Неточные совпадения
Засвистали всех наверх,
поднялась возня, шум: «Спускать шлюпку! завозить верпы!» — только и слышалось.
Офицеры, кто спал, кто читал или писал, — все принялись за дело.
Поднялась суматоха. «Пошел по орудиям!» — скомандовал
офицер. Все высыпали наверх. Кто-то позвал и отца Аввакума. Он неторопливо, как всегда, вышел и равнодушно смотрел, куда все направили зрительные трубы и в напряженном молчании ждали, что окажется.
Поселился он на Сахалине еще в доисторические времена, когда не начиналась каторга, и это казалось до такой степени давно, что даже сочинили легенду о «происхождении Сахалина», в которой имя этого
офицера тесно связано с геологическими переворотами: когда-то, в отдаленные времена, Сахалина не было вовсе, но вдруг, вследствие вулканических причин,
поднялась подводная скала выше уровня моря, и на ней сидели два существа — сивуч и штабс-капитан Шишмарев.
Когда Козельцов спросил фельдфебеля, чтец замолк, солдаты зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания; фельдфебель, застегиваясь,
поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по ногам тех, которым некуда было убрать их, вышел к
офицеру.
Обозный
офицер, как будто пойманный на воровстве, весь покоробился, увидав гостя, и, собирая деньги, не
поднимаясь, поклонился.
Он вдруг
поднялся и со стаканом в руке — гг.
офицеры сильно подпили, и вся скатерть перед ними была установлена бутылками — приблизился к тому столу, за которым сидела Джемма.
При этих словах Джемма, которая продолжала сидеть на своем месте не шевелясь, — ее грудь резко и высоко
поднималась, — Джемма перевела глаза свои на г-на Клюбера… и так же пристально, таким же точно взором посмотрела на него, как и на
офицера.
Поднимался занавес, выходили актеры, делали жесты руками; в ложах сидела публика, оркестр по машинке водил смычками по скрипкам, капельмейстер махал палочкой, а в партере кавалеры и
офицеры хлопали в ладоши.
Как ни скрыта для каждого его ответственность в этом деле, как ни сильно во всех этих людях внушение того, что они не люди, а губернаторы, исправники,
офицеры, солдаты, и что, как такие существа, они могут нарушать свои человеческие обязанности, чем ближе они будут подвигаться к месту своего назначения, тем сильнее в них будет
подниматься сомнение о том: нужно ли сделать то дело, на которое они едут, и сомнение это дойдет до высшей степени, когда они подойдут к самому моменту исполнения.
А Шлема Финкельштейн наяривал на барабане утреннюю зорю. Сквозь густой пар казарменного воздуха мерцали красноватым потухающим пламенем висячие лампы с закоптелыми дочерна за ночь стеклами и
поднимались с нар темные фигуры товарищей. Некоторые, уже набрав в рот воды, бегали по усыпанному опилками полу, наливали изо рта в горсть воду и умывались. Дядькам и унтер-офицерам подавали умываться из ковшей над грудой опилок.
Между посетителями
поднялся глухой ропот, а худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что молодой
офицер ее побочный сын, на что англичанин отвечал холодно: «Oh?»
Потом
поднялся ужасный крик: скомандовал полковник, за ним батальонные и ротные командиры и взводные унтер-офицеры.
— Да, иногда, — согласился бравый поручик, — но отнюдь не в гражданской службе. В военной иное дело. Чем больше будет у нас развитых, образованных
офицеров, тем успешнее пойдет пропаганда: солдаты, во-первых, не пойдут тогда против крестьян, когда те
подымутся всею землею; во-вторых, образованные
офицеры не помешают освободиться и Польше. Разовьете вы как следует пропаганду между
офицерами — вы облегчите революцию и вызовете ее гораздо скорее. Образованный
офицер не пойдет против поляков.
Разговоры, конечно,
поднялись по поводу внезапного ухода из Амое, и большая часть
офицеров, рассчитывавшая на спокойные ночные якорные вахты, была недовольна и не отказала себе в удовольствии побранить адмирала.
Старший
офицер, как распорядитель аврала,
поднялся на мостик, сменив вахтенного начальника, который, по расписанию, должен был находиться у своей мачты.
С шампунек китайцы
поднимались с самыми умильными физиономиями, как-то ловко проскальзывали мимо вахтенного унтер-офицера, и так как они, по выражению его, были все «на одну рожу», то он поневоле находился в затруднении: кого пускать и кого не пускать.
— Бросились в воду, ваше благородие, и поплыли… Теперь их, подлецов, и не видать!.. Ну, ж, и народец! — ворчал унтер-офицер,
поднимаясь на палубу.
Спустили на воду катер, и через десять минут дружной гребли по тихому, будто замершему океану, переливающемуся зыбью, несколько
офицеров в сопровождении мистера Кенеди
поднимались на палубу «Петрели», имея для дамы в виде гостинца несколько ананасов, бананов и апельсинов, сохранившихся с островов Зеленого мыса.
Минут за пять до восьми часов наверх вышел капитан и, приветливо пожимая руки
офицерам в ответ на их поклоны,
поднялся на мостик.
Один за другим
поднимались наверх
офицеры и гардемарины — все в белых кителях, чтобы присутствовать при подъеме флага.
