Неточные совпадения
Вронский взял
письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, —
письмо от
матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв
письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Оказалось, что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись они в саду при лунном свете, что губернатор даже бы отдал за него дочку, потому что Чичиков богат, как жид, если бы причиною не была жена его, которую он бросил (откуда они узнали, что Чичиков женат, — это никому не было ведомо), и что жена, которая страдает от безнадежной любви, написала
письмо к губернатору самое трогательное, и что Чичиков, видя, что отец и
мать никогда не согласятся, решился на похищение.
Затем писавшая упоминала, что омочает слезами строки нежной
матери, которая, протекло двадцать пять лет, как уже не существует на свете; приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где люди в душных оградах не пользуются воздухом; окончание
письма отзывалось даже решительным отчаяньем и заключалось такими стихами...
Ему тотчас же представилось, что
мать и сестра знают уже вскользь, по
письму Лужина, о некоторой девице «отъявленного» поведения.
Через минуту явилось
письмо. Так и есть: от
матери, из Р—й губернии. Он даже побледнел, принимая его. Давно уже не получал он
писем; но теперь и еще что-то другое вдруг сжало ему сердце.
Соня беспрерывно сообщала, что он постоянно угрюм, несловоохотлив и даже почти нисколько не интересуется известиями, которые она ему сообщает каждый раз из получаемых ею
писем; что он спрашивает иногда о
матери; и когда она, видя, что он уже предугадывает истину, сообщила ему, наконец, об ее смерти, то, к удивлению ее, даже и известие о смерти
матери на него как бы не очень сильно подействовало, по крайней мере, так показалось ей с наружного вида.
Разговаривая однажды с отцом, он узнал, что у Николая Петровича находилось несколько
писем, довольно интересных, писанных некогда
матерью Одинцовой к покойной его жене, и не отстал от него до тех пор, пока не получил этих
писем, за которыми Николай Петрович принужден был рыться в двадцати различных ящиках и сундуках.
Все сказанное
матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте оказалось
письмо не от нее, а от Нехаевой. На толстой синеватой бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
Но Клим подметил, что
письма Лидии попадают в руки Варавки, он читает их его
матери и они оба смеются.
В самом деле, пора было ехать домой.
Мать писала
письма, необычно для нее длинные, осторожно похвалила деловитость и энергию Спивак, сообщала, что Варавка очень занят организацией газеты. И в конце
письма еще раз пожаловалась...
Опекуну она не давала сунуть носа в ее дела и, не признавая никаких документов, бумаг, записей и актов, поддерживала порядок, бывший при последних владельцах, и отзывалась в ответ на
письма опекуна, что все акты, записи и документы записаны у ней на совести, и она отдаст отчет внуку, когда он вырастет, а до тех пор, по словесному завещанию отца и
матери его, она полная хозяйка.
Сначала бабушка писывала к нему часто, присылала счеты: он на
письма отвечал коротко, с любовью и лаской к горячо любимой старушке, долго заменявшей ему
мать, а счеты рвал и бросал под стол.
О вероятном прибытии дочери мой князь еще не знал ничего и предполагал ее возвращение из Москвы разве через неделю. Я же узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей
матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши
письмо. Они хоть и шептались и говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не слушать, когда увидел, что вдруг, при известии о приезде этой женщины, так взволновалась
мать. Версилова дома не было.
Получал ли Нехлюдов неприятное
письмо от
матери, или не ладилось его сочинение, или чувствовал юношескую беспричинную грусть, стоило только вспомнить о том, что есть Катюша, и он увидит ее, и всё это рассеивалось.
Но этого еще мало: в
письме этом, писанном с дороги, из Екатеринбурга, Вася уведомлял свою
мать, что едет сам в Россию, возвращается с одним чиновником и что недели чрез три по получении
письма сего «он надеется обнять свою
мать».
Именем всего великого и святого, именем умирающего старца вашего покажите мне это
письмо, Алексей Федорович, мне,
матери!
