Неточные совпадения
Всякое стеснение
перед барином уже давно исчезло. Мужики приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке, другие прилаживали место для отдыха, развязывали мешочки с
хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку
хлеба, размял его стеблем ложки, налил воды из брусницы, еще разрезал
хлеба и, посыпав солью, стал на восток молиться.
Она уже успела нарезать ломтями принесенный рыцарем
хлеб, несла его на золотом блюде и поставила
перед своею панною.
Ваше превосходительство! — вдруг завопила она раздирающим воплем и залившись слезами, — защитите сирот! Зная хлеб-соль покойного Семена Захарыча!.. Можно даже сказать аристократического!.. Г’а! — вздрогнула она, вдруг опамятовавшись и с каким-то ужасом всех осматривая, но тотчас узнала Соню. — Соня, Соня! — проговорила она кротко и ласково, как бы удивившись, что видит ее
перед собой, — Соня, милая, и ты здесь?
Сейчас рассади их по разным углам на
хлеб да на воду, чтоб у них дурь-то прошла; да пусть отец Герасим наложит на них эпитимию, [Эпитимия — церковное наказание.] чтоб молили у бога прощения да каялись
перед людьми».
Я взглянул и обмер. На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами.
Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем
хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною стало — не помню.
— Между тем поверенный этот управлял большим имением, — продолжал он, — да помещик отослал его именно потому, что заикается. Я дам ему доверенность,
передам планы: он распорядится закупкой материалов для постройки дома, соберет оброк, продаст
хлеб, привезет деньги, и тогда… Как я рад, милая Ольга, — сказал он, целуя у ней руку, — что мне не нужно покидать тебя! Я бы не вынес разлуки; без тебя в деревне, одному… это ужас! Но только теперь нам надо быть очень осторожными.
Он стал хвастаться
перед Штольцем, как, не сходя с места, он отлично устроил дела, как поверенный собирает справки о беглых мужиках, выгодно продает
хлеб и как прислал ему полторы тысячи и, вероятно, соберет и пришлет в этом году оброк.
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его
перед начальством: теперь он без места и без куска
хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
— Что тебе, леший, не спится? — сказала она и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его, — бродит по ночам! Ты бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня только
перед господами! — ворчала она, несясь, как сильф, мимо его, с тарелками, блюдами, салфетками и
хлебами в обеих руках, выше головы, но так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней.
Когда мне мать подавала утром,
перед тем как мне идти на службу, простылый кофей, я сердился и грубил ей, а между тем я был тот самый человек, который прожил весь месяц только на
хлебе и на воде.
Краюха падает в мешок, окошко захлопывается. Нищий, крестясь, идет к следующей избе: тот же стук, те же слова и такая же краюха падает в суму. И сколько бы ни прошло старцев, богомольцев, убогих, калек,
перед каждым отодвигается крошечное окно, каждый услышит: «Прими, Христа ради», загорелая рука не устает высовываться, краюха
хлеба неизбежно падает в каждую подставленную суму.
Сторговав яиц, связку бубликов, рыбы и свежего пшеничного
хлеба, Маслова укладывала всё это в мешок, а Марья Павловна рассчитывалась с торговками, когда среди арестантов произошло движение. Всё замолкло, и люди стали строиться. Вышел офицер и делал последние
перед выходом распоряжения.
В сущности проблема социализма,
перед которой стоит современный человек, — проблема «
хлеба» и социальной справедливости — элементарна и относительна.
С рассветом опять ударил мороз; мокрая земля замерзла так, что хрустела под ногами. От реки поднимался пар. Значит, температура воды была значительно выше температуры воздуха.
Перед выступлением мы проверили свои продовольственные запасы.
Хлеба у нас осталось еще на двое суток. Это не особенно меня беспокоило. По моим соображениям, до моря было не особенно далеко, а там к скале Ван-Син-лаза продовольствие должен принести удэгеец Сале со стрелками.
Убогие, нищие сотнями на его
хлебе живали… и сколько денег он
передавал!
Не весело также переправляться через животрепещущие мостики, спускаться в овраги, перебираться вброд через болотистые ручьи; не весело ехать, целые сутки ехать по зеленоватому морю больших дорог или, чего Боже сохрани, загрязнуть на несколько часов
перед пестрым верстовым столбом с цифрами: 22 на одной стороне и 23 на другой; не весело по неделям питаться яйцами, молоком и хваленым ржаным
хлебом…
В нужде, в работе, лишенные теплой одежды, а иногда насущного
хлеба, они умели выходить, вскормить целую семью львенков; отец
передал им неукротимый и гордый дух свой, веру в себя, тайну великих несчастий, он воспитал их примером, мать — самоотвержением и горькими слезами.