И капитан, и старший штурман, и вахтенный
офицер, стоявшие на мостике, напряженно смотрели в бинокли на горизонт, который становился темнее и темнее, и эта чернота захватывала все большее и большее пространство, распространяясь вширь и медленно
поднимаясь кверху.
Через минуту на мостик
поднялся старший
офицер.
Наскоро простившись с
офицерами, бывшими в кают-компании, Ашанин выбежал наверх, пожал руку доктора, механика и Лопатина и
поднялся на мостик, чтобы откланяться капитану.
Самоуверенною, спешною походкой
поднялся он на мостик, протянул руку капитану, старшему штурману и вахтенному
офицеру, сунул несколько новых газет и стал у компаса.
К восьми часам утра, то есть к подъему флага и гюйса [Гюйс — носовой флаг [на военных кораблях
поднимается во время стоянки на якоре]. — Ред.], все — и
офицеры, и команда в чистых синих рубахах — были наверху. Караул с ружьями выстроился на шканцах [Шканцы — часть палубы между грот-мачтой и ютом.] с левой стороны. Вахтенный начальник, старший
офицер и только что вышедший из своей каюты капитан стояли на мостике, а остальные
офицеры выстроились на шканцах.
Выход адмирала из каюты объяснил Ашанину эту внезапность и вместе с тем указал ему несостоятельность товарищеского совета. И он храбро двинулся вперед и,
поднявшись на полуют, подошел к старшему
офицеру и, приложив руку к козырьку фуражки, начал...
Но вот какая-то снасть «заела» (не шла) на баке, и кливер что-то не
поднимался. Прошла минута, долгая минута, казавшаяся старшему
офицеру вечностью, во время которой на баке ругань шла crescendo [С возрастающей силой (итал.)]. Однако Андрей Николаевич крепился и только простирал руки на бак. Но, наконец, не выдержал и сам понесся туда, разрешив себя от долго сдерживаемого желания выругаться…
A немец все приближался и приближался по направлению беспомощно распростертого Павла Павловича. Теперь он вынул саблю изо рта и опираясь на нее, стал тяжело приподниматься на ноги. Вот он
поднялся с трудом и шагнул еще и еще раз к Любавину. Вот порылся в кобуре, достал оттуда револьвер и стал целить прямо в грудь русскому
офицеру.
Милица
поднялась на цыпочки, с трудом подняла руку, в которой осторожно до сих пор сжимала нежные стебли купленных ею цветов и, взмахнув ими, бросила свой скромный букетик в ту сторону, где под пение гимна толпа качала на руках сербских
офицеров.
Мама моя была простая джигитка из аула Бестуди… В ауле этом
поднялось восстание, и мой отец, тогда еще совсем молодой
офицер, был послан с казачьей сотней усмирять его.
С позиций сестре Каменевой передали известие, что ее муж, артиллерийский
офицер, смертельно ранен: он
поднялся на наблюдательную вышку, его пенсне сверкнуло на солнце, и меткая пуля пробила ему голову. У Каменевой имелся собственный шарабан и лошадь. Она поспешно уехала на позиции.
Во всем полку
поднялся переполох,
офицеры смотрели в щелки дверей, чтоб увидеть сестру.
Всю ночь мы промерзли в холодном сарае. Я совсем почти не спал от холода, забывался только на несколько минут. Чуть забрезжил рассвет, все
поднялись и стали собираться. На хуторе набилась масса обозов. Чтоб при выезде не было толкотни, старший по чину
офицер распределил порядок выступления частей. Наш обоз был назначен в самый конец очереди.
В это время одна из розовых штор у правого окна кареты
поднялась, и ручка, которой удивительную белизну позволяла видеть спущенная по кисть перчатка и короткий, не доходивший до локтя рукав, по моде тогдашних времен, опустила стекло. Молодая прелестная женщина выглянула из окошка и, подозвав к себе рукой
офицера, шепнула ему...
— Благодарю вас, господин
офицер, за себя и моего товарища! — отвечал младший путник. — Мы
поднялись недавно и хотели только пробраться через рощу, чтобы на конце ее присесть. С удовольствием принимаем радушное предложение ваше и прекрасной госпожи, которой, как я заметил, вы посланник. Товарищ! — продолжал он с нежною заботливостью, обратившись к слепцу. — Мы пойдем теперь без дороги; берегись оступиться.
— Это ошибка… Он был убит на месте… Рядом с ним стоял на верху сопки — это было у Ляндинсяна — начальник его штаба полковник Ароновский. Силою взрыва шрапнели он был отброшен далеко от отца… В это время
поднимался на сопку ординарец отца, сотник Нарышкин, и вдруг увидел столб пыли и падение двух
офицеров. Полковник Ароновский, по счастью, не раненый и не контуженный, вскочил и крикнул: «Генерал убит, носилки!..»
Юрий Михайлович Пушкарев был опытный офицер-пилот; это значило, что в течение полутора лет он уже двадцать восемь раз — ровно столько, сколько было ему лет, —
поднимался на воздух и все еще был жив, не разбился, не переломал себе ног и рук, как другие.
Лица солдат и
офицеров повеселели при этом звуке; все
поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди — движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из-за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
Объехав всю линию войск от правого до левого фланга князь Андрей
поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб-офицера, всё поле было видно.