Неточные совпадения
Утро было свежее, но прекрасное.
Золотые облака громоздились на горах, как новый ряд воздушных гор;
перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел народом, потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за плечами котомки с сотовым медом, вертелись вокруг меня; я их прогнал: мне было не до них, я начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана.
Но вот уж близко.
Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами
золотымиГорят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Она тоже разобрала барские сундуки и с величайшей отчетливостью, по описи,
передала их приказчице; потом достала два шелковые платья, старинную шаль, подаренные ей когда-то бабушкой, дедушкин военный мундир, шитый
золотом, тоже отданный в ее полную собственность.
Она уже успела нарезать ломтями принесенный рыцарем хлеб, несла его на
золотом блюде и поставила
перед своею панною.
Козацкие ряды стояли тихо
перед стенами. Не было на них ни на ком
золота, только разве кое-где блестело оно на сабельных рукоятках и ружейных оправах. Не любили козаки богато выряжаться на битвах; простые были на них кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели черные, червонноверхие бараньи их шапки.
Лариса. Поздно. Уж теперь у меня
перед глазами заблестело
золото, засверкали бриллианты.
Он начал с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею. Сначала она его дичилась и однажды,
перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза. Он увидал ее головку сквозь
золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково крикнул ей...
Перед вокзалом стояла густая толпа людей с обнаженными головами, на пестром фоне ее красовались
золотые статуи духовенства, а впереди их, с посохом в руке, большой златоглавый архиерей, похожий на колокол.
О mon cher, этот детский вопрос в наше время просто страшен: покамест эти
золотые головки, с кудрями и с невинностью, в первом детстве, порхают
перед тобой и смотрят на тебя, с их светлым смехом и светлыми глазками, — то точно ангелы Божии или прелестные птички; а потом… а потом случается, что лучше бы они и не вырастали совсем!
Робкий ум мальчика, родившегося среди материка и не видавшего никогда моря, цепенел
перед ужасами и бедами, которыми наполнен путь пловцов. Но с летами ужасы изглаживались из памяти, и в воображении жили, и пережили молодость, только картины тропических лесов, синего моря,
золотого, радужного неба.
«Ничто так не поддерживает, как обливание водою и гимнастика», подумал он, ощупывая левой рукой с
золотым кольцом на безымяннике напруженный бисепс правой. Ему оставалось еще сделать мулинэ (он всегда делал эти два движения
перед долгим сидением заседания), когда дверь дрогнула. Кто-то хотел отворить ее. Председатель поспешно положил гири на место и отворил дверь.
Член в
золотых очках ничего не сказал и мрачно и решительно смотрел
перед собой, не ожидая ни от своей жены ни от жизни ничего хорошего.
Все встали, и на возвышение залы вышли судьи: председательствующий с своими мускулами и прекрасными бакенбардами; потом мрачный член суда в
золотых очках, который теперь был еще мрачнее оттого, что
перед самым заседанием он встретил своего шурина, кандидата на судебные должности, который сообщил ему, что он был у сестры, и сестра объявила ему, что обеда не будет.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич,
золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях
перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
P.S. Мой муж, вероятно, не особенно огорчится моим отъездом, потому что уже, кажется, нашел себе счастье en trois…. [втроем (фр.).] Если увидите Хину,
передайте ей от меня, что обещанные ей Половодовым
золотые прииски пусть она сама постарается отыскать, а лично от себя я оставляю ей на память моего мохнатого друга Шайтана».
Но о честности Смердякова подтвердил почти с жаром и тут же
передал, как Смердяков, во время оно, найдя оброненные барские деньги, не утаил их, а принес барину, и тот ему за это «
золотой подарил» и впредь во всем доверять начал.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным
золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь
перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Вид был точно чудесный. Рейн лежал
перед нами весь серебряный, между зелеными берегами; в одном месте он горел багряным
золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается
перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый
золотом кунтуш.
— Вишь, чертова баба! — сказал дед, утирая голову полою, — как опарила! как будто свинью
перед Рождеством! Ну, хлопцы, будет вам теперь на бублики! Будете, собачьи дети, ходить в
золотых жупанах! Посмотрите-ка, посмотрите сюда, что я вам принес! — сказал дед и открыл котел.
