Неточные совпадения
Офицер взмахнул стеком, но Тагильский подскочил и, взвизгнув: «Не сметь!» — с большой
силой толкнул его,
офицер пошатнулся, стек хлопнул по столу, старик, вскочив, закричал, задыхаясь...
Именно в эту минуту явился Тагильский. Войдя в открытую дверь, он захлопнул ее за собою с такой
силой, что тонкие стенки барака за спиною Самгина вздрогнули, в рамах заныли, задребезжали стекла, но дверь с такой же
силой распахнулась, и вслед за Тагильским вошел высокий рыжий
офицер со стеком в правой руке.
Между ними находился один молодой и очень красивый собой
офицер, очень веселый, очень разговорчивый; он поспешил заговорить с Аглаей и всеми
силами старался обратить на себя ее внимание.
Ей хотелось обнять его, заплакать, но рядом стоял
офицер и, прищурив глаза, смотрел на нее. Губы у него вздрагивали, усы шевелились — Власовой казалось, что этот человек ждет ее слез, жалоб и просьб. Собрав все
силы, стараясь говорить меньше, она сжала руку сына и, задерживая дыхание, медленно, тихо сказала...
Однако перед большими смотрами, все, от мала до велика, подтягивались и тянули друг друга. Тогда уже не знали отдыха, наверстывая лишними часами занятий и напряженной, хотя и бестолковой энергией то, что было пропущено. С
силами солдат не считались, доводя людей до изнурения. Ротные жестоко резали и осаживали младших
офицеров, младшие
офицеры сквернословили неестественно, неумело и безобразно, унтер-офицеры, охрипшие от ругани, жестоко дрались. Впрочем, дрались и не одни только унтер-офицеры.
Мутный свет прямо падал на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку в руке, со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влиянием какой-то чужой, внутренней, таинственной
силы. Он прошел так близко около
офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. В зрачках его глаз яркими, острыми точками отражался лунный свет.
Офицеры подошли к глиняному чучелу. Первым рубил Веткин. Придав озверелое выражение своему доброму, простоватому лицу, он изо всей
силы, с большим, неловким размахом, ударил по глине. В то же время он невольно издал горлом тот характерный звук — хрясь! — который делают мясники, когда рубят говядину. Лезвие вошло в глину на четверть аршина, и Веткин с трудом вывязил его оттуда!
Это чувство было и у смертельно раненого солдата, лежащего между пятьюстами такими же ранеными на каменном полу Павловской набережной и просящего Бога о смерти, и у ополченца, из последних
сил втиснувшегося в плотную толпу, чтобы дать дорогу верхом проезжающему генералу, и у генерала, твердо распоряжающегося переправой и удерживающего торопливость солдат, и у матроса, попавшего в движущийся батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющеюся толпой, и у раненого
офицера, которого на носилках несли четыре солдата и, остановленные спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи, и у артиллериста, 16 лет служившего при своем орудии и, по непонятному для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с крутого берега в бухту, и у флотских, только-что выбивших закладки в кораблях и, бойко гребя, на баркасах отплывающих от них.
Он был хорошим обер-офицером, всегда готовым на помощь и на защиту фараону. Но старых адатов он не касался. Он чувствовал, что в них есть и надобность и скрепляющая
сила.
— Не знаю, что вперед, а теперь это самое лучшее средство поровнять наши
силы. Да вот, например, у меня всего сотни две молодцов; а если б вы знали, сколько они передушили французов; до сих пор уж человек по десяти на брата досталось. Правда, народ-то у меня славный! — прибавил артиллерийской
офицер с ужасной улыбкою, — всё ребята беспардонные; сантиментальных нет!
Или говорил что-нибудь другое, тоже приятное. Якову льстило грубоватое добродушие этого точно из резины отлитого
офицера, удивлявшего весь город своим презрением к холоду, ловкостью,
силой и несомненно скрытой в нём отчаянной храбростью. Он смотрел в лица людей круглыми, каменными глазами и говорил сиповато, командующим голосом...
