Неточные совпадения
От Амги шесть
станций до Якутска, но там уже колесная езда, даже есть на
станциях тарантасы.
От Маильской
станции до Нельканской идут все горы и горы — целые хребты; надо переправиться через них, но из них две только круты, остальные отлоги.
Станция называется Маймакан.
От нее двадцать две версты
до станции Иктенда. Сейчас едем. На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины.
До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали.
От холода коченели ноги.
Случалось даже иногда путешественнику,
от изнурения лошадей, дойти
до станции пешком.
От Иктенды двадцать восемь верст
до Терпильской и столько же
до Цепандинской
станции, куда мы и прибыли часу в осьмом утра, проехав эти 56 верст в совершенной темноте и во сне. Погода все одна и та же, холодная, мрачная. Цепандинская
станция состоит из бедной юрты без окон. Здесь, кажется, зимой не бывает
станции, и оттого плоха и юрта, а может быть, живут тунгусы.
Но нашлись там как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на
станции, другие по соседству — всего молодого народа
от двенадцати
до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
От Сигоу
до станции Бикин на протяжении 160 км идет хорошая санная дорога, проложенная лесорубами. Это расстояние мы проехали в 3 суток.
На другой день мы доехали
до станции Шмаковка. Отсюда должно было начаться путешествие. Ночью дождь перестал, и погода немного разгулялась. Солнце ярко светило. Смоченная водой листва блестела, как лакированная.
От земли подымался пар… Стрелки встретили нас и указали нам квартиру.
За этот день мы так устали, как не уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд.
До железной дороги оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к
станции, но, не дойдя
до нее каких-нибудь 200–300 шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко
от станции. Один мастеровой даже пошутил.
В трех верстах
от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня
до последней нитки.
Дорога
от Кенигсберга
до Берлина очень длинна; мы взяли семь мест в дилижансе и отправились. На первой
станции кондуктор объявил, чтобы мы брали наши пожитки и садились в другой дилижанс, благоразумно предупреждая, что за целость вещей он не отвечает.
…Когда мы подъехали к Казани, Волга была во всем блеске весеннего разлива; целую
станцию от Услона
до Казани надобно было плыть на дощанике, река разливалась верст на пятнадцать или больше. День был ненастный. Перевоз остановился, множество телег и всяких повозок ждали на берегу.
Но дорога
до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель
до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст
от Москвы. Такого же размера
станции делаются и на следующий день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Ферма, на которой нет ни метеорологической
станции, ни скота, хотя бы для навоза, ни порядочных построек, ни знающего человека, который
от утра
до вечера занимался бы только хозяйством, — это не ферма, а в самом деле одна лишь фирма, то есть пустая забава под фирмой образцового сельского хозяйства.
Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что
от Петербурга
до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой
станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию,
от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (
от фр. c’est tr s joli)].
И рассказал он мне в подробностях
до мелочей всю кражу у Бордевиля: как при его главном участии увезли шкаф, отправили по Рязанской дороге в Егорьевск, оттуда на лошади в Ильинский погост, в Гуслицы, за двенадцать верст
от станции по дороге в Запонорье, где еще у разбойника Васьки Чуркина был притон.
Не знал он тоже, как он сядет в вагон; он смутно решился сесть где-нибудь на второй или на третьей большой
станции от города,
до нее же добраться хоть и пешком.
Потом начали проводить железные дороги: из Бологова пошла на Рыбинск, из Москвы — на Ярославль, а про Корчеву
до того забыли, что и к промежуточным
станциям этих дорог
от нее езды не стало…
Последние минуты расставания были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило на первой
от города
станции, куда собрались самые преданные, чтобы проводить в дальнейший путь добрейшего из помпадуров. Закусили, выпили, поплакали; советник Проходимцев даже
до того обмочился слезами, что старый помпадур только махнул рукою и сказал...
Влас (покорно). Ну, начинайте… Дщерь ваша пиявила меня всю дорогу
от станции до сего пункта, но я еще дышу.
А тогда громадное пространство на Ходынке сияло причудливыми павильонами и огромным главным домом,
от которого была проведена ветка железной дороги
до товарной
станции Москвы-Брестской. И на выставку.
Погодин решил:
до утра своим ничего не говорить, да и утром вести их, не объясняя цели, а уже недалеко
от станции, в Красном логу, сделать остановку и указать места. Иван и Еремей Гнедых с телегами должны поджидать за
станцией. Федота совсем не брать…
Вечер я провел над путеводителем по железным дорогам. Добраться
до Горелова можно было таким образом: завтра выехать в два часа дня с московским почтовым поездом, проехать тридцать верст по железной дороге, высадиться на
станции N, а
от нее двадцать две версты проехать на санях
до Гореловской больницы.
Любимейшею и твердою матернею было у меня — вояж мой в Санкт-Петербург, и я немедленно начинал описывать его
от самого дому, чрез каждую
станцию,
до самой столицы.
В такого рода разговорах, но без всяких искренних, дружеских излияний, которым, казалось бы, невозможно было не быть при расставанье на долгое время между друзьями, из которых один отправлялся с намерением предпринять трудное и опасное путешествие ко святым местам, доехали мы
до первой
станции (Химки, в тринадцати верстах
от Москвы).
От железнодорожной приморской
станции до глухого места у каменного обрыва берега, где была спрятана шлюпка, Аян шел пешком. Он не чувствовал ни усталости, ни голода. Кажется, он ел что-то вроде маисовой лепешки с медом, купленной у разносчика. Но этого могло и не быть.
Семен Иванов служил сторожем на железной дороге.
