Неточные совпадения
— Как! Вы здесь? — начал он с недоумением и таким тоном, как бы
век был знаком, — а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы все не в
памяти. Вот странно! А ведь я был у вас…
Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки — «последний классик» и комическая актриса, по правую — огромный толстый поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок Иуды из Кариота.
Память механически подсказала Иудино дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в XX
веке Иуда весьма часто является героем поэзии и прозы, — героем, которого объясняют и оправдывают.
Их всех связывала одна общая симпатия, одна
память о чистой, как хрусталь, душе покойника. Они упрашивали ее ехать с ними в деревню, жить вместе, подле Андрюши — она твердила одно: «Где родились, жили
век, тут надо и умереть».
Не забудем же его никогда, вечная ему и хорошая
память в наших сердцах, отныне и во
веки веков!
Двенадцатый год — это народная эпопея,
память о которой перейдет в
века и не умрет, покуда будет жить русский народ.
Вода, жар и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по одной копейке. Многие из них и теперь стоят, как были, и в тех же домах, как и в конце прошлого
века, только публика в них другая, да старых хозяев, содержателей бань, нет, и
память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
Ярость мучителей твоих раздробится о твердь твою; и если предадут тебя смерти, осмеяны будут, а ты поживешь на
памяти благородных душ до скончания
веков.
Известно давно, что у всех арестантов в мире и во все
века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти во что бы то ни стало в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы
память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
Много
веков прошло с той поры. Были царства и цари, и от них не осталось следа, как от ветра, пробежавшего над пустыней. Были длинные беспощадные войны, после которых имена полководцев сияли в
веках, точно кровавые звезды, но время стерло даже самую
память о них.
В самом деле, самобытный характер XIX
века обозначился с первых лет его. Он начался полным развитием наполеоновской эпохи; его встретили песнопения Гёте и Шиллера, могучая мысль Канта и Фихте. Полный
памяти о событиях десяти последних лет, полный предчувствий и вопросов, он не мог шутить, как его предшественник. Шиллер в колыбельной песне ему напоминал трагическую судьбу его.
И я клянусь именем вашим, о сограждане! Именем всего нашего потомства, что
память Екатерины Великой будет во
веки веков благословляема в России.
Приводя себе на
память все случившееся со мною в жизни, невольно рождается во мне — не знаю какое, философическое или пиитическое рассуждение, — пусть господа ученые разберут: сравнить теперешних молодых людей с нами, прошедшего
века панычами.
— Будемте друзьями, monsieur Лапшин, и не станем вспоминать об этой истории. И я знаю, что ласковый тон этих слов никогда не изгладится из моей
памяти никакими другими словами. Во
веки веков.
Всего замечательнее было его лицо — одно из тех лиц, которые запечатлеваются в
памяти на всю жизнь с первого взгляда: большой четырехугольный лоб был изборожден суровыми, почти гневными морщинами; глаза, глубоко сидевшие в орбитах, с повисшими над ними складками верхних
век, смотрели тяжело, утомленно и недовольно; узкие бритые губы были энергично и крепко сжаты, указывая на железную волю в характере незнакомца, а нижняя челюсть, сильно выдвинувшаяся вперед и твердо обрисованная, придавала физиономии отпечаток властности и упорства.
Исходив много стран, многое видел на
веку своем Василий Борисыч, все держал на
памяти и обо всем мог иметь свое сужденье.
Осознать себя со своей исторической плотью в Православии и чрез Православие, постигнуть его вековечную истину чрез призму современности, а эту последнюю увидать в его свете — такова жгучая, неустранимая потребность, которая ощутилась явно с 19
века, и чем дальше, тем становится острее [Ср. с мыслью В. И. Иванова, которую он впервые высказал 10 февраля 1911 г. на торжественном заседании московского Религиозно-философского общества, посвященном
памяти В. С.
Распаляем бесами, искони
века сего прю со иноки ведущими и на мирские сласти их подвигающими, старец сей, предоставляя приказчикам и доводчикам на крестьянских свадьбах взимать убрусные алтыны, выводные куницы и хлебы с калачами, иные пошлины с баб и с девок сбирал, за что в пятнадцать лет правления в два раза по жалобным челобитьям крестьян получал от троицкого архимандрита с братиею
памяти с душеполезным увещанием, о еже бы сократил страсти своя и провождал жизнь в трудах, в посте и молитве и никакого бы дурна на соблазн православных чинить не отваживался…
Она невидимо прожила бы свой
век и навсегда стушевалась бы в
памяти людской, если бы не фортуна, которая улыбалась ей и милостиво и постоянно…У первого Зайница было два брата.
Какая же голова в конце этого долгого
века будет в силах выучить и удержать в
памяти все, что случилось от доисторических времен?
Много я видал на своем
веку домов, больших и малых, каменных и деревянных, старых и новых, но особенно врезался мне в
память один дом.
В один миг Теркин догадался, какое это заведение. Пряники — коренное дело Кладенца. Испокон
века водилось здесь производство коврижек и, в особенности, дешевых пряников, в виде петушков, рыб и разных других фигур, вытисненных на кусках больше в форме неправильных трапеций, а также мелких продолговатых «жемков», которые и он истреблял в детстве. Сейчас, по
памяти, ощутил он несколько едкий вкус твердого теста с кусочками сахара.
Он впился жадным взглядом в ненавистные для него черты соблазнителя его дочери, он точно хотел поглатить его этим взглядом или на
век запечатлеть его лицо и его фигуру в своей
памяти.
— Черт возьми! Я это знаю — одно есть в сто лет. Они на счету, эти исключения. Истинная любовь — это высокое, прекрасное, благородное чувство, удел людей с возвышенным сердцем и умом — так редка, что в продолжение целых
веков сохраняются и записываются в народной
памяти и истории человечества наряду с величайшими гениями имена избранников судьбы, умевших любить всем сердцем, всей душой, умевших жить своею любовью и умереть за нее.
— Войску велят немцы-командиры, а нам кто указывает! Ура! многие лета царице!
веки бесконечные ее
памяти!
«О, я отдам все, отдам и триста тысяч этой „обаятельной“ акуле, этому дьяволу в изящном образе женщины, лишь бы кончить роковые счеты с прошлым, вздохнуть свободно. От шестовских капиталов, таким образом, у меня не останется почти ничего, но и пусть — они приносили мне несчастье. Буду работать, на мой
век хватит! Aprez nous le déluge!» — пришла ему на
память любимая фраза покойной Зинаиды Павловны.
— В ваш прозаический, реальный
век денежных услуг в
память прошлого не оказывают. Это, я полагаю, ваше мнение, как блестящего представителя нашего
века… — отрезал Вознесенский.
— Грустный остаток, и ты хорошо сделал, что не упомянул о людской
памяти и благодарности, потому что в наш
век неблагодарность — закон, забывчивость — общее правило.
Много их, говорят; эка беда! тем больше выроем яму для них в
память будущим
векам, чтобы незваные гости не совались в Лифляндию.
На скором поезде между чешской Прагой и Веной я очутился vis-à-vis с неизвестным мне славянским братом, с которым мы вступили по дороге в беседу. Предметом наших суждений был «наш
век и современный человек». И я, и мой собеседник находили много странного и в
веке, и в человеке; но чтобы не впадать в отчаяние, я привел на
память слово Льва Толстого и сказал...
Это до такой степени обрадовало преследуемых в продолжение целого
века раскольников, что все они доселе уважают
память этого государя, а некоторые сектаторы (скопцы) даже признали его воплощенным божеством.