Неточные совпадения
Последствия этих заблуждений сказались
очень скоро. Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород, а в следующем году не родилось совсем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того
понадеялись на свое счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
— Ну вот видишь ли, что ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и,
на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну, я
очень рад, что застал тебя! Так я
надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
— Нет, видел: она подняла твой стакан. Если б был тут сторож, то он сделал бы то же самое, и еще поспешнее,
надеясь получить
на водку. Впрочем,
очень понятно, что ей стало тебя жалко: ты сделал такую ужасную гримасу, когда ступил
на простреленную ногу…
Надеялся уж
очень тогда
на вас.
В заключение прибавлял, что он «был бы счастлив, если б удалось ему
на себе оправдать свое убеждение, но что достичь этого он не
надеется, потому что это
очень трудно».
Но для того, чтобы сделать это кажущееся столь неважным дело, надо было
очень много: надо было, кроме того, что стать в постоянную борьбу со всеми близкими людьми, надо было еще изменить всё свое положение, бросить службу и пожертвовать всей той пользой людям, которую он думал, что приносит
на этой службе уже теперь и
надеялся еще больше приносить в будущем.
Я
понадеялся на одеяло и лег в стороне от огня, уступив свое место солону, у которого одежонка была
очень плохая.
А когда мужчины вздумали бегать взапуски, прыгать через канаву, то три мыслителя отличились самыми усердными состязателями мужественных упражнений: офицер получил первенство в прыганье через канаву, Дмитрий Сергеич, человек
очень сильный, вошел в большой азарт, когда офицер поборол его: он
надеялся быть первым
на этом поприще после ригориста, который
очень удобно поднимал
на воздухе и клал
на землю офицера и Дмитрия Сергеича вместе, это не вводило в амбицию ни Дмитрия Сергеича, ни офицера: ригорист был признанный атлет, но Дмитрию Сергеичу никак не хотелось оставить
на себе того афронта, что не может побороть офицера; пять раз он схватывался с ним, и все пять раз офицер низлагал его, хотя не без труда.
Князь нашел сие весьма благоразумным, пошел к своей невесте, сказал ей, что письмо
очень его опечалило, но что он
надеется со временем заслужить ее привязанность, что мысль ее лишиться слишком для него тяжела и что он не в силах согласиться
на свой смертный приговор.
Протаптывание дороги по снегу заставляло нас проделывать один и тот же маршрут три раза и, следовательно, удлиняло весь путь во времени более чем вдвое. Это обстоятельство
очень беспокоило меня, потому что весь запас нашего продовольствия был рассчитан лишь
на три недели. Растянуть его можно было бы еще дня
на три-четыре. Я все же
надеялся встретить где-нибудь гольдов-соболевщиков и потому внимательно присматривался ко всяким следам, какие встречались
на реке и по сторонам в лесу.
— Артист в душе, и такой любезный. Вы его увидите. Он все время
очень часто у меня бывал; я пригласила его
на сегодняшний вечер;
надеюсь,что он придет, — прибавила Марья Дмитриевна с коротким вздохом и косвенной горькой улыбкой.
На днях узнали здесь о смерти Каролины Карловны — она в двадцать четыре часа кончила жизнь. Пишет об этом купец Белоголовый. Причина неизвестна, вероятно аневризм. Вольф
очень был смущен этим известием. Говорил мне, что расстался с ней дурно, все
надеялся с ней еще увидеться, но судьбе угодно было иначе устроить. Мне жаль эту женщину…
На днях был у меня моряк Каралов с твоим листком от 5 марта. Читал его с признательностию, мне стало так совестно, что я
очень бранил себя и пишу тебе мою повинную с сыном нашего Якушкина, который был здесь ревизором в Тобольской губернии по межевой части. — Он
надеется тебя лично увидеть и дать изустную весть обо мне.
Я
очень часто об этом думал и, верю, был бы ему гораздо благодарнее, нежели за деньги. Правда, что свидание наше было под выстрелом, но можно было найти средство (даже должно было).
