Неточные совпадения
Опять все
побежали к колокольне, и сколько тут было перебито и перетоплено
тел народных — того даже приблизительно сообразить невозможно.
С другой стороны, всякий администратор непременно фаталист и твердо верует, что, продолжая свой административный
бег, он в конце концов все-таки очутится лицом
к лицу с человеческим
телом.
Бросив ключи и комод, он
побежал назад,
к телу, схватил топор и намахнулся еще раз над старухой, но не опустил.
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком в воздух,
бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою руку с револьвером в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки рук, ловя знамя, дергали его
к земле, и вот оно исчезло в месиве человеческих
тел.
— Будет? — повторил и он, подступив
к ней широкими шагами, и чувствовал, что волосы у него поднимаются на голове и дрожь
бежит по
телу. — Татьяна Марковна! Не маните меня напрасной надеждой, я не мальчик! Что я говорю — то верно, но хочу, чтоб и то, что сказано мне — было верно, чтобы не отняли у меня потом! Кто мне поручится, что это будет, что Вера Васильевна… когда-нибудь…
— Вы, барин, курите побольше, а то ведь эти пискуны-то совсем съедят! — сказал, обертываясь
к нему, исправнический кучер, уже весь искусанный комарами и беспрестанно смахивавший кнутом целые стаи их, облипавшие бедных лошадей, которые только вздрагивали от этого в разных местах
телом и все порывались скорей
бежать.
Впрочем, мальчику было не до собаки. Грозный вид дворника охватил его сверхъестественным ужасом, связал его ноги, парализовал все его маленькое тонкое
тело. Но,
к счастью, этот столбняк продолжался недолго. Почти бессознательно Сергей испустил пронзительный, долгий отчаянный вопль и наугад, не видя дороги, не помня себя от испуга, пустился
бежать прочь от подвала.
— Я
бежал оттоль, с того места, сам себя не понимая, а помню только, что за мною все будто кто-то гнался, ужасно какой большой и длинный, и бесстыжий, обнагощенный, а
тело все черное и голова малая, как луновочка, а сам весь обростенький, в волосах, и я догадался, что это если не Каин, то сам губитель-бес, и все я от него убегал и звал
к себе ангела-хранителя.
— Знаю я эту святую любовь: в твои лета только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так по всему
телу и
побежит святая, возвышенная любовь, а дай-ка волю, так и того… Твоя любовь,
к сожалению, впереди; от этого никак не уйдешь, а дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься.
Царь все ближе
к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба
бегут по всему
телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой песок, льется из его глаз.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения: в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась
к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла в окно; потом его перебросило в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а по холмам, в сумраке,
к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать,
бежать и — не мог, прикреплённый
к земле острым колом, пронизавшим
тело его насквозь.
Проснулись птицы, в кустах на горе звонко кричал вьюрок, на горе призывно смеялась самка-кукушка, и откуда-то издалека самец отвечал ей неторопливым, нерешительным ку-ку. Кожемякин подошёл
к краю отмели — два кулика
побежали прочь от него, он разделся и вошёл в реку, холодная вода сжала его и сразу насытила
тело бодростью.
Жутко. Закрываю окно и
бегу к постели. Щупаю у себя пульс и, не найдя на руке, ищу его в висках, потом в подбородке и опять на руке, и все это у меня холодно, склизко от пота. Дыхание становится все чаще и чаще,
тело дрожит, все внутренности в движении, на лице и на лысине такое ощущение, как будто на них садится паутина.
Ермак взял с собой 50 человек и пошел очистить дорогу бухарцам. Пришел он
к Иртышу-реке и не нашел бухарцев. Остановился ночевать. Ночь была темная и дождь. Только полегли спать казаки, откуда ни взялись татары, бросились на сонных, начали их бить. Вскочил Ермак, стал биться. Ранили его ножом в руку. Бросился он
бежать к реке. Татары за ним. Он в реку. Только его и видели. И
тела его не нашли, и никто не узнал, как он умер.
Прошел год. Тощий и хилый котенок обратился в солидного и рассудительного кота. Однажды, пробираясь задворками, он шел на любовное свидание. Будучи уже близко у цели, он вдруг услыхал шорох, а вслед за этим увидел мышь, которая от водопойного корыта
бежала к конюшне… Мой герой ощетинился, согнул дугой спину, зашипел и, задрожав всем
телом, малодушно пустился в бегство.
Ночью у Кати сильно заболела голова, и грустный трепет
побежал по
телу.
К утру она лежала в жару, в простреленной руке была саднящая боль, вокруг ранки — ощущение странного напряжения.
Трясясь всем
телом, он подбежал
к вербе и, не замечая Архипа, сунул в дупло почтовую сумку; потом
побежал вверх, вскочил на телегу и, странно показалось Архипу, нанес себе по виску удар.
И тогда с диким ревом он
бежит к дверям. Но не находит их и мечется, и бьется о стены, об острые каменные углы — и ревет. С внезапно открывшеюся дверью он падает на пол, радостно вскакивает, и — чьи-то дрожащие, цепкие руки обнимают его и держат. Он барахтается и визжит, освободив руку, с железною силою бьет по голове пытавшегося удержать его псаломщика и, отбросив ногою
тело, выскакивает наружу.