Неточные совпадения
Как-то вечером Клим понес
писателю новую книгу журнала. Катин встретил его, размахивая измятым
письмом, радостно крича...
Этот
писатель мне столько указал, столько указал в назначении женщины, что я отправила ему прошлого года анонимное
письмо в две строки: «Обнимаю и целую вас, мой
писатель, за современную женщину, продолжайте».
Репутация будущего «
писателя» устанавливалась за братом, так сказать, в кредит и в городе.
Письмо Некрасова стало известно какими-то неведомыми путями и придавало брату особое значение…
Ей посвящалось много сочинений и переводов; два-три
писателя, с ее позволения, напечатали свои, писанные ими к ней,
письма о чрезвычайно важных предметах…
Отношение первых, тех, которые спасение от войн видят в дипломатических международных мерах, прекрасно выражается результатом последнего конгресса мира в Лондоне, и статьей и
письмами о войне выдающихся
писателей в 8 № 1891 года «Revue des Revues».
Письмо подписано: «Старый театрал, член Общества русских драматических
писателей», и далее его собственноручная подпись дрожащей рукой, неровными буквами, без всякого нажима, сделанная, по-видимому, лежа: «Князь Петр Пл. Мещерский».
—
Писателя, господина Миронова. Лично его, в руки ему назначено
письмо — пакет, пожалуйста, скорее! — говорил Евсей, невольно подражая быстрой и несвязной речи Маклакова.
— У нас в роте и такой-то
писатель, такой-то
писатель объявился из молодых, что страсть, — говорили солдаты шестой роты другим, — такие
письма складные пишет, что хоть кого хошь разжалобит, и денег пришлют из деревни…
(33) Муравьева здесь два стихотворения: «
Письмо к *» (ч. I, ст. XXXII) и «Время» (ч. II, ст. XVI). В одной критике («Собеседник», ч. IV, ст. XVI) эти стихотворения признаны справедливо очень дурными и названы опытами молодого
писателя. В самом деле, не имея почти никакого содержания, по языку стихи эти могут быть сравнены разве с творениями Петрова.
Без сомнения,
письмо это писано в редакции журнала, и в нем выразилась, вместе с долею некоторого самодовольства, и досада
писателя на свое положение в деле обличений.
Если мои записки войдут когда-нибудь, как материал, в полную биографию Гоголя, то, конечно, читатели будут изумлены, что приведенные мною сейчас два
письма, написанные словами, вырванными из глубины души, написанные Гоголем к лучшим друзьям его, ценившим так высоко его талант, были приняты ими с ропотом и осуждением, тогда как мы должны были за счастье считать, что судьба избрала нас к завидной участи: успокоить дух великого
писателя, нашего друга, помочь ему кончить свое высокое творение, в несомненное, первоклассное достоинство которого и пользу общественную мы веровали благоговейно.
В одном из
писем князя Шаховского, писанном прежде
писем Жуковского и Пушкина, интересно следующее описание литературного обеда у графа Ф. П. Толстого, которое показывает впечатление, произведенное «Юрием Милославским», при первом его появлении в печати: «Я уже совсем оделся, чтоб ехать на свидание с нашими первоклассными
писателями, как вдруг принесли мне твой роман; я ему обрадовался и повез с собой мою радость к гр. Толстому.
В «Дневнике
писателя» Достоевский приводит сочиненное им
письмо одного самоубийцы, — «разумеется, материалиста» («Приговор»).
"Немецкие Афины"давно меня интересовали. Еще в"Библиотеке для чтения"задолго до моего редакторства (кажется, я еще жил в Дерпте) я читал
письма оттуда одного из первых тогдашних туристов-писателей — М.В.Авдеева, после того как он уже составил себе литературное имя своим"Тамариным". Петербургские, берлинские, парижские и лондонские собрания и музеи не сделались для меня предметом особенного культа, но все-таки мое художественное понимание и вкус в области искусства значительно развились.
Так были мной распределены и те мои знакомства, какие я намечал, когда добывал себе
письма в Лондон в разные сферы. Но, кроме всякого рода экскурсий, я хотел иметь досуги и для чтения, и для работы в Британском музее, библиотека которого оказала мне даже совершенно неожиданную для меня услугу как русскому
писателю.
В настоящую минуту, когда я пишу эти строки (то есть в августе 1908 года), за такое
письмо обвиненный попал бы много-много в крепость (или в административную ссылку), а тогда известный
писатель, ничем перед тем не опороченный, пошел на каторгу.