От его будки
до одной
станции было двенадцать,
до другой — десять верст. Верстах в четырех в прошлом году открыли большую прядильню; из-за лесу ее высокая труба чернела, а ближе, кроме соседних будок, и жилья не было.
Только миновав переезд и пройдя половину шоссе, которое вело
от переезда
до станции, он мельком оглянулся и пошел тише.
Нужно было проехать
от станции верст тридцать, и Вера тоже поддалась обаянию степи, забыла о прошлом и думала только о том, как здесь просторно, как свободно; ей, здоровой, умной, красивой, молодой — ей было только 23 года — недоставало
до сих пор в жизни именно только этого простора и свободы.
— Да, отец, — медленно, с спокойной радостью говорил отец дьякон, — если будешь в наших краях, ко мне заезжай.
От станции пять верст — тебя всякий мужик довезет. Ей-богу, приезжай, угощу тебя за милую душу. Квас у меня — так это выразить я тебе не могу,
до чего сладостен!
— Пишите:
от станции Зерново
до Москвы скелету такому-то.
В сторону
от моей деревеньки темнела железнодорожная
станция с дымком
от локомотива, а позади нас, по другую сторону Каменной Могилы, расстилалась новая картина. У подножия Могилы шла дорога, по бокам которой высились старики-тополи. Дорога эта вела к графскому лесу, тянувшемуся
до самого горизонта.
Почтовый поезд номер такой-то мчится на всех парах
от станции «Веселый Трах-Тарарах»
до станции «Спасайся, кто может!».
Пятится Алексей
от Чапурина, пятится. И дошел таким образом
до самого трапа. А на
станции в Батраках, по оплошности пароходных прислужников, забыли укрепить трап, через который девки да молодки дров натаскали.
Все эти разговоры о том, как какой-то член Географического общества, ехавший с женою, раза два ломал свой экипаж и в конце концов вынужден был заночевать в лесу, как какая-то дама
от тряски разбила себе голову, как какой-то акцизный просидел 16 часов в грязи и дал мужикам 25 рублей за то, что те его вытащили и довезли
до станции, как ни один собственник экипажа не доезжал благополучно
до станции, — все подобные разговоры отдаются эхом в душе, как крики зловещей птицы.
От Тюмени
до Томска весною
до самого июня почта воюет с чудовищными разливами рек и с невылазною грязью; помнится, на одной из
станций благодаря разливу я должен был ждать около суток; со мною ждала и почта.
Со мною
от Томска
до Иркутска едут два поручика и военный доктор. Один поручик пехотный, в мохнатой папахе, другой — топограф, с аксельбантом. На каждой
станции мы, грязные, мокрые, сонные, замученные медленной ездой и тряской, валимся на диваны и возмущаемся: «Какая скверная, какая ужасная дорога!» А станционные писаря и старосты говорят нам...
«Никому им
до меня дела нет, — прибавила она про себя, как только доктор, тихим шагом отойдя
от нее, рысью взбежал на ступени
станции. — Им хорошо, так и все равно. О! боже мой!»
Артур попросил у Блаухер бумаги и, сев на стол, написал Пельцеру письмо. Он написал, что завещание получено и что желательно было бы знать, какая судьба постигла те деньги, которые получались
до сих пор с имения, завещанного ему матерью? Письмо было отдано фрау Блаухер, которая на другой день и отослала его на почтовую
станцию. Через неделю был получен
от Пельцера ответ. Ответ был довольно странный и загадочный: «Ничего я не знаю, — писал Пельцер. — Не знаю ни завещания, ни денег. Оставьте нас в покое…»
Когда я к ночи приехал на почтовую
станцию, то имел вид человека, которого облепили снегом, облили водой и сильно высекли, —
до того я озяб, промок и обалдел
от однообразной дорожной тряски.
Нашим министром финансов был Михаил Мемнонов, довольно-таки опытный по этой части. Благодаря его умелости мы доехали
до Москвы без истории. Привалы на постоялых дворах и в квартирах были гораздо занимательнее, чем остановки на казенных почтовых
станциях. Один комический инцидент остался
до сих пор в памяти. В ночь перед въездом в Москву, баба, которую ямщик посадил на"задок"тарантаса, разрешилась
от бремени, только что мы сделали привал в трактире, уже на рассвете. И мы же давали ей на"пеленки".
Всю дорогу
от станции до хутора молчали: говорить мешала тряская езда.
Было по-прежнему студено, солдаты мерзли в холодных вагонах. На
станциях ничего нельзя было достать, — ни мяса, ни яиц, ни молока.
От одного продовольственного пункта
до другого ехали в течение трех-четырех суток. Эшелоны по два, по три дня оставались совсем без пищи. Солдаты из своих денег платили на
станциях за фунт черного хлеба по девять, по десять копеек.
А
от станции до воинского начальника двести верст!
От Москвы
до Кузьминок было два часа езды и потом
от станции на лошадях минут двадцать.
Поздно вечером 14 марта наши два и еще шесть других подвижных госпиталей получили
от генерала Четыркина новое предписание, — завтра, к 12 ч. дня, выступить и идти в деревню Лидиатунь. К приказу были приложены кроки местности с обозначением главных деревень по пути. Нужно было идти тридцать верст на север вдоль железной дороги
до станции Фанцзятунь, а оттуда верст двадцать на запад.
На каждой
станции было заготовлено
от 500
до 600 лошадей.
Проезжая по почтовой дороге
от Москвы
до Новгорода, Петр Валерианович вечером остановился на одной из почтовых
станций, чтобы погреться чаем.
Крестьяне, обыкновенно, почти все,
от мала
до велика, так как дело было всегда под вечер, и работы уже были прекращены, выходили из изб при возвращении нарочного со
станции.
Лошади расставлены
от деревни
до города на
станциях, говорилось в письме.