Неточные совпадения
Он
написал ей ответ, где повторил о своем намерении уехать, не повидавшись с нею, находя, что это единственный способ исполнить ее давнишнее требование, — оставить ее в покое и прекратить свою
собственную пытку. Потом разорвал свой дневник и бросил
по ветру клочки, вполне разочарованный в произведениях своей фантазии.
Я мог бы
написать целый том анекдотов, слышанных мною от Ольги Александровны: с кем и кем она ни была в сношениях, от графа д'Артуа и Сегюра до лорда Гренвиля и Каннинга, и притом она смотрела на всех независимо, по-своему и очень оригинально. Ограничусь одним небольшим случаем, который постараюсь передать ее
собственными словами.
Брат Петр на Кавказе; поехал
по собственному желанию на год в экспедицию. Недавно
писал ко мне из Прочного Окопа, где приняли его Нарышкины с необыкновенною дружбою: добрый Мишель чуть не задушил его, услышав голос, напоминающий меня. Теперь они все в горах, брат в отряде у Засса…
Узнав о смерти моего дедушки, которого она называла вторым отцом и благодетелем, Прасковья Ивановна
писала к моему отцу, что «нечего ему жить
по пустякам в Уфе, служить в каком-то суде из трехсот рублей жалованья, что гораздо будет выгоднее заняться своим
собственным хозяйством, да и ей, старухе, помогать
по ее хозяйству.
«Вы сами, князь, —
писала Петицкая, — знаете
по собственному опыту, как можно ошибаться в людях; известная особа,
по здешним слухам, тоже оставила вас, и теперь единственное, пламенное желание княгини — возвратиться к вам и ухаживать за вами. А что она ни в чем против вас не виновна — в этом бог свидетель. Я так же, как и вы, в этом отношении заблуждалась; но, живя с княгиней около полутора лет, убедилась, что это святая женщина: время лучше докажет вам то, что я
пишу в этих строках…»
Григорий Иваныч серьезно занимался своей наукой и, пользуясь трудами знаменитых тогда ученых
по этой части,
писал собственный курс чистой математики для преподавания в гимназии; он читал много немецких писателей, философов и постоянно совершенствовал себя в латинском языке.
Между прочим я
писал ей: «Мне нередко приходилось беседовать со стариками актерами, благороднейшими людьми, дарившими меня своим расположением; из разговоров с ними я мог понять, что их деятельностью руководят не столько их
собственный разум и свобода, сколько мода и настроение общества; лучшим из них приходилось на своем веку играть и в трагедии, и в оперетке, и в парижских фарсах, и в феериях, и всегда одинаково им казалось, что они шли
по прямому пути и приносили пользу.
Автор, не выезжая из Москвы 30 лет,
написал ее
по слухам, а не
по собственному личному убеждению, следствием чего было во-первых то, что он неосновательно обвинял современных писателей в пристрастии и умышленном оскорблении провинциальных жителей, будто бы терпящих напраслины, и во-вторых, то, что все, написанное в защиту провинциального быта, вышло бледно, неверно, высказано без убеждения и наполнено общими местами; к тому же и содержание некоторых мелких статей — слишком мелко.
У меня явился какой-то дьявольский порыв — схватить потихоньку у них этого Освальда и швырнуть его в море. Слава богу, что это прошло. Я ходил-ходил, — и
по горе, и
по берегу, а при восходе луны сел на песчаной дюне и все еще ничего не мог придумать: как же мне теперь быть, что
написать в Москву и в Калугу, и как дальше держать себя в своем
собственном, некогда мне столь милом семействе, которое теперь как будто взбесилось и стало самым упрямым и самым строптивым.
Нельзя не признать, что учение Шлейермахера носит явные черты двойственности, которая позволяет его истолковывать и как философа субъективизма в религии (как и мы понимаем его здесь вслед за Гегелем) [Бывает, что «я» находит в субъективности и индивидуальности
собственного миросозерцания свое наивысшее тщеславие — свою религию», —
писал о Ф. Шлейермахере Гегель в «Лекциях
по истории философии» (Гегель. Соч. М.; Л., 1935.
В начале объявления мы
напишем, что чаи только что получены, а в конце мы так скажем: «Имея большой запас чаев с оплатой прежней пошлины, мы без ущерба
собственным интересам можем продавать их
по прейскуранту прошлых лет… и т. д.» Ну-с, на другой странице будет прейскурант.
— Не хотите ли купить
по вольной цене? — предложила она ему. — Я бы с удовольствием продал мою
собственную добросовестность и продал бы недорого. Мы тоже
пишем и
пишем много…
Все это,
по собственному сознанию Булгакова, было сделано им благодаря наставлениям и указаниям Григория Александровича, хотя последний скромно отказывается от этого в письме к Булгакову, где он, между прочим,
писал: «Вы приписываете это мне и тем увеличиваете еще более заслуги ваши! Все от Бога; но вам обязана Россия и сами турки; ваша твердость, деятельность и ум отвратили войну. Турки были бы побеждены, но русская кровь также бы потекла».
По-видимому, занятый настоящими целями своего приезда, он не расположен был придавать особенного значения происшествию с сеном, но некто из «птенцов Андрея», много писавший под диктовку своего учителя, [Андрей Николаевич Муравьев имел очень дурной почерк и остерегался своих неладов с русскою орфографиею, а потому он не любил
писать собственною рукою.