал землемер. — Не дай бог
со мной связаться. Мало того, что разбойник без рук, без ног останется, но еще и перед судом ответит…
Мне все судьи и исправники знакомы. Человек
я казенный, нужный…
Я вот еду, а начальству известно… так и глядят, чтоб
мне кто-нибудь худа не сделал. Везде по дороге за кустиками урядники да сотские понатыканы… По… по… постой! — заорал вдруг землемер. — Куда же это ты въехал? Куда ты
меня везешь?
—
Со мной извозчик-то, когда
я еще глупа была, лучше гораздо сделал, — начала она, опуская руку. — С вывалом, подлец,
вез, да и обобрал.
«Настя! — писал Свиридов. — Пошли сейчас в М. на телеге парой, чтоб отдали письмо лекарю и исправнику. Чудак-то твой таки наделал нам дел. Вчера вечером говорил
со мной, а нынче перед полдниками удавился. Пошли кого поумнее, чтоб купил все в порядке и чтоб гроб
везли поскорее. Не то время теперь, чтобы с такими делами возиться. Пожалуйста, поторопись, да растолкуй, кого пошлешь: как ему надо обращаться с письмами-то. Знаешь, теперь как день дорог, а тут мертвое тело.
Пообедав,
я повез свою новорожденную сумеречную красавицу,
со всеми предосторожностями, чтобы не помрачить первородного блеска чудных ее красок, к другу моему Панаеву.
— На, на, возьми! сбереги это, — говорил Шумков, всовывая какую-то бумажку в руку Аркадия. — Они у
меня унесут. Принеси
мне потом, принеси; сбереги… — Вася не договорил, его кликнули. Он поспешно сбежал с лестницы, кивая всем головою, прощаясь
со всеми. Отчаяние было на лице его. Наконец усадили его в карету и
повезли. Аркадий поспешно развернул бумажку: это был локон черных волос Лизы, с которыми не расставался Шумков. Горячие слезы брызнули из глаз Аркадия. «Ах, бедная Лиза!»
Я спросил их, какою дорогою ехали они
со станции, не ехали ли они через тот лес, где произошло убийство, не отделялся ли кто-нибудь из них от компании, хотя бы даже на короткое время, и не был ли им слышен раздирающий душу крик Ольги [Если всё это нужно было г. Камышеву, то не легче ли было допросить кучеров, которые
везли цыган?
— Вы… извините, — начал он
со вздохом, спустя некоторое время. —
Я должен задержать вас… тем более, что и так вы все равно не достали бы себе лошадей… не
повезут, потому — бунт.
— Значит, в любви ему
везет! — засмеялся Дегтярев. — Вот, мамочка, какой фортель
я придумал… Завтра, ровно в шесть часов вечера,
я, возвращаясь из конторы, буду проходить через городской сад, где
мне нужно повидаться
со смотрителем. Так вот ты, душа моя, постарайся непременно к шести часам, не позже, положить записочку в ту мраморную вазу, которая, знаешь, стоит налево от виноградной беседки…
«Все еще не
везет, — размышлял он. — Вот думал здесь
повезет, ан не
везет. Не стар же еще
я в самом деле! А? Конечно, не стар… Нет, это все коммунки, коммунки проклятые делают: наболтаешься там
со стрижеными, вот за длинноволосых и взяться не умеешь! Надо вот что… надо повторить жизнь… Начну-ка
я старинные романы читать, а то в самом деле у
меня такие манеры, что даже неловко».
И.В.Самарин, с которым
я только что познакомился,
повез меня вечером в Театральное училище, помещавшееся тогда не в здании на Неглинной, где оно теперь, а на задах театральной конторы, с входом
со двора, на углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка.
Дядя (
со стороны отца), который
повез меня к нему уже казанским студентом на втором курсе, В.В.Боборыкин, был также писатель, по агрономии, автор книжки «Письма о земледелии к новичку-хозяину».
И
меня в первый раз
повезла в школу Гальванической роты (около Садовой) большая барыня (но с совершенно бытовым тоном), сестра графини Соллогуб, А.М.Веневитинова, на которой когда-то Гоголь мечтал, кажется, жениться. Она ездила туда
со своей девочкой, и мы втроем обучали всякий народ обоего пола.
— Ты находишь, что
я очень изменился, правда,
я одет несколько небрежно, у
меня туалет не по моде и сапоги дырявые, да что же будешь делать! Но поговорим лучше о тебе. Знаешь ли, ты все такая же плутовка и одета с большим шиком. Тебе, видно,
повезло! Изволь-ка раскошелиться, да поделись
со своим старым дружником.