Неточные совпадения
Бережно
Снесли его в
ладьюИ уложили сонного.
Он иногда читает Оле
Нравоучительный роман,
В котором автор знает боле
Природу, чем Шатобриан,
А между тем две, три страницы
(Пустые бредни, небылицы,
Опасные для сердца дев)
Он пропускает, покраснев,
Уединясь от всех далеко,
Они над шахматной доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою
ладьюБерет в рассеянье свою.
Пора: перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою
ладью девятый вал —
Хвала вам, девяти каменам, и проч.».
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «В
ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то в этом роде.
Она немного отдохнула, открыв все Райскому и Тушину. Ей стало будто покойнее. Она сбросила часть тяжести, как моряки в бурю бросают часть груза, чтоб облегчить корабль. Но самый тяжелый груз был на дне души, и
ладья ее сидела в воде глубоко, черпала бортами и могла, при новом ожидаемом шквале, черпнуть и не встать больше.
После второго крушения «Москвитянина» он не оправлялся, и сами славяне догадались, что на этой
ладье далеко не уплывешь. У них стала носиться мысль другого журнала.
Называется эта штука по — польски довольно странно: «Korabl i Lodzia» (ковчег и
ладья), но какой это имеет смысл, сам отец объяснить нам не может; пожалуй, и никакого смысла не имеет…
После смерти моего деда отец, ездивший на похороны, привез затейливую печать, на которой была изображена
ладья с двумя собачьими головами на носу и корме и с зубчатой башней посредине.
Однажды, в ясный день ласковой и поздней осени хозяева и гости отправились в этот монастырь. Максим и женщины ехали в широкой старинной коляске, качавшейся, точно большая
ладья, на своих высоких рессорах. Молодые люди и Петр в том числе отправились верхами.
Простите, возлюбленные мои, простите, друзья души моей; днесь при сопутном ветре отчальте от брега чуждыя опытности
ладью вашу; стремитеся по валам жития человеческого, да научитеся управляти сами собою.
Волны подгоняли нашу утлую
ладью, вздымали ее кверху и накреняли то на один, то на другой бок. Она то бросалась вперед, то грузно опускалась в промежутки между волнами и зарывалась носом в воду. Чем сильнее дул ветер, тем быстрее бежала наша лодка, но вместе с тем труднее становилось плавание. Грозные валы, украшенные белыми гребнями, вздымались по сторонам. Они словно бежали вперегонки, затем опрокидывались и превращались в шипящую пену.
Я никогда не была озабочена насчет твоего будущего: я знаю, что ты у меня умница. Поэтому меня не только не удивило, но даже обрадовало, что ты такою твердою и верною рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча — все равно что утлая
ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
Порфирий Петрович охотно взял на себя управление кормилом этой утлой
ладьи, устраивал свиданья, а писем переносил просто без счета.
В
ладье везем мы груз запретный
Гуманных нравственных идей
И «Русской мысли» клич заветный
К любви и равенству людей.
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал на
ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и
ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря на то, что, по словам М.Н. Ремезова...
И много лет мы вместе жили,
В одной
ладье мы вместе плыли,
Делили радость и печаль,
Ты на руле сидел и правил,
Ладью упорно гнали вдаль.
А Гольцев смело парус ставил,
Когда ж чрез борт катился вал,
Я только воду отливал…
Через несколько дней С.В. Иванов принес большую акварель, изображающую Волгу под Жигулями и разбойничью ватагу в лодке под парусом. Подписал под ней: «Стеньки Разина
ладья».
Я дурная, капризная, я оперною
ладьей соблазнилась, я барышня…
— Фу, черт, какую ложь натащит на себя человек! — так и затрясся Петр Степанович. — Ей-богу бы убить! Подлинно она плюнуть на вас должна была!.. Какая вы «
ладья», старая вы, дырявая дровяная барка на слом!.. Ну хоть из злобы, хоть из злобы теперь вам очнуться! Э-эх! Ведь уж всё бы вам равно, коли сами себе пулю в лоб просите?
— Но помилуйте, если он человек без предрассудков! Знаете, Лизавета Николаевна, это всё не мое дело; я совершенно тут в стороне, и вы это сами знаете; но я ведь вам все-таки желаю добра… Если не удалась наша «
ладья», если оказалось, что это всего только старый, гнилой баркас, годный на слом…
Кроме того, что ей теперь вся выгода за вас выйти, потому что ведь все-таки она себя оскандалила, кроме того, я ей про «
ладью» наговорил: я именно увидел, что «
ладьей»-то на нее и подействуешь, стало быть, вот какого она калибра девица.
Он и себя тут причел; он непременно хотел втроем и говорил префантастические вещи, про
ладью и про кленовые весла из какой-то русской песни.
— Вы начальник, вы сила; я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в
ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна… или как там у них, черт, поется в этой песне…
— В некотором самодовольстве и спокойствии!.. Стоять вечно в борьбе и в водовороте — вовсе не наслаждение: бейся, пожалуй, сколько хочешь, с этим дурацким напором волн, — их не пересилишь; а они тебя наверняка или совсем под воду кувыркнут, а если и выкинут на какой-нибудь голый утесец, так с такой разбитой
ладьей, что далее идти силы нет, как и случилось это, например, со мной, да, кажется, и с вами.
Устремим же наши спасительные
ладьи для спасения сих утопающих! подадим руку помощи этим несчастным увлекающимся юношам!