— Не иначе, как Павлушка потихоньку ей носит. Сказать ему, негодяю, что если он хоть корку
хлеба ей
передаст, то я — видит бог! — в Сибирь обоих упеку!
Бьет восемь, на дворе начинает чувствоваться зной. Дети собрались в столовой, разместились на определенных местах и пьют чай.
Перед каждым стоит чашка жидкого чая, предварительно подслащенного и подбеленного снятым молоком, и тоненький ломоть белого
хлеба. Разумеется, у любимчиков и чай послаще, и молоко погуще. За столом председательствует гувернантка, Марья Андреевна, и уже спозаранку выискивает, кого бы ей наказать.
Чуб был вдов; восемь скирд
хлеба всегда стояли
перед его хатою.
Ходить в караул считалось вообще трудной и рискованной обязанностью, но
перед большими праздниками солдаты просились, чтобы их назначали в караул. Для них, никогда не видевших куска белого
хлеба, эти дни были праздниками. Когда подаяние большое, они приносили
хлеба даже в казармы и делились с товарищами.
В Петров день
перед квартирами на дворе, а если дождь, то в квартирах, с утра устанавливаются столы, а на них — четвертные сивухи, селедка, огурцы, колбаса и
хлеб.
Что касается качества, то тут повторяется та же история, что с
хлебом: кто живет
перед глазами у начальства, тот получает лучшее платье, кто же в командировке, тот — худшее.
Почти до темной ночи изволят они продолжать свой долгий ужин; но вот раздается громкое призывное гоготанье стариков; молодые, которые, жадно глотая сытный корм, разбрелись во все стороны по
хлебам, торопливо собираются в кучу, переваливаясь
передами от тяжести набитых не в меру зобов, перекликаются между собой, и вся стая с зычным криком тяжело поднимается, летит тихо и низко, всегда по одному направлению, к тому озеру, или берегу реки, или верховью уединенного пруда, на котором она обыкновенно ночует.
О переселенцах не было ни слуху ни духу, точно они сквозь землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие
перед рождеством мужики с
хлебом, — они сами были из орды и слышали, что весной прошел обоз с переселенцами и ушел куда-то «на линию».
Аграфена стояла
перед ним точно в тумане и плохо понимала, что он говорит. Неужели она проспала целый день?.. А старец ее пожалел… Когда она садилась в сани, он молча сунул ей большой ломоть ржаного
хлеба. Она действительно страшно хотела есть и теперь повиновалась угощавшему ее Кириллу.
Мужики, привозившие
перед рождеством
хлеб, рассказывали на базаре, что знают переселившихся в «орду» ключевлян и даже видели их
перед отъездом.
Перед Розановым стоял графинчик с водкой, ломоть ржаного
хлеба, солонка и рюмка.
В дни голодовок, — а ему приходилось испытывать их неоднократно, — он приходил сюда на базар и на жалкие, с трудом добытые гроши покупал себе
хлеба и жареной колбасы. Это бывало чаще всего зимою. Торговка, укутанная во множество одежд, обыкновенно сидела для теплоты на горшке с угольями, а
перед нею на железном противне шипела и трещала толстая домашняя колбаса, нарезанная кусками по четверть аршина длиною, обильно сдобренная чесноком. Кусок колбасы обыкновенно стоил десять копеек,
хлеб — две копейки.
Трапеза происходила в длинной комнате, с священною живописью на стенках; посредине ее был накрыт грубой скатертью стол;
перед каждым монахом стоял прибор,
хлеб и ставец с квасом.
Дедушка сидел за столом и кушал
хлеб с картофелем, а Азорка стоял
перед ним, смотрел, как он ест, и хвостом махал.
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец, ты говоришь:"соврал!"Могу ли я теперича господина обманывать! Может, я через это самое кусок
хлеба себе получить надеюсь, а ты говоришь:"соврал!"А я все одно, что
перед богом, то и
перед господином! Возьмем теперича хоть это самое Филипцево! Будем говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
Теперь, когда наступание на ноги, за всесословным его распространением, приобрело уже до такой степени обычный характер, что никого не заставляет даже краснеть, домашнее дело этих господ, то есть защита интересов культурности, до такой степени упростилось, что они увидели
перед собою пропасть праздного времени, которое и решились наполнить бесцельным шатанием по бесчисленным заграничным stations de sante, [курортам (франц.)] где праздность находит для себя хоть то оправдание, что доставляет занятие и
хлеб бесконечному сонмищу комиссионеров, пактрэгеров и динстманов.
