Неточные совпадения
Впрочем, обе приведенные книги, «Поездка
в Якутск» и «Отрывки о Сибири», дают, по возможности, удовлетворительное понятие о здешних местах и вполне заслуживают того одобрения, которым наградила их публика. Первая из них дала два, а может быть, и более изданий. Рекомендую вам обе, если б вы захотели узнать что-нибудь больше и вернее об этом отдаленном уголке, о котором я как проезжий, встретивший нечаянно остановку на пути и имевший неделю-другую досуга, мог
написать только этот бледный
очерк.
В своем «Кратком
очерке неустройств, существующих на каторге» Власов
писал, что
в 1871 г., когда он прибыл на остров, его «прежде всего поразило то обстоятельство, что каторжные с разрешения бывшего генерал-губернатора составляют прислугу начальника и офицеров».
Вышеславцев
в своих «
Очерках пером и карандашом»
пишет, что
в апреле 1859 г. он застал
в Дуэ около 40 человек и при них двух офицеров и одного инженерного офицера, заведующего работами.
— Вам только надобно бы посмотреть на народ
в его собственной исключительной обстановке, — твердил он Ступиной, — и вы бы, я уверен, могли
писать очень хорошие рассказы, сцены и
очерки. Посмотрите, какая гадость печатается
в журналах: срам! Я нимало не сомневаюсь, что вы с первого же шага стали бы выше всех их.
Вихров, по наружности, слушал эти похвалы довольно равнодушно, но,
в самом деле, они очень ему льстили, и он вошел
в довольно подробный разговор с молодыми людьми, из которого узнал, что оба они были сами сочинители; штатский
писал статьи из политической экономии, а военный —
очерки последней турецкой войны,
в которой он участвовал; по некоторым мыслям и по некоторым выражениям молодых людей, Вихров уже не сомневался, что оба они были самые невинные писатели; Мари между тем обратилась к мужу.
— Я вот тогда…
в прошлом году… так как теперь
пишут больше все
очерки, описал «Быт и поверья Козинского уезда»; но вдруг рецензенты отозвались так строго, и даже вот
в журнале Павла Николаича, — прибавил он, робко указывая глазами на редактора, — и у них был написан очень неблагоприятный для меня отзыв…
В изящной прозе он был менее счастлив. Он
написал комедию, две повести, какой-то
очерк и путешествие куда-то. Деятельность его была изумительна, бумага так и горела под пером. Комедию и одну повесть сначала показал дяде и просил сказать, годится ли? Дядя прочитал на выдержку несколько страниц и отослал назад,
написав сверху: «Годится для… перегородки!»
Я тебе, впрочем, верно опять скоро буду
писать, потому что я из лица этой почтенной почтмейстерши задумал сделать литературный
очерк и через тебя пошлю его, чтобы напечатать
в самом лучшем журнале.
И много-много и
в газетах, и
в спортивных журналах я
писал о степях, — даже один
очерк степной жизни попал
в хрестоматию…
Но
писать правду было очень рискованно, о себе
писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил
в форме беллетристики — «Обреченные», рассказ из жизни рабочих. Начал на пароходе, а кончил у себя
в нумеришке,
в Нижнем на ярмарке, и послал отцу с наказом никому его не показывать. И понял отец, что Луговский — его «блудный сын», и
написал он это мне.
В 1882 году, прогостив рождественские праздники
в родительском доме, я взял у него этот
очерк и целиком напечатал его
в «Русских ведомостях»
в 1885 году.
В 1852 году вышли также его «Зоологические письма» (а не «
очерки», как
пишет Короленко), переведенные на русский язык.].
Чтобы передать хотя сотую долю того, что проделывали с этим добрейшим человеком поселившиеся у него лже-социалисты, надо
писать томы, а не один
очерк, и притом надо быть уверенным, что
пишешь для читателя, который хотя сколько-нибудь знаком с нравами подобных деятелей, свирепствовавших
в Петербурге
в эпоху комического времени на Руси.
Я, весьма вероятно, не решился бы
написать этого
очерка, если бы Вы первый не подняли своего голоса
в защиту молодого человека, злополучные приключения которого здесь рассказаны.
«Студенты, —
пишет он
в одном из своих писем („Биографический
очерк“ А. Станкевича), — занимаются хорошо, пока не кончили курса», или, другими словами, до тех пор, покуда может потребоваться сдача экзамена.
