Неточные совпадения
Мычит корова глупая,
Пищат галчата малые.
Кричат ребята буйные,
А эхо вторит всем.
Ему одна заботушка —
Честных
людей поддразнивать,
Пугать ребят и баб!
Никто его не видывал,
А слышать всякий слыхивал,
Без тела — а живет оно,
Без языка — кричит!
Он был в положении
человека, отыскивающего
пищу в игрушечных и оружейных лавках.
Паратов. Но и здесь оставаться вам нельзя. Прокатиться с нами по Волге днем — это еще можно допустить; но кутить всю ночь в трактире, в центре города, с
людьми, известными дурным поведением! Какую
пищу вы дадите для разговоров.
Я осмотрелся, и в самом деле все эти
люди действительно окружали
человека с стекловидными пуговицами, и все мальчишки на своих свистульках
пищали про его славу.
Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой
человек, не знающий забот о ночлеге и
пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя
человеком большого воображения и хитрой фантазии.
Но какие капитальные препятствия встретились ему? Одно — она отталкивает его, прячется, уходит в свои права, за свою девическую стену, стало быть… не хочет. А между тем она не довольна всем положением, рвется из него, стало быть, нуждается в другом воздухе, другой
пище, других
людях. Кто же ей даст новую
пищу и воздух? Где
люди?
Эта тонкая лесть и вся изящно-роскошная обстановка жизни в доме генерала сделали то, что Нехлюдов весь отдался удовольствию красивой обстановки, вкусной
пищи и легкости и приятности отношений с благовоспитанными
людьми своего привычного круга, как будто всё то, среди чего он жил в последнее время, был сон, от которого он проснулся к настоящей действительности.
Даже Толстой и Достоевский привлекают западного культурного
человека, как экзотическая
пища, непривычно для него острая.
На биваке стало тихо:
люди начали подкреплять себя
пищей.
— Та птица Богом определенная для
человека, а коростель — птица вольная, лесная. И не он один: много ее, всякой лесной твари, и полевой и речной твари, и болотной и луговой, и верховой и низовой — и грех ее убивать, и пускай она живет на земле до своего предела… А
человеку пища положена другая;
пища ему другая и другое питье: хлеб — Божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов.
И во всей России — от Берингова пролива до Таурогена —
людей пытают; там, где опасно пытать розгами, пытают нестерпимым жаром, жаждой, соленой
пищей; в Москве полиция ставила какого-то подсудимого босого, градусов в десять мороза, на чугунный пол — он занемог и умер в больнице, бывшей под начальством князя Мещерского, рассказывавшего с негодованием об этом.
Полевой был
человек необыкновенно ловкого ума, деятельного, легко претворяющего всякую
пищу; он родился быть журналистом, летописцем успехов, открытий, политической и ученой борьбы.
Без естественных наук нет спасения современному
человеку, без этой здоровой
пищи, без этого строгого воспитания мысли фактами, без этой близости к окружающей нас жизни, без смирения перед ее независимостью — где-нибудь в душе остается монашеская келья и в ней мистическое зерно, которое может разлиться темной водой по всему разумению.
Ницше, Кирхегардт со своей системой псевдонимов, роман психологического анализа и особенно школа психоанализа давали
пищу такому пониманию:
человек не то, за что он себя выдает.
Настанет год — России черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И
пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный
человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож.
В прежнее время медведь не обижал
людей и домашних животных и считался смирным, но с тех пор, как ссыльные стали селиться по верховьям рек и вырубать тут леса и преградили ему путь к рыбе, которая составляла его главную
пищу, в сахалинских метрических книгах и в «ведомости происшествий» стала появляться новая причина смерти — «задран медведем», и в настоящее время медведь уже третируется, как грозное явление природы, с которым приходится бороться не на шутку.
Как я говорил уже, кулаки из ссыльных на тайной торговле спиртом и водкой наживают состояния; это значит, что рядом с ссыльным, имеющим 30–50 тысяч, надо искать
людей, которые систематически растрачивают свою
пищу и одежду.
Игра в штос туманит головы, как дурман, и каторжный, проигрывая
пищу и одежду, не чувствует голода и холода и, когда его секут, не чувствует боли, и, как это ни странно, даже во время такой работы, как нагрузка, когда баржа с углем стучит бортом о пароход, плещут волны и
люди зеленеют от морской болезни, в барже происходит игра в карты, и деловой разговор мешается с картежным: «Отваливай!