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла
письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет
матери — ведь драться на улице
мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Живо помню я старушку
мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их
письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Она поднимала глаза к небу, полные слез, говоря о посещениях их общей
матери (императрицы Марии Федоровны), была влюблена в императора Александра и, помнится, носила медальон или перстень с отрывком из
письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillanse!».
Ротшильд согласился принять билет моей
матери, но не хотел платить вперед, ссылаясь на
письмо Гассера. Опекунский совет действительно отказал в уплате. Тогда Ротшильд велел Гассеру потребовать аудиенции у Нессельроде и спросить его, в чем дело. Нессельроде отвечал, что хотя в билетах никакого сомнения нет и иск Ротшильда справедлив, но что государь велел остановить капитал по причинам политическим и секретным.
В течение целого дня они почти никогда не видались; отец сидел безвыходно в своем кабинете и перечитывал старые газеты;
мать в своей спальне писала деловые
письма, считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
В сущности,
мать всегда была более француженка, чем русская, она получила французское воспитание, в ранней молодости жила в Париже, писала
письма исключительно по-французски и никогда не научилась писать грамотно по-русски, будучи православной по рождению, она чувствовала себя более католичкой и всегда молилась по французскому католическому молитвеннику своей
матери.
Однажды, вернувшись из заседания, отец рассказал
матери, что один из «подозрительных» пришел еще до начала заседания и, бросив на стол только что полученное
письмо, сказал с отчаянием...
— Запылилася, окоптела, — ах ты,
мать всепомощная, радость неизбывная! Гляди, Леня, голуба́ душа,
письмо какое тонкое, фигурки-то махонькие, а всякая отдельно стоит. Зовется это Двенадцать праздников, в середине же божия
матерь Феодоровская, предобрая. А это вот — Не рыдай мене, мати, зряще во гробе…
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей
матери… так как и прежде однажды
письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей
матери.
С этой почтой было
письмо от родных покойного Вильгельма, по которому можно надеяться, что они будут просить о детях. Я уверен, что им не откажут взять к себе сирот, а может быть, и
мать пустят в Россию. Покамест Миша учится в приходском училище. Тиночка милая и забавная девочка. Я их навещаю часто и к себе иногда зазываю, когда чувствую себя способным слушать шум и с ними возиться.
История Собакского давно у нас известна. Благодарю вас за подробности. [Ссыльного поляка Собаньского убили его служащие с корыстной целью. Подробности в
письме Якушкина от 28 августа 1841 г. (сб. «Декабристы», 1955, стр. 277 и сл.).] Повара я бы, без зазрения совести, казнил, хотя в нашем судебном порядке я против смертной казни. Это изверг. По-моему, также Собанский счастлив, но бедная его
мать нашим рассуждением не удовольствуется…
Это было, когда он получил от старого друга своей
матери письмо за черной печатью, а тяжелой посылкой образок Остробрамской Божией
матери, которой его поручала, умирая, покойная страдалица.
Далее автор
письма сообщал, что она девушка, что ей девятнадцатый год, что ее отец — рутинист,
мать — ханжа, а братья — бюрократы, что из нее делают куклу, тогда как она чувствует в себе много силы, энергии и желания жить жизнью самостоятельной.
Прасковья Ивановна вполне оценила, или, лучше сказать, почувствовала
письмо моей
матери.
Чтенье,
письмо, игры с сестрой, даже разговоры с
матерью — все вылетело у меня из головы.
Мать и не спорила; но отец мой тихо, но в то же время настоятельно докладывал своей тетушке, что долее оставаться нельзя, что уже три почты нет
писем из Багрова от сестрицы Татьяны Степановны, что матушка слаба здоровьем, хозяйством заниматься не может, что она после покойника батюшки стала совсем другая и очень скучает.
Охота удить рыбу час от часу более овладевала мной; я только из боязни, чтоб
мать не запретила мне сидеть с удочкой на озере, с насильственным прилежанием занимался чтением,
письмом и двумя первыми правилами арифметики, чему учил меня отец.