Созидание Москвы и патриархальная неурядица московского уклада отзывались на худом народе крайне тяжело; под гнетом этой неурядицы создался неистощимый запас голутвенных, обнищалых и до конца оскуделых худых людишек, которые с замечательной энергией тянули к излюбленным русским человеком украйнам, а в том числе и на восток, на Камень, как называли тогда Урал, где сибирская украйна представлялась еще со времен новгородских ушкуйников [Ушкуйники (от «ушкуй» — плоскодонная
ладья с парусами и веслами) — дружины новгородцев в XI–XV вв., отправлявшиеся по речным и североморским путям с торговыми и военными целями.
— Да, на перевоз!.. — вмешался мой знакомый. — Тюлин последнюю
ладью уволок. На пароме разве?
По вольной прихоти теченья
Так поврежденная
ладьяБез парусов и без руля
Плывет, не зная назначенья...
Это преимущество, потому что грамота помогла мне непостыдно и безболезненно (по крайней мере относительно) перекочевать из категории столпов в категорию пропащих людей; это злосчастие, — потому что грамота же помешала мне всецело отдаться восторгам возрождения и этим самым уподобила мое существование
ладье, плавающей по волнам житейского моря без кормила и весла.
Она объяснила, что жизнь совсем не так проста, как это казалось нам, крепостных дел мастерам, что, напротив того, она представляет сплошную цепь больших и малых «принципов», которые постоянно и ревниво надлежит держать перед глазами, дабы благополучно провести свою
ладью к желанной пристани.
— Ты похожа на царскую
ладью в стране Офир, о моя возлюбленная, на золотую легкую
ладью, которая плывет, качаясь, по священной реке, среди белых ароматных цветов.
Но на небольшой лодке, довольно тяжело нагруженной, на порядочной глубине, на кажущемся безграничном пространстве воды, в непроницаемой темноте, кроме небольшого освещенного круга, беспрестанно ожидая отчаянных порывов водяного чудища, которое возило и поворачивало нашу
ладью во все, стороны…
Нам Власьев
И Салтыков так донесли. Ты любишь
Искать везде опасность, Христиан,
То укрощать коней, то по волнам
Ладьею править в бурю?
В таком размышлении я стою возле Михайлицы да думаю, не может ли для нас из этого чего вредного воспоследовать и не надо ли против сего могущего произойти зла какие-либо меры принять, как вдруг вижу, что все это предприятие уже поздно, потому что к берегу привалила большая
ладья, и я за самыми плечами у себя услыхал шум многих голосов и, обернувшись, увидал несколько человек разных чиновников, примундиренных всяким подобием, и с ними немалое число жандармов и солдат.
Мы, разумеется, во всем изготовились и пред вечером помолились и ждем должного мгновения, и только что на том берегу в монастыре в первый колокол ко всенощной ударили, мы сели три человека в небольшую
ладью: я, дед Марой да дядя Лука. Дед Марой захватил с собою топор, долото, лом и веревку, чтобы больше на вора походить, и поплыли прямо под монастырскую ограду.
Он не имел ни брата, ни сестры,
И тайных мук его никто не ведал.
До времени отвыкнув от игры,
Он жадному сомненью сердце предал
И, презрев детства милые дары,
Он начал думать, строить мир воздушный,
И в нем терялся мыслию послушной.
Таков средь океана островок:
Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;
Ладьи к нему с гостями не пристанут,
Цветы на нем от зноя все увянут…
Гроза шумит и к бездне гонит
Свободы шаткую
ладью,
Поэт клянет или хоть стонет,
А гражданин молчит и клонит
Под иго голову свою.
— У тебя, Островский, разве есть
ладья? — вкрадчиво спросил хозяин избы.
— А я потом как твою
ладью достану? Станочники не отдадут.
Пошли прилежно по следам:
Они вели к Днепру — и там
Могли заметить на мели
Рубец отчалившей
ладьи.
Вблизи на прутьях тростника
Лоскут того же кушака
Висел, в воде одним концом,
Колеблем ранним ветерком.
— Ты смотри, однако, каналья, не утопи нас! — сказали генералы, увидев покачивавшуюся на волнах
ладью.
И кони, и белые статуи тут,
Над поездом выся громаду,
Стоймя на
ладьях, неподвижны, плывут,
И волны Днепра их, дивуясь, несут
Ко стольному Киеву-граду.
Плывет и священства и дьяконства хор
С
ладьею Владимира рядом;
Для Киева синий покинув Босфор,
Они оглашают днепровский простор
Уставным демественным ладом.
Вы, отроки-други, спускайте
ладьи,
Трубите дружине к отбою!
Кленовые весла берите свои —
Уж в Киеве, чаю, поют соловьи
И в рощах запахло весною!
Так вверх по Днепру, по широкой реке,
Плывут их
ладей вереницы,
И вот перед ними, по левой руке,
Все выше и выше растет вдалеке
Град Киев с горой Щековицей.
Вскипела, под полозом пенясь, вода,
Отхлынув, о берег забила,
Стянулася быстро
ладей череда,
Передние в пристань вбежали суда,
И с шумом упали ветрила.
Как рощи навстречу несутся
ладьям,
Как берег проносится мимо,
И, лик наклоняя к зеркальным водам,
Глядит, как ее отражается там
Из камней цветных диадима.
Спускайте ж
ладьи, бо и ночью и днем
Я гласу немолчному внемлю:
Велит он в краю нам не мешкать чужом,
Да свет, озаряющий нас, мы внесем
Торжественно в русскую землю...
Вон теперь по Волге пароходы взад и вперед снуют,
ладьи да барки ходят, плоты плывут…
С другого бока сидят за чаем старик с двумя помоложе, разговор идет у них об óтправке к Калужской пристани только что купленной им на пермских
ладьях соли.