Точно так же каждый
в свое время
писал в гимназии сочинение на тему «Сравнительный
очерк воспитания по „Домострою“ и по „Евгению Онегину“», и кто же не
писал в детстве стихов и не сотрудничал
в ученических газетах?
После этого прошло около года. Я жил это время
в Перми и успел
написать очерк, где были изображены ужасные порядки тобольской тюрьмы.
С плеч упало тяжелое бремя,
Написал я четыре главы.
«Почему же не новое время,
А недавнее выбрали вы? —
Замечает читатель, живущий
Где-нибудь
в захолустной дали. —
Сцены,
очерки жизни текущей
Мы бы с большей охотой прочли.
Ваши книги расходятся худо!
А зачем же вчерашнее блюдо,
Вместо свежего, ставить на стол?
Чем
в прошедшем упорно копаться,
Не гораздо ли лучше касаться
Новых язв, народившихся зол...
Я не стану здесь рассказывать про то, чем тогда была Испания. Об этом я
писал достаточно и
в корреспонденциях, и
в газетных
очерках, и даже
в журнальных статьях. Не следует
в воспоминаниях предаваться такому ретроспективному репортерству. Гораздо ценнее во всех смыслах освежение тех «пережитков», какие испытал
в моем лице русский молодой писатель, попавший
в эту страну одним из первых
в конце 60-х годов.
Не могу утверждать — до или после меня проживал
в Испании покойный граф Салиас. Он много
писал о ней
в «Голосе», но тогда, летом 1869 года, его не было; ни
в Мадриде, ни
в других городах, куда я попадал, я его не встречал. Думаю, однако, что если б ряд его
очерков Испании стал появляться раньше моей поездки, я бы заинтересовался ими. А «Голос» я получал как его корреспондент.
Эти казанские
очерки были набросаны до написания комедий. Потом вплоть до конца 1861 года, когда я приступил прямо к работе над огромным романом, я не
написал ни одной строки
в повествовательном роде.
Он был послан
в округ (как тогда делалось с лучшими ученическими сочинениями), и профессор Булич
написал рецензию, где мне сильно досталось, а два
очерка из деревенской жизни — «Дурачок» и «Дурочка» ученика
В.Ешевского (брата покойного профессора Московского университета, которого я уже не застал
в гимназии) — сильно похвалил, находя
в них достоинства во вкусе тогдашних повестей Григоровича.
Встретился я с ним уже много лет спустя, когда он потолстел и стал хромать, был уже любимцем Гостиного двора, офицеров и чиновников,
писал кроме
очерков и рассказов и бытовые пьески, сделал себе и репутацию вивёра, любящего кутнуть, способного произвести скандалец где-нибудь у немцев,
в Шустер-клубе.
Учитель словесности уже не так верил
в мои таланты.
В следующем учебном году я, не смущаясь, однако, приговором казанского профессора,
написал нечто вроде продолжения похождений моего героя, и
в довольно обширных размерах. Место действия был опять Петербург, куда я не попадал до 1855 года. Все это было сочинено по разным повестям и
очеркам, читанным
в журналах, гораздо больше, чем по каким-нибудь устным рассказам о столичной жизни.
Мало ли сколько, например,
в России
в романах, комедиях и
очерках встречается настоящих дворянских фамилий, вписанных даже
в VI книгу, и, наверно, никто из родичей этих фамилий не являлся к писателям с требованием отчета и даже не
писал им писем на эту тему.
Все лето 1880 года Гончаров чувствовал себя прекрасно, был чрезвычайно общителен, приглашал нас и к себе завтракать
в мезонин той дачки, где он жил. Вернувшись
в Петербург, он продолжал свои беседы
в нескольких письмах, которые я получил от него
в Москве. Хотя
в них не было ничего сколько-нибудь щекотливого для его памяти, а, напротив, много доказательств того, как он симпатично и даровито
писал письма более интимного характера, я воздержусь от напечатания их
в этом
очерке.
В этом
очерке я буду говорить о предмете, который считают щекотливым, но речь моя будет так скромна и сдержанна, что не оскорбит ничем чувства людей нравственных, к которым я
пишу эти строки, прося их о внимании и о помощи существам, требующим сострадания.