Черемша, говорят, вкусна и питательна, но не всякому приятен ее запах; когда не только в комнате, но даже на дворе ко мне близко подходил
человек, употребляющий в
пищу черемшу, то мне становилось душно.
Шаховской, заведовавший в семидесятых годах дуйскою каторгой, высказывает мнение, которое следовало бы теперешним администраторам принять и к сведению и к руководству: «Вознаграждение каторжных за работы дает хотя какую-нибудь собственность арестанту, а всякая собственность прикрепляет его к месту; вознаграждение позволяет арестантам по взаимном соглашении улучшать свою
пищу, держать в большей чистоте одежду и помещение, а всякая привычка к удобствам производит тем большее страдание в лишении их, чем удобств этих более; совершенное же отсутствие последних и всегда угрюмая, неприветливая обстановка вырабатывает в арестантах такое равнодушие к жизни, а тем более к наказаниям, что часто, когда число наказываемых доходило до 80 % наличного состава, приходилось отчаиваться в победе розог над теми пустыми природными потребностями
человека, ради выполнения которых он ложится под розги; вознаграждение каторжных, образуя между ними некоторую самостоятельность, устраняет растрату одежды, помогает домообзаводству и значительно уменьшает затраты казны в отношении прикрепления их к земле по выходе на поселение».
Для грудных детей не было молока, больным не было свежей
пищи, и несколько
человек умерло от цинги.
В таких болотах родится, иногда в великом изобилии, клюква и брусника; красивая зелень последней известна всем, ягоды же служат лакомою и питательною
пищею для некоторых пород лесной дичи, равно как и для
людей.
Видно, что мучимый страшными угрызениями (ибо клиент мой —
человек религиозный и совестливый, что я докажу) и чтоб уменьшить по возможности грех свой, он, в виде пробы, переменял шесть раз
пищу монашескую на
пищу светскую.
— Плохая
пища, фермер. У меня нет дома. Я вдова, я работаю
людям из хлеба. Мне некуда идти с моим дитятей, я кормлю его тем, чего не съедят хозяйские дети.
В комнате светло. Перед ней Бертольди развязывает шляпку, на полу «Учение о
пище», у двери двое незнакомых
людей снимают свои пальто, на столе потухший самовар и карточка.
Достаточно того сказать, что монастырь давал приют и кое-какую
пищу сорока тысячам
человек ежедневно, а те, которым не хватало места, лежали по ночам вповалку, как дрова, на обширных дворах и улицах лавры.
— Но почему вы, — возразил ей скромно отец Иоаким, — не дозволяете, хоть бы несколько и вкось, рассуждать молодому
человеку и, так сказать, испытывать свой ум, как стремится младенец испытать свои зубы на более твердой
пище, чем млеко матери?
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти
люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение
пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что
человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Вот именно! В этом их несчастие. Если, видите вы, в
пищу ребенка прибавлять понемногу меди, это задерживает рост его костей, и он будет карликом, а если отравлять
человека золотом — душа у него становится маленькая, мертвенькая и серая, совсем как резиновый мяч ценою в пятачок…
Знаю: сперва это было о Двухсотлетней Войне. И вот — красное на зелени трав, на темных глинах, на синеве снегов — красные, непросыхающие лужи. Потом желтые, сожженные солнцем травы, голые, желтые, всклокоченные
люди — и всклокоченные собаки — рядом, возле распухшей падали, собачьей или, может быть, человечьей… Это, конечно, — за стенами: потому что город — уже победил, в городе уже наша теперешняя — нефтяная
пища.
Основывались эти слухи главным образом на той бесспорной посылке, что
человек не может существовать без
пищи, а так как почти все эти темные личности, так или иначе, отбились от обычных способов ее добывания и были оттерты счастливцами из зáмка от благ местной филантропии, то отсюда следовало неизбежное заключение, что им было необходимо воровать или умереть.
Как бы вы ни были красноречивы, как бы ни были озлоблены против взяток и злоупотреблений, вам всегда готов очень простой ответ:
человек такое животное, которое, без одежды и
пищи, ни под каким видом существовать не может.