Перед ним горка разбросанных сотенных, прикрытых большой
золотой табакеркой, со сверкающей большой французской буквой N во всю ее крышку.
Она опять обняла его и целовала, вернее — душила своими поцелуями, лицо, шею, даже руки целовала. Галактион чувствовал только, как у него вся комната завертелась
перед глазами, а эти
золотые волосы щекотали ему лицо и шею.
Иным даже думалось, что мастера набахвалили
перед Платовым, а потом как пообдумались, то и струсили и теперь совсем сбежали, унеся с собою и царскую
золотую табакерку, и бриллиант, и наделавшую им хлопот аглицкую стальную блоху в футляре.
Вот, на повороте аллеи, весь дом вдруг глянул на него своим темным фасом; в двух только окнах наверху мерцал свет: у Лизы горела свеча за белым занавесом, да у Марфы Тимофеевны в спальне
перед образом теплилась красным огоньком лампадка, отражаясь ровным сиянием на
золоте оклада; внизу дверь на балкон широко зевала, раскрытая настежь.
Лаврецкий вышел из дома в сад, сел на знакомой ему скамейке — и на этом дорогом месте,
перед лицом того дома, где он в последний раз напрасно простирал свои руки к заветному кубку, в котором кипит и играет
золотое вино наслажденья, — он, одинокий, бездомный странник, под долетавшие до него веселые клики уже заменившего его молодого поколения, — оглянулся на свою жизнь.
Цена подходящая. Петр Васильич принес мешочек с
золотом,
передал Ястребову, а тот свесил его и уложил к себе в чемодан.
За ширмами стояла полуторная кровать игуменьи с прекрасным замшевым матрацем, ночной столик, небольшой шкаф с книгами и два мягкие кресла; а по другую сторону ширм помещался богатый образник с несколькими лампадами, горевшими
перед фамильными образами в дорогих ризах; письменный стол, обитый зеленым сафьяном с вытисненными по углам
золотыми арфами, кушетка, две горки с хрусталем и несколько кресел.
Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки,
перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные
золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в
золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории.
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса
перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и
золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
Один раз, бродя между этими разноцветными, иногда
золотом и серебром вышитыми, качающимися от ветра, висячими стенами или ширмами, забрел я нечаянно к тетушкину амбару, выстроенному почти середи двора,
перед ее окнами; ее девушка, толстая, белая и румяная Матрена, посаженная на крылечке для караула, крепко спала, несмотря на то, что солнце пекло ей прямо в лицо; около нее висело на сошках и лежало по крыльцу множество широких и тонких полотен и холстов, столового белья, мехов, шелковых материй, платьев и т. п.
Дивится честной купец такому богатству несказанному, а вдвое того, что хозяина нет; не токмо хозяина, и прислуги нет; а музыка играет не смолкаючи; и подумал он в те поры про себя: «Все хорошо, да есть нечего», — и вырос
перед ним стол, убранный, разубранный: в посуде
золотой да серебряной яства стоят сахарные и вина заморские и питья медвяные.
Не успела она о том подумати, как видит она:
перед нею бумага лежит,
золотое перо со чернилицей.
Много ли, мало ли времени она лежала без памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на
золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной,
перед ним стоит отец с сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты в парчах
золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в образе чудища безобразного, за мою добрую душу и любовь к тебе; полюби же меня теперь в образе человеческом, будь моей невестою желанною.
Дивуется честной купец такому чуду чудному и такому диву дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам думает: «Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть», — и видит, стоит
перед ним кровать резная, из чистого
золота, на ножках хрустальныих, с пологом серебряным, с бахромою и кистями жемчужными; пуховик на ней как гора лежит, пуху мягкого, лебяжьего.
Письмо это
передаст вам девушка, у которой
золотая душа и брильянтовое сердце.
Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя
перед иконой лампадка горела; я пошел — сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника,
золотая была, взял все это на палатцы-то и унес, — гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне.