— Мы, ваше превосходительство, народ-то не из книжек знаем! Мы его видели — вот как (рука поднимается и ставится на недалеком расстоянии
перед глазами, ладонью внутрь)! мы в курных избах, ваше превосходительство, ночевывали! мы
хлеб с лебедой едали! — говорили мы бойко и весело.
Он вынул из холщового мешка
хлеб, десяток красных помидоров, кусок бессарабского сыра «брынзы» и бутылку с прованским маслом. Соль была у него завязана в узелок тряпочки сомнительной чистоты.
Перед едой старик долго крестился и что-то шептал. Потом он разломил краюху
хлеба на три неровные части: одну, самую большую, он протянул Сергею (малый растет — ему надо есть), другую, поменьше, оставил для пуделя, самую маленькую взял себе.
Мать вошла в комнату, села за стол
перед самоваром, взяла в руку кусок
хлеба, взглянула на него и медленно положила обратно на тарелку.
Она не топила печь, не варила себе обед и не пила чая, только поздно вечером съела кусок
хлеба. И когда легла спать — ей думалось, что никогда еще жизнь ее не была такой одинокой, голой. За последние годы она привыкла жить в постоянном ожидании чего-то важного, доброго. Вокруг нее шумно и бодро вертелась молодежь, и всегда
перед нею стояло серьезное лицо сына, творца этой тревожной, но хорошей жизни. А вот нет его, и — ничего нет.
Разговаривая, они ходили взад и вперед по плацу и остановились около четвертого взвода. Солдаты сидели и лежали на земле около составленных ружей. Некоторые ели
хлеб, который солдаты едят весь день, с утра до вечера, и при всех обстоятельствах: на смотрах, на привалах во время маневров, в церкви
перед исповедью и даже
перед телесным наказанием.
"Отчего же, однако, он назвал их шельмами, — думаю я, — и чем они провинились
перед ним, что
хлеб в Богородское везут?"Вопрос этот сильно меня интересует, и я вообще нахожу, что ямщик поступил крайне неосновательно, обругав мужиков.
"Всю жизнь провел в битье, и теперь срам настал, — думалось ему, — куда деваться? Остаться здесь невозможно — не выдержишь! С утра до вечера эта паскуда будет
перед глазами мыкаться. А ежели ей волю дать — глаз никуда показать нельзя будет. Без работы, без
хлеба насидишься, а она все-таки на шее висеть будет. Колотить ежели, так жаловаться станет, заступку найдет. Да и обтерпится, пожалуй, так что самому надоест… Ах, мочи нет, тяжко!"
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит —
перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать не может, да и зашибается; матери нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да вот мы за квартиру три рубля в месяц отдадим — как тут разживешься! с
хлеба на квас — только и всего.
Братья застали офицера
перед складным столом, на котором стоял стакан холодного чаю с папиросной золой и поднос с водкой и крошками сухой икры и
хлеба, в одной желтовато-грязной рубашке, считающего на больших счетах огромную кипу ассигнаций.
— Он… — начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство,
перед тем, может, дня два куска
хлеба во рту не бывало, а он говорит через своего Савку… «Я, говорит, дам тебе сто рублей, покажи только, что меня знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того людей режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу, давай только деньги!..»
Он настлал свежего моху в углу каморы, зажег лучину и поставил
перед Еленой деревянную чашку с медовыми сотами и краюху
хлеба.
Царевич сидел на коне. Возле него был Басманов. Просители стояли
перед ними на коленях. Старший держал золотое блюдо с хлебом-солью.
По всем углам и около столов разместились арестанты, в шапках, в полушубках и подпоясанные, готовые выйти сейчас на работу.
Перед некоторыми стояли деревянные чашки с квасом. В квас крошили
хлеб и прихлебывали. Гам и шум был нестерпимый; но некоторые благоразумно и тихо разговаривали по углам.
Но правитель, оправляя
перед ним свою вину, молвил, что замечаемый в тех уездах голод еще не есть настоящий голод; ибо хотя там
хлеб и пропал, но зато изрядно „родилось просо“.
Перед самым отходом поезда долговязый принес еще две бутылки сидра, большой белый
хлеб и несколько фруктов.
Перед смертью же внушается, что человек должен непременно съесть с ложечки
хлеба с вином, а еще лучше, если успеет помазаться маслом.
— И сяду на
хлеб на воду, ничего не боюсь! — кричала Сашенька, в свою очередь пришедшая в какое-то самозабвение. — Я папочку защищаю, потому что он сам себя защитить не умеет. Кто он такой, кто он, ваш Фома Фомич,
перед папочкою? У папочки
хлеб ест да папочку же и унижает, неблагодарный! Да я б его разорвала в куски, вашего Фому Фомича! На дуэль бы его вызвала да тут бы и убила из двух пистолетов!..