Надеюсь на бога.
Молодая, еще
очень хорошенькая женщина и
очень нежная мать, Констанция Помада с горем видела, что
на мужа ни ей, ни сыну
надеяться нечего, сообразила, что слезами здесь ничему не поможешь, а жалобами еще того менее, и стала изобретать себе профессию.
— Господа! — начал он весьма тихо. — Всякое дело сначала должно вести полегоньку. Я
очень хорошо понимаю, к совершению чего призвана наша ассоциация, и
надеюсь, что при дружных усилиях мы достигнем своей цели, но пока не будьте к нам строги, дайте нам осмотреться; дайте нам, как говорят,
на голове поправить.
«Мой дорогой друг, Поль!.. Я была
на похоронах вашего отца, съездила испросить у его трупа прощение за любовь мою к тебе: я слышала, он
очень возмущался этим… Меня, бедную, все, видно, гонят и ненавидят, точно как будто бы уж я совсем такая ужасная женщина! Бог с ними, с другими, но я желаю возвратить если не любовь твою ко мне, то, по крайней мере, уважение, в котором ты,
надеюсь, и не откажешь мне, узнав все ужасы, которые я перенесла в моей жизни… Слушай...
— Вот как! стало быть, он не очень-то
на себя
надеялся!
— Обманом! а кто виноват! Вы, вы и вы! Зачем вы подписываете бумаги, не читая? а?
На Иону
понадеялись? а? И хотите, чтоб этим не пользовались люди, у которых практический смысл — всё? Mais vous etes donc bien naif, mon pere! [Уж
очень вы наивны, отец! (франц.)]
—
Очень жаль, — сказал он мне, — что между нами существует
на этот счет разногласие, но общество наше никак не может терпеть в среде своей офицера, который унизился до того, что принял в подарок от женщины… шубу! Затем прошу вас уволить меня от дальнейших объяснений и позвольте
надеяться, что вы добровольно и как можно скорее исполните просьбу бывших ваших товарищей!
— Так как же быть? — начал хозяин. — В моей первой любви тоже не много занимательного: я ни в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной, моей теперешней женой, — и все у нас шло как по маслу: отцы нас сосватали, мы
очень скоро полюбились друг другу и вступили в брак не мешкая. Моя сказка двумя словами сказывается. Я, господа, признаюсь, поднимая вопрос о первой любви, —
надеялся на вас, не скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?
Генерал с своей стороны
очень горячо и добросовестно отнесся к своей задаче и еще в Петербурге постарался изучить все дело, чтобы оправдать возложенные
на него полномочия, хотя не мог понять
очень многого, что
надеялся пополнить уже
на самом месте действия.
— Отлично,
очень хорошо… Но это все еще в будущем, а теперь поговоримте о настоящем: у меня
на первый раз есть для вас маленькая дипломатическая миссия. Так, пустяки… Кстати, я говорил уже о вас генералу, и он согласен. Да… Так вот какое дело, Авдей Никитич… Собственно, это пустяки, но из пустяков складывается целая жизнь. Я буду с вами откровенен…
Надеюсь, что вы не откажете мне?
В этом письме он говорил ей, что пишет к ней из Франкфурта, куда приехал единственно для того, чтобы отыскать ее следы; что он
очень хорошо сознает, до какой степени он лишен малейшего права
на то, чтобы она ему отозвалась; что он ничем не заслужил ее прощения — и
надеется только
на то, что она, среди счастливой обстановки, в которой находится, давно позабыла о самом его существовании.
Сотрудникам платили по грошам и то редко наличными, но никто не уходил, — голодали, да работали. Сам Абрам Яковлевич был
очень мил и симпатичен, его бедность была налицо, и всякий старался помочь ему, а он
надеялся на успех и сыпал обещаниями...
Да и
на записку, правда, я не
очень надеялся; Шатов мог пренебречь, он был такой упрямый, застенчивый.
Лишь только он остался один (Эркель,
надеясь на Толкаченку, еще прежде ушел к себе), как тотчас же выбежал из дому и, разумеется,
очень скоро узнал о положении дел.