На вопрос: кого из молодых считаю я беллетристом, у которого чувствуется в манере
письма мое влияние, — я ответил, что мне самому трудно это решить. На вопрос же: чрез какие влияния я сам прошел, — ответить легче; но и тут субъективная оценка не может быть безусловно верна, даже если
писатель и совершенно спокойно и строго относится к своему авторскому"я".
Дядя (со стороны отца), который повез меня к нему уже казанским студентом на втором курсе, В.В.Боборыкин, был также
писатель, по агрономии, автор книжки «
Письма о земледелии к новичку-хозяину».
Из членов этой"позитивной"общины самым талантливым и общительным был
писатель (и по профессии адвокат) Фредерик Гаррисон, к которому я также имел
письмо из Парижа.
Этот посредственный театральный
писатель превратился совсем в"чинушку", давал мне уклончивые ответы и проговорился даже, что если б я имел
письмо от какого-нибудь официального лица, тогда разговор со мною был бы другой.
„Неофитом науки“ я почувствовал себя к переходу на второй курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный профессор Петербургского университета, который обратился ко мне с очень милым и теплым
письмом в день празднования моего юбилея в Союзе
писателей, 29 октября 1900 года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
В то время наше писательское товарищество («Книгоиздательство
писателей в Москве») решило издавать беллетристические сборники, редактором избрало меня, и приведенное
письмо Короленко — ответ на мою просьбу принять участие в наших товарищеских сборниках. Лозунги наши были: ничего антижизненного, антиобщественного, антиреволюционного; стремление к простоте и ясности языка; никаких вывертов и кривляний.
Мало ли сколько, например, в России в романах, комедиях и очерках встречается настоящих дворянских фамилий, вписанных даже в VI книгу, и, наверно, никто из родичей этих фамилий не являлся к
писателям с требованием отчета и даже не писал им
писем на эту тему.
Меня всегда интересовал вопрос: как крупный писатель-художник работает, как ему дается то, что называется
письмом, пошибом. Автор «Обломова» давно уже, с самого появления этого романа, считался сам Обломовым. Про него все уверенно говорили как про человека, чрезвычайно ленивого и, главное, кропотливого. Это поддерживалось тем, что он выпускал свои произведения в такие пространные промежутки; не сделал себе привычки писать постоянно и сейчас же печатать написанное.
В 1897 году Толстой начинает подготовлять бегство, сговаривается с друзьями. Он собирается поехать в Калугу к И. И. Горбунову, а оттуда — в Финляндию, о чем списывается со своим единомышленником, финляндским
писателем Иернефельдом. Жене он оставляет
письмо. В нем он пишет...
В
письме к одной своей приятельнице Гюстав Флобер пишет: «Я опять возвращаюсь в мою бедную жизнь, такую плоскую и спокойную, в которой фразы являются приключениями, в которой я не рву других цветов, кроме метафор». Эрнест Фейдо передал Флоберу просьбу одного своего знакомого
писателя прислать ему автобиографию Флобера. Флобер отвечает: «Что мне прислать тебе, чтоб доставить удовольствие моему анонимному биографу? У меня нет никакой биографии».
Вы вперед видели, что если бы к этой знаменитости, знающей себе цену, обратились вы в разговоре или в
письме как
писатель, он ответил бы вам, как равный равному, говорил бы или написал бы
письмо содержательно и приятно, без сладости и без рисовки.
Как ни почтенно желание каждого, у кого имеются
письма первоклассного
писателя, исполнить его предсмертную волю, но не пожалеть об этом трудно.
Давно ли умер И. А. Гончаров? Настолько давно, что в нашей печати могло бы появиться немало воспоминаний о нем. Их что-то не видно. Не потому ли, что покойный незадолго до смерти так тревожно отнесся к возможности злоупотребить его памятью печатанием его
писем? Этот запрет тяготеет над всеми, у кого в руках есть такие письменные документы. Недавно сделано было даже заявление одним
писателем: как разрешить этот вопрос совести и следует ли буквально исполнять запрет покойного романиста?
Однако сколько же
писем нельзя не считать драгоценными не только для знакомства с натурой и судьбой
писателя, но и для фактического изучения его эпохи?
Словом, успех совсем вскружил ему голову, а дамские
письма даже начали портить его характер и мешали ему исполнять все его обязанности — служебные, литературные и супружеские, так как
писатель, на его несчастие, тогда уже был женат, и супруга у него была с характером.
Неотразимую истину высказал умерший теперь французский
писатель, когда писал это удивительное, вдохновенное
письмо...
Вдобавок к этому настроению
писателя его посетило еще другое искушение: к нему начали писать сочувственные
письма разные незнакомки, и женские
письма расшевелили в нем влюбчивость и фантазии.