— Куда, чай, узнать? — отозвалась Варвара с горечью, — мы
люди темные, подначальные, поколь в глазах, дотоль нас и знают… А вспомните, может, матушка, как вы меня в холодном чулане без
пищи держивали, за косы таскивали… али вам не в диковину такие-то дела, али много за вами этого водилось, что и на памяти ничего не удержалось?..
— А ты будешь ему в этом деле помощником… А может, там и другие некрута объявятся, что в скиты охочи будут, так ты их уговаривай. А охочим
людям сказывай, что житье, мол, хорошее, работы нет, денег много,
пища — хлеб пшеничный.
Оголтелые
люди дают
пищу и развитие брожению; брожение, с своей стороны, укрывает и дает питание оголтелым
людям.
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась и
люди. Я лег для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не попасть, но вижу, что эти
люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, — ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят...
— Совсем без крова и без
пищи было остался, но эта благородная фея меня питала, но только мне совестно стало, что ей, бедной, самой так трудно достается, и я все думал-думал, как этого положения избавиться? На фиту не захотел ворочаться, да и к тому на ней уже другой бедный
человек сидел, мучился, так я взял и пошел в монастырь.
— Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек
пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы
человека к отраде упования не привести.
— По вас? вы находите
пищу для ума и сердца в такой жизни, с такими
людьми?
Когда
человек пять таких тузов отправил он в госпиталь, все начали чистить, мыть, перестраивать и кормить рабочих и служащих свежей
пищей в чистых столовых. В две недели Нижнего стало не узнать: чистота на улицах и на дворах.
Об этом собственно позаботился Ченцов, говоривший, что нельзя
людей держать в хлевах и развалинах, и вообще он приказал управляющему значительно улучшить содержание дворовых
людей сравнительно с тем, какое они имели у Петра Григорьича, который держал их на такой антониевской
пище, что некоторые из дворни его в праздники ходили христарадничать.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов,
пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой
человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
Но в спертом воздухе закрытого со всех сторон помещения так отвратительно пахло
людьми, человеческим сонным дыханием, запахом извергнутой
пищи, что Елена тотчас же быстро поднялась наверх, едва удерживая Но в спертом воздухе закрытого со всех сторон помещения так отвратительно пахло
людьми, человеческим сонным дыханием, запахом извергнутой
пищи, что Елена тотчас же быстро поднялась наверх, едва удерживая приступ тошноты.
Он сначала и есть не хотел, не ел несколько дней; наконец, стал принимать
пищу, но никогда из рук или при
людях.
Не говорю я тоже ничего о перемене привычек, образа жизни,
пищи и проч., что для
человека из высшего слоя общества, конечно, тяжелее, чем для мужика, который нередко голодал на воле, а в остроге по крайней мере сыто наедался.
Я иду на чердак, взяв с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из нее кружевные рисунки и украшаю ими стропила… Все-таки
пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают
людей сердитым судом.
Так же вот жилось в родных Лозищах и некоему Осипу Лозинскому, то есть жилось, правду сказать, неважно. Земли было мало, аренда тяжелая, хозяйство беднело. Был он уже женат, но детей у него еще не было, и не раз он думал о том, что когда будут дети, то им придется так же плохо, а то и похуже. «Пока
человек еще молод, — говаривал он, — а за спиной еще не
пищит детвора, тут-то и поискать
человеку, где это затерялась его доля».
Ест ли
человек, или воздерживается от
пищи, работает или отдыхает, бежит опасности или подвергается ей, если он сознательный
человек, он поступает так, как поступает, только потому, что теперь считает это должным, разумным: считает, что истина состоит в том, чтобы поступать так, а не иначе, или уже давно прежде считал это.
Помилуйте,
человек, царь созданья, существо высшее, на них взирает, а им и дела до него нет: еще, пожалуй, иной комар сядет на нос царю создания и станет употреблять его себе в
пищу.
— Эту книгу, — выражался он, — всякий русский
человек в настоящее время у себя на столе бессменно держать должен. Потому, кто может зараньше определить, на какой он остров попасть может? И сколько, теперича, есть в нашем отечестве городов, где ни хлеба испечь не умеют, ни супу сварить не из чего? А ежели кто эту книгу основательно знает, тот сам все сие и испечет, и сварит, а по времени, быть может, даже и других к употреблению подлинной
пищи приспособит!