Когда Арина Петровна посылала детям выговоры за мотовство (это случалось нередко, хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «Знаю, милый дружок маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных детей ваших; знаю, что мы
очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже забываем о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение,
надеясь со временем от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный друг маменька,
на содержание и прочие расходы денег осмотрительным».
Догадался я только, что Видоплясов находится в каком-то бедственном положении, просит моего содействия, в чем-то
очень на меня
надеется, «по причине моего просвещения» и, в заключение, просит похлопотать в его пользу у дядюшки и подействовать
на него «моею машиною», как буквально изображено было в конце этого послания.
Из этого следует, что, во-первых, ругательство и все бешенство его, хотя и неприятны, но не особенно страшны, и кто, убоявшись их, отступился бы от денег и подумал, что их уж и получить нельзя, тот поступил бы
очень глупо; во-вторых, что напрасно было бы
надеяться на исправление Дикого посредством каких-нибудь вразумлений, привычка дурить уж в нем так сильна, что он подчиняется ей даже вопреки голосу собственного здравого смысла.
И если в этом случае ты
надеешься на ловкость практиков, то, значит, ты
очень наивен — и больше ничего.
Елпидифор Мартыныч
надеялся на следующий день, по крайней мере, встретить князя и действительно встретил его; князь был с ним
очень внимателен и любезен, но о деньгах ни слова,
на следующий день тоже, — и таким образом прошла целая неделя.
«Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась
на водах. Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет
на житье в Москву и не имеет никого знакомых.
Надеюсь, что по доброте твоей ты его примешь и обласкаешь.
На днях я переезжаю в Париж; по России я
очень скучаю и каждоминутно благословляю память о тебе!»
Васильков. Ну вот и прекрасно, моя милая! По крайней мере, мы теперь знаем друг друга. Ты знаешь, что я расчетлив, я знаю, что ты избалована, но зато любишь меня и доставишь мне счастье,
на которое грубому труженику нельзя было
надеяться и которое мне дорого,
очень дорого, моя Лидия, мой ангел! (Обнимает жену.)
— Потрудитесь взглянуть, — сказал этот чудак, подавая Рославлеву клочок бумаги, — я не слишком
на себя
надеюсь, голова моя что-то
очень тяжела; если б вы сделали мне милость и проверили мои итоги?
— Да, я служу при главном штабе. Я
очень рад, мой друг, что могу первый тебя поздравить и порадовать твоих товарищей, — прибавил Сурской, взглянув
на офицеров, которые толпились вокруг бивака,
надеясь услышать что-нибудь новое от полковника, приехавшего из главной квартиры.
— Будешь уверять во всем, как нужда заставит, — сказала невеселым голосом Домна Осиповна. — Мы, женщины, такие несчастные существа, что нам ничего не позволяют делать, и, если мы хлопочем немножко сами о себе, нас называют прозаичными, бессердечными, а если
очень понадеемся на мужчин, нами тяготятся!
Положение графа было
очень нехорошее: если бы изобретенное им предприятие было утверждено, то он все-таки несколько
надеялся втянуть Янсутского в новую аферу и таким образом, заинтересовав его в двух больших делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги, что было необходимо для графа, так как своих доходов он ниоткуда не получал никаких и в настоящее время, например, у него было в кармане всего только три целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере рублей сто для одной своей любовишки: несмотря
на свои 60 лет, граф сильно еще занимался всякого рода любовишками.
— Да; и еще прибавила, что вы сами нисколько не желаете жениться
на мне, что вы только так, от скуки, приволокнулись за мной и что она этого от вас не ожидала; что, впрочем, она сама виновата: зачем позволила мне так часто видеться с вами… что она
надеется на мое благоразумие, что я ее
очень удивила… да уж я и не помню всего, что она говорила мне.
Замечу еще одно, Павел Александрович: если вы приехали раньше положенного для ответа срока, чтоб действовать окольными путями,
надеясь на постороннюю протекцию, например, хоть
на влияние маменьки, то вы
очень ошиблись в расчете.