На другой же день после получения
письма от Прасковьи Ивановны, вероятно переговорив обо всем наедине, отец и
мать объявили решительное намерение ехать в Чурасово немедленно, как только ляжет зимний путь.
Она благодарила отца и особенно
мать, целовала у ней руки и сказала, что «не ждала нас, зная по
письмам, как Прасковья Ивановна полюбила Софью Николавну и как будет уговаривать остаться, и зная, что Прасковье Ивановне нельзя не уважить».
Письмо это отец несколько раз читал
матери и доказывал, что тут и рассуждать нечего, если не хотим прогневать тетушку и лишиться всего.
Дедушка получил только одно
письмо из Оренбурга с приложением маленькой записочки ко мне от
матери, написанной крупными буквами, чтоб я лучше мог разобрать; эта записочка доставила мне великую радость.
Мать написала большое
письмо к ней, которое прочла вслух моему отцу: он только приписал несколько строк.
— Я сначала написала к нему… Я года полтора жила уже у
матери и оттуда написала ему, что — если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось. В
письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала, что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится, если только с его стороны не повторится.
— Ванька! — крикнул он, — поди ты к Рожественскому попу; дом у него на Михайловской улице; живет у него гимназистик Плавин; отдай ты ему вот это
письмо от
матери и скажи ему, чтобы он сейчас же с тобою пришел ко мне.
— Это — ответ
матери на мое
письмо, — объяснил Коронат, когда я окончил чтение. — Я просил ее давать мне по триста рублей в год, покуда я не кончу академического курса. После я обязуюсь от нее никакой помощи не требовать и, пожалуй, даже возвратить те полторы тысячи рублей, которые она употребит на мое содержание; но до тех пор мне нужно. То есть, коли хотите, я могу обойтись и без этих денег, но это может повредить моим занятиям.
В сущности, она судила только по догадкам и только отчасти по двум-трем
письмам, доставшимся ей после
матери.
— Это
письмо, — отвечал Калинович, — от
матери моей; она больна и извещает, может быть, о своих последних минутах… Вы сами отец и сами можете судить, как тяжело умирать, когда единственный сын не хочет закрыть глаз. Я, вероятно, сейчас же должен буду ехать.
В остальную часть визита
мать и дочь заговорили между собой о какой-то кузине, от которой следовало получить
письмо, но
письма не было. Калинович никаким образом не мог пристать к этому семейному разговору и уехал.
Несмотря на то, что служба Петра Васильевича шла так хорошо, что он скоро надеялся иметь свой кусок хлеба, он все бросил, вышел в отставку и, как почтительный сын, считавший своею первою обязанностию успокаивать старость
матери (что он совершенно искренно и писал ей в
письмах), приехал в деревню.
Ахают они, качают головами, судят-рядят, а я-то смеюсь: «Ну где вам, говорю,
мать Прасковья,
письмо получить, коли двенадцать лет оно не приходило?» Дочь у ней куда-то в Турцию муж завез, и двенадцать лет ни слуху ни духу.
Что ж ты думаешь, Шатушка, этот самый монашек в то самое утро
матери Прасковье из Турции от дочери
письмо принес, — вот тебе и валет бубновый — нечаянное-то известие!
Эта старушка, крестная
мать Юлии Михайловны, упоминала в
письме своем, что и граф К. хорошо знает Петра Степановича, чрез Николая Всеволодовича, обласкал его и находит «достойным молодым человеком, несмотря на бывшие заблуждения».
Письмо мое Вы немедля покажите вашей
матери, и чтобы оно ни минуты не было для нее тайно.
Аграфена Васильевна нашла, впрочем, Лябьевых опечаленными другим горем. Они получили от Сусанны Николаевны
письмо, коим она уведомляла, что ее бесценный Егор Егорыч скончался на корабле во время плавания около берегов Франции и что теперь она ума не приложит, как ей удастся довезти до России дорогие останки супруга, который в последние минуты своей жизни просил непременно похоронить его в Кузьмищеве, рядом с могилами отца и
матери.