— Ах, Трилли, ах, боже мой!.. Ангел мой, я умоляю тебя. Послушай же, мама тебя умоляет. Ну прими же, прими лекарство; увидишь, тебе сразу-сразу станет легче: и животик пройдет, и головка. Ну сделай это для меня, моя радость! Ну хочешь, Трилли, мама станет
перед тобой на колени? Ну вот, смотри, я на коленях
перед тобой. Хочешь, я тебе подарю
золотой? Два
золотых? Пять
золотых, Трилли? Хочешь живого ослика? Хочешь живую лошадку?.. Да скажите же ему что-нибудь, доктор!..
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял
перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной —
золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял, смотрел тупо, не в силах двинуться с места…
— А ты не егози… Сия притча краткая… Великий молчальник посещал офицерские собрания и, когда обедал, то… гето… клал
перед собою на стол кошелек, набитый, братец ты мой,
золотом. Решил он в уме отдать этот кошелек тому офицеру, от которого он хоть раз услышит в собрании дельное слово. Но так и умер старик, прожив на свете сто девяносто лет, а кошелек его так, братец ты мой, и остался целым. Что? Раскусил сей орех? Ну, теперь иди себе, братец. Иди, иди, воробышек… попрыгай…
Хозяйку они нашли в первой гостиной комнате, уютно сидевшую на маленьком диване, и
перед ней стоял,
золотом разрисованный, рабочий столик.
Две кровати стояли по стенам, в углу висела большая в
золотой ризе икона Божьей Матери, и
перед ней горела розовая лампадка.
Козельцов старший, успевший отыграться в ночь и снова спустить всё, даже
золотые, зашитые в обшлаге,
перед утром спал еще нездоровым, тяжелым, но крепким сном, в оборонительной казарме 5-го бастиона, когда, повторяемый различными голосами, раздался роковой крик...
— Он презрительно махнул рукой и начал читать: «Любить не тою фальшивою, робкою дружбою, которая живет в наших раззолоченных палатах, которая не устоит
перед горстью
золота, которая боится двусмысленного слова, но тою могучею дружбою, которая отдает кровь за кровь, которая докажет себя в битве и кровопролитии, при громе пушек, под ревом бурь, когда друзья лобзаются прокопченными порохом устами, обнимаются окровавленными объятиями…
Гостиница в Висбадене,
перед которой остановилась карета, уже прямо смахивала на дворец. Колокольчики немедленно зазвонили в ее недрах, поднялась суетня и беготня; благообразные люди в черных фраках запрыгали у главного входа; залитый
золотом швейцар с размаху отворил дверцы кареты.
Казалось, век стоял бы он так за прилавком да торговал бы конфектами и оршадом; между тем как то милое существо смотрит на него из-за двери дружелюбно-насмешливыми глазами, а летнее солнце, пробиваясь сквозь мощную листву растущих
перед окнами каштанов, наполняет всю комнату зеленоватым
золотом полуденных лучей, полуденных теней, и сердце нежится сладкой истомой лени, беспечности и молодости — молодости первоначальной!
Злосчастные фараоны с завистью и с нетерпением следили за тем, как тщательно обряжались обер-офицеры
перед выходом из стен училища в город; как заботливо стягивали они в талию новые прекрасные мундиры с
золотыми галунами, с красным вензелем на белом поле.
Белые замшевые тугие перчатки на руках; барашковая шапка с
золотым орлом лихо надвинута на правую бровь; лакированные блестящие сапоги; холодное оружие на левом боку; отлично сшитый мундир, ладно, крепко и весело облегающий весь корпус; белые погоны с красным витым вензелем «А II»;
золотые широкие галуны; а главное — инстинктивное сознание своей восемнадцатилетней счастливой ловкости и легкости и той самоуверенной жизнерадостности,
перед которой послушно развертывается весь мир, — разве все эти победоносные данные не тронут, не смягчат сердце суровой и холодной красавицы?..
Он был
золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет
перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни.
В то утро, которое я
перед сим описывал, в наугольной на диване
перед столиком из черного дерева с
золотой инкрустацией сидели Муза Николаевна и Сусанна Николаевна.
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая
перед тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она не ходила, а когда он приходил в дом, то почти не обращала на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в
золотой ризе, с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак не ожидала, чтобы между русскими попами могли быть такие светлые личности.