На другой день, увидя идущего Германна, Лизавета Ивановна встала из-за пяльцев, вышла в залу, отворила форточку и бросила письмо
на улицу,
надеясь на проворство молодого офицера. Германн подбежал, поднял его и вошел в кондитерскую лавку. Сорвав печать, он нашел свое письмо и ответ Лизаветы Ивановны. Он того и ожидал и возвратился домой,
очень занятый своей интригою.
Мне
очень хотелось спросить, где Молли и давно ли Дюрок вернулся, так как хотя из этого ничего не вытекало, но я от природы любопытен во всем. Однако
на что я решился бы под открытым небом,
на то не решался здесь, по стеснительному чувству чужого среди высоких потолков и прекрасных вещей, имеющих свойство оттеснять непривычного в его духовную раковину. Все же я
надеялся много узнать от Попа.
Еще позже, недели через две, Ида писала мне: «Мы пятый день отвезли Маню к N. Ей там прекрасно: помещение у нее удобное, уход хороший и содержание благоразумное и отвечающее ее состоянию. Доктор N
надеется, что она выздоровеет
очень скоро, и я тоже
на это
надеюсь. Я видела ее вчера; она меня узнала; долго
на меня смотрела, заплакала и спросила о маменьке, а потом сказала, что ей здесь хорошо и что ей хочется быть тут одной, пока она совсем выздоровеет».
Он горел нетерпением услышать что-нибудь об графине, и собрался ехать в адмиралтейство,
надеясь там застать еще Корсакова, но дверь отворилась, и сам Корсаков явился опять; он уже представлялся государю — и по своему обыкновению казался
очень собою доволен. «Entre nous», [Между нами.] сказал он Ибрагиму, «государь престранный человек, вообрази, что я застал его в какой-то холстяной фуфайке,
на мачте нового корабля, куда принужден я был карабкаться с моими депешами.
Новое строится не так легко, как разрушается старое, и защищать не так легко, как нападать; потому
очень может быть, что мнение о сущности прекрасного, кажущееся мне справедливым, не для всех покажется удовлетворительным; но если эстетические понятия, выводимые из господствующих ныне воззрений
на отношения человеческой мысли к живой действительности, еще остались в моем изложении неполны, односторонни или шатки, то это, я
надеюсь, недостатки не самых понятий, а только моего изложения.
Я уже научился мечтать о необыкновенных приключениях и великих подвигах. Это
очень помогало мне в трудные дни жизни, а так как дней этих было много, — я все более изощрялся в мечтаниях. Я не ждал помощи извне и не
надеялся на счастливый случай, но во мне постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слагались условия жизни — тем крепче и даже умнее я чувствовал себя. Я
очень рано понял, что человека создает его сопротивление окружающей среде.
Очень уж он
на себя
надеялся и решительно никого не боялся.
Влияние их
на товарищей было большое; учились они оба прекрасно, и начальство заведения
надеялось, что из них выйдут превосходные инженеры. В том же был уверен и великий князь, который «
очень желал видеть в инженерном ведомстве честных людей».
— Подобные люди бросают тень
на целое сословие, — немного вычурно заговорил о. Егор, ежась
на своем месте и заглядывая в глаза жаловавшейся старушке. — По моему мнению, это зависит от недостатка образования, Амалия Карловна… В Германии, вероятно, вы не встретите таких священников? Да, печальное явление,
очень печальное, но, можно
надеяться, русское духовенство скоро совсем избавится от него.
Будучи послан раз в город
на подторжье, он ехал верхом
на очень ленивой и упрямой лошади. Зная такой нрав своего коня, Савка взял с собою
на всякий случай потихоньку хорошее березовое полено, которым
надеялся запечатлеть сувенир в бока своего меланхолического буцефала. Кое-что в этом роде он и успел уже сделать и настолько переломить характер своего коня, что тот, потеряв терпение, стал понемножку припрыгивать.