Что мне теперь ваши законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша жизнь, ваше государство, ваша вера? Пусть судит меня ваш судья, пусть приведут меня в суд, в ваш гласный суд, и я скажу, что я не признаю ничего. Судья крикнет: «Молчите,
офицер!» А я закричу ему: «Где у тебя теперь такая
сила, чтобы я послушался? Зачем мрачная косность разбила то, что всего дороже? Зачем мне теперь ваши законы? Я отделюсь». О, мне всё равно!
В этом опустелом доме нашли себе временный приют
офицеры батальона и все наехавшие сюда власти, господствия и
силы.
И боцман и унтер-офицеры выбивались из
сил и ругались что есть мочи, выпроваживая китайцев с корвета.
— Вперед смотреть, — весело и молодцевато во всю
силу своих молодых и могучих легких крикнул мичман Лопатин вслед за уходом старшего
офицера, как будто выражая этим окриком и свое удовольствие остаться одному ответственным за безопасность корвета и всех его обитателей, и свое не дремавшее внимание лихого моряка, у которого ухо держи востро.
Раз Первушин после обеда на берегу шепнул старшему
офицеру, как будто в порыве откровенности, что Ашанин позволял себе неуважительно отозваться о нем; другой раз — будто Ашанин заснул на вахте; в третий раз говорил, что Ашанин ищет дешевой популярности между матросами и слишком фамильярничает с ними во вред дисциплине, — словом, изо всех
сил своей мелкой злобной душонки старался очернить Володю в глазах старшего
офицера.
Но вот какая-то снасть «заела» (не шла) на баке, и кливер что-то не поднимался. Прошла минута, долгая минута, казавшаяся старшему
офицеру вечностью, во время которой на баке ругань шла crescendo [С возрастающей
силой (итал.)]. Однако Андрей Николаевич крепился и только простирал руки на бак. Но, наконец, не выдержал и сам понесся туда, разрешив себя от долго сдерживаемого желания выругаться…
Это было совершенно верное и мастерское определение характера Катерины Астафьевны, и в
силу этого-то самого характера столь терпеливая во всех нуждах и лишениях подруга майора не стерпела, когда при перемене полкового командира вновь вступивший в командование полковник, из старых товарищей Форова по военной академии, не пригласил ее на полковой бал, куда были позваны жены всех семейных
офицеров.
Шесть лет тому назад, в
силу сложившихся обстоятельств, её тетка, сестра отца и вдова убитого в турецкую войну русского
офицера, взяла из родительского дома тогда еще десятилетнюю девочку Милицу и привезла ее в Санкт-Петербург.
Русский гнет после восстания 1862–1863 годов чувствовался и на улицах, где вам на каждом шагу попадался солдат, казак,
офицер, чиновник с кокардой, но Варшава оставалась чисто польским городом, жила бойко и даже весело, проявляла все тот же живучий темперамент, и весь край в лице интеллигенции начал усиленно развивать свои производительные
силы, ударившись вместо революционного движения в движение общекультурное, что шло все в гору до настоящего момента.
"Однодворец"после переделки, вырванной у меня цензурой Третьего отделения, нашел себе сейчас же такое помещение, о каком я и не мечтал! Самая крупная молодая
сила Александрийского театра — Павел Васильев — обратился ко мне. Ему понравилась и вся комедия, и роль гарнизонного
офицера, которую он должен был создать в ней. Старика отца, то есть самого"Однодворца", он предложил Самойлову, роль старухи, жены его, — Линской, с которой я (как и с Самойловым) лично еще не был до того знаком.
Проехали мы Кругобайкальскую дорогу. На Мамаевом разъезде, когда наш поезд обгонял воинский эшелон, из солдатской теплушки с
силою полетел в наш вагон большой камень; оба оконные стекла разлетелись вдребезги, одному
офицеру ушибло колено. Всю ночь мы мерзли.
