Неточные совпадения
В начале зимы его
перевезли в Лефортовский гошпиталь; оказалось, что в больнице не было ни одной пустой секретной арестантской комнаты; за такой безделицей останавливаться не стоило: нашелся какой-то отгороженный угол без печи, — положили
больного в эту южную веранду и поставили к нему часового. Какова была температура зимой в каменном чулане, можно понять из того, что часовой ночью до того изнемог от стужи, что пошел в коридор погреться к печи, прося Сатина не говорить об этом дежурному.
Когда Розанов возвращался в комнату
больной, в передней его встретила немка-хозяйка с претензиею, что к ней
перевезли умирающую.
Знали очень хорошо, что это принятая у нас, по какому-то обоюдному согласию между доктором и
больным, формула для обозначения притворной болезни; «запасные колотья» как
переводили сами арестанты febris catarhalis.
С треугольной шляпой подмышкой, придерживая дрожащей рукой непослушную шпагу, вошел он, едва
переводя дух от робости, в кабинет
больного старика, некогда умного, живого и бодрого, но теперь почти недвижимого, иссохшего, как скелет, лежащего уже на смертной постели.
В амбаре, несмотря на сложность дела и на громадный оборот, бухгалтера не было, и из книг, которые вел конторщик, ничего нельзя было понять. Каждый день приходили в амбар комиссионеры, немцы и англичане, с которыми приказчики говорили о политике и религии; приходил спившийся дворянин,
больной жалкий человек, который
переводил в конторе иностранную корреспонденцию; приказчики называли его фитюлькой и поили его чаем с солью. И в общем вся эта торговля представлялась Лаптеву каким-то большим чудачеством.
— Но что теперь делает Домна Осиповна? — продолжала
больная, едва
переводя дыхание.
— Это вы хорошо делаете, — продолжал он, — что
больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу
перевезти?
Все это время мои родители, с остальным своим семейством, жили в Симбирском Аксакове: то есть дети жили в Аксакове, покуда
больная находилась в Чуфарове, откуда отец и мать не отлучались; когда же ее
перевезли в Симбирск, то и отец мой с семейством переехал туда же.
Больную перевезли в Симбирск, где она после третьей операции скончалась, о чем я уже говорил.
Ключ и замок словам моим“; или — плюнув трижды и показав
больному глазу кукиш, трижды шепчут: „Ячмень, ячмень, на тебе кукиш; что хочешь, то купишь; купи себе топорок, руби себя поперек!“ В заговорах от крови постоянно упоминается девица и шелк: знахарь сжимает рану и трижды говорит, не
переводя духу: „На море Океане, на острове Буяне, девица красным толком шила; шить не стала, руда перестала“.
— Стучу, — тихо отвечал
больной,
переводя на Егора Тимофеевича большие, печальные и странно глубокие глаза.
— Недавно в тюремную палату к нам
перевели из особого отдела одного генерала с крупозным воспалением легких. Смирный такой старичок, тихий. Швабрин этот так и ест его глазами. Молчит, ничего не говорит, а смотрит, как будто тот у него сына зарезал. Как у волка глаза горят, — злые, острые. И вчера мне рассказал генерал: Швабрин по ночам приходит — и бьет его!.. Вы подумайте:
больного, слабого старика!
В убогой своей избушке она писала и
переводила. Способ работы у нее был ужасный. Когда Вера Ивановна писала, она по целым дням ничего не ела и только непрерывно пила крепчайший черный кофе. И так иногда по пять-шесть дней. На нервную ее организацию и на
больное сердце такой способ работы действовал самым разрушительным образом. В жизни она была удивительно неприхотлива. Сварит себе в горшочке гречневой каши и ест ее несколько дней. Одевалась она очень небрежно, причесывалась кое-как.
Помещения были готовы, мы собирались
перевести в них
больных из шатров. Вдруг новый приказ: всех
больных немедленно эвакуировать на санитарный поезд, госпиталям свернуться и идти — нам в деревню Суятунь, султановскому госпиталю — в другую деревню. Все мы облегченно вздохнули: слава богу! будем стоять отдельно от Султанова!
Последнее слово
больная произнесла шепотом. Чтобы продолжить свой рассказ, она принуждена была
перевести дух.
Женщина вздрогнула. Испуганными глазами взглянула она на
больную девочку, потом
перевела взгляд на обоих мужчин и громко зарыдала.
Несмотря на лечение двух городских врачей, приглашенных князем на помощь жившему в имении княжескому доктору,
больная не перенесла пятнистого тифа и отдала Богу душу, не благословив даже дочь и не открыв ей тайны ее рождения, так как в виду заразительности болезни Марьи Астафьевны, Шуру, по распоряжению князя,
перевели на его половину и не пускали к
больной.
Фурманщики, или мортусы, уже были не в состоянии
перевозить всех
больных в чумные больницы, которых было в Москве несколько. Первая из них была устроена за заставой, в Николо-Угрешском монастыре. Большая часть из мортусов сами умерли, и пришлось набирать их из каторжников и преступников, приговоренных к смертной казни. Для них строили особые дома и дали им особых лошадей. Они почти одни и хозяйничали в как бы вымершем, да и на самом деле наполовину вымершем городе.
Больной остановился, еле
переведя дух, — давно уж он не произносил такой длинной фразы.
Баронесса отвечала, что праздник, ею затеянный, есть долг, который она платит своим друзьям и ближним и которым хочет утешить
больную единственную дочь; что, кончив его, немедленно примется за исполнение приказаний своего наставника и друга. Монах
перевел, что баронесса сейчас после их отбытия велит оставить приготовления к празднеству, хотя ей это очень жалко, и немедленно займется исполнением даваемых ей советов, которые она чтит за приказания.
Анна Филатьевна уже месяца с два как спала одна в спальне, так как
больного Виктора Сергеевича
перевели в более просторную комнату, рядом со столовой, где и поставили ему отдельную кровать.