Офицеры и солдаты спешили принести Господу
сил дань благодарности за победу, им ныне ниспосланную.
— Или со временем намерены поступить лекарями в полки. От новых генералов, чего доброго, станется, что их допустят до этого. Ей-ей! Скажут, что женщина с больными гуманнее, ласковее и все эдакое. Ты пойми, какой вред от этого будет! Они начнут заводить на каждом шагу шуры-муры с
офицерами и солдатами, а через это субординации, в которой заключается вся
сила войска, как не бывало.
Все хозяйственные работы производились не иначе, как под надзором и по распоряжениям
офицеров. Для руководства им издана была масса правил и уставов: о расчистке полей, рубке лесов, содержании в чистоте изб и прочем. Эти правила имели для
офицеров и для военных поселян одинаковую
силу с рекрутским уставом.
Но поляк с удивительною
силою отбросил
офицеров, а полковнику крикнул в ответ...
Кроме вообще в то время магической
силы этого имени с ним у сидевшего в изящном будуаре прелестной незнакомки
офицера были особые, личные, таинственные связи.
Он употреблял всю
силу своей дружбы, чтобы противодействовать пагубному влиянию, которое оказывали на молодого человека многие
офицеры главного штаба, известные своими демагогическими идеями.
— Ты вздыхаешь, ты страдаешь при этой мысли, — продолжал старик, — но подумай только, как бессмысленна твоя любовь. Княжна Несвицкая — богачка, никогда не может быть твоей женой, женой теперь еще школьника, а впоследствии, в лучшем случае, гвардейского
офицера с несколькими десятками душ за душою… Будь благоразумен… Соберись с
силами, будь честен и забудь…
От прибывших на станцию
офицеров я узнал, что у командующего южным отрядом генерала барона Штакельберга было 20 батальонов пехоты, бригада артиллерии и дивизия казаков, и что он стягивает свои
силы вокруг японцев.
— По приказанию его светлости я вас арестую! — сказал
офицер. — Предупреждаю, что всякое сопротивление будет бесполезно, в случае неповиновения, мы употребим
силу. Извольте одеваться.
Стража с
офицером, вновь наряженным, вошла. Роза в безумии погрозила на них пилою и голосом, походившим на визг, заговорила и запела: „Тише!.. не мешайте мне… я пилю, допилю, друга милого спасу… я пилю, пилю, пилю…” В это время она изо всех
сил пилила, не железо, но ногу Паткуля; потом зашаталась, стиснула его левою рукою и вдруг пала. Розу подняли… Она… была мертвая.
— Это ошибка… Он был убит на месте… Рядом с ним стоял на верху сопки — это было у Ляндинсяна — начальник его штаба полковник Ароновский.
Силою взрыва шрапнели он был отброшен далеко от отца… В это время поднимался на сопку ординарец отца, сотник Нарышкин, и вдруг увидел столб пыли и падение двух
офицеров. Полковник Ароновский, по счастью, не раненый и не контуженный, вскочил и крикнул: «Генерал убит, носилки!..»
Для недоумевающих русских людей я и пишу эти строки, по мере
сил желая разъяснить положение театра войны, опираясь в данном случае на такие военные авторитеты, как
офицеры генерального штаба с командующим армией А. Н. Куропаткиным во главе.
И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник гошпиталей, — куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо, государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть и не один, а несколько) предлагает новый проект, диаметрально-противуположный плану выхода на Калужскую дорогу; а
силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный
офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противуположное тому, что́ говорил перед ним посланный
офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал, все описывают различно положение неприятельской армии.
Адъютант за парадным столом, что ж ему делать, все, как есть, и доложил: нечистую
силу под арест не посадишь… И про портки со следами, и про керосин, и про пуговки… Заахали полковые дамы, господа
офицеры осторожно удивляются, полковой батюшка в шелковый рукав покашливает…
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанною победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им
офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в
силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по-французски обратился к князю Андрею.