Неточные совпадения
Все, что ни есть, все, что ни видит он: и лавчонка против его окон, и голова старухи, живущей в супротивном
доме, подходящей
к окну с коротенькими занавесками, — все ему гадко, однако же он не
отходит от окна.
К нему-то я и обернулся. Я оставил чужой мне мир и воротился
к вам; и вот мы с вами живем второй год, как бывало, видаемся каждый день, и ничего не переменилось, никто не
отошел, не состарелся, никто не умер — и мне так
дома с вами и так ясно, что у меня нет другой почвы — кроме нашей, другого призвания, кроме того, на которое я себя обрекал с детских лет.
Сентябрь уже подходил
к половине; главная масса полевых работ
отошла; девушки по вечерам собирались в девичьей и сумерничали; вообще весь
дом исподволь переходил на зимнее положение.
Розанов, подойдя
к калитке этого
дома, поискал звонка, но никакого признака звонка не было. Доктор
отошел немного в сторону и посмотрел в окно верхнего этажа. Сквозь давно не мытые стекла на некоторых окнах видны были какие-то узлы и подушки, а на одном можно было отличить две женские фигуры, сидевшие спиною
к улице.
Нужно сказать, что все время, как приехал барин, от господского
дома не
отходила густая толпа, запрудившая всю улицу. Одни уходили и сейчас же заменялись другими.
К вечеру эта толпа увеличивалась и начинала походить на громадное шевелившееся животное. Вместе с темнотой увеличивалась и смелость.
Голос Павла звучал твердо, слова звенели в воздухе четко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим
отходили вправо и влево
к домам, прислонялись
к заборам. Теперь толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего народа. И еще толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
Раз весною он всю ночь не спал, тосковал, хотелось ему выпить.
Дома нечего захватить было. Надел шапку и вышел. Прошел по улице, дошел до попов. У дьячка борона наружу стоит прислонена
к плетню. Прокофий подошел, вскинул борону на спину и понес
к Петровне в корчму, «Авось, даст бутылочку». Не успел он
отойти, как дьячок вышел на крыльцо. Уж совсем светло, — видит, Прокофий несет его борону.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка,
отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению
к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
Несчастливцев. Ты не подумай, братец, что я гнушаюсь своим званием. А неловко, братец;
дом такой: тишина, смирение. А ведь мы с тобой почти черти, немного лучше. Сам знаешь: скоморох попу не товарищ. Только ты насчет ссоры или драки, ну, и насчет чужого поостерегись, Аркаша! Хоть тебе и трудно будет, а постарайся, братец, вести себя как следует порядочному лакею. Вот, во-первых, сними, братец, картуз да
отойди к стороне, кто-то идет.
Андрей Ефимыч
отошел к окну и посмотрел в поле. Уже становилось темно, и на горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая луна. Недалеко от больничного забора, в ста саженях, не больше, стоял высокий белый
дом, обнесенный каменною стеной. Это была тюрьма.
Градобоев. Давай шагами мерять, ты от
дому, а я от забору, так и сойдемся вместе. (
Отходит к забору).
Очень обрадовавшись тому, что все идет хорошо, господин Голядкин поставил зеркало на прежнее место, а сам, несмотря на то что был босиком и сохранял на себе тот костюм, в котором имел обыкновение
отходить ко сну, подбежал
к окошку и с большим участием начал что-то отыскивать глазами на дворе
дома, на который выходили окна квартиры его.
Свои я записывал в отдельную желтую тетрадку, и их набралось уже до трех десятков. Вероятно, заметив наше взаимное влечение, Григорьевы стали поговаривать, как бы было хорошо, если бы,
отойдя к Новому году от Погодина, я упросил отца поместить меня в их
доме вместе с Аполлоном, причем они согласились бы на самое умеренное вознаграждение.
Тетерев(качая головой,
отходит от нее
к двери и, отворив дверь, говорит, тяжело ворочая языком). Проклятие
дому сему!.. И больше ничего…
Со стороны маменькиной подобные проводы были нам сначала ежедневно, потом все слабее, слабее: конечно, они уже попривыкли разлучаться с нами, а наконец, и до того доходило, что когда старшие братья надоедали им своими шалостями, так они, бывало, прикрикнут:"Когда б вас чорт унес в эту анафемскую школу!"Батенька же были
к нам ни се, ни то. Я же, бывши
дома, от маменьки не
отходил.
Когда Савелий подошел
к ожиговскому
дому, на дворе завизжали блоки и раздался хриплый лай двух здоровенных киргизских волкодавов. Впрочем, во втором этаже в двух самых маленьких оконцах теплился слабый свет — значит, старик еще не спал. Савелий осторожно постучал в калитку и
отошел. Когда вверху отворилась форточка, он по раскольничьему обычаю помолитвовался...
Но я вижу, что некстати сделал такое трагическое примечание, и потому
отсылаю его
к фельетонам тех газет, которые предохраняют от обманов, от недобросовестности, от тараканов, если они у вас есть в
доме, рекомендуя известного господина Принчипе, страшного врага и противника всех тараканов на свете, не только русских, но даже и иностранных, как-то пруссаков и проч.
Дело в том, что с тех пор, как приехала бабушка со своим штатом, все заботы по
дому и хозяйству, лежавшие на ней, перешли
к Анне, горничной княгини. Теперь не Барбалэ, а Анна или хорошенькая Родам бегала по комнатам, звеня ключами, приготовляя стол для обедов и завтраков или разливая по кувшинам сладкое и легкое грузинское вино. Я видела, как даже осунулась Барбалэ и уже не
отходила от плиты, точно боясь потерять свои последние хозяйственные обязанности.
Разливала Марфа Захаровна. Саня сидела немножко поодаль. Первач
отошел к перилам, присел на них, обкусывал стебелек какой-то травы и тревожно взглядывал на тот конец стола, где между Иваном Захарычем и его старшей сестрой помещался Теркин. Он уже почуял, что ему больше ходу не будет в этом
доме, что „лесной воротила“ на службу компании его не возьмет… Да и с барышней ничего путного не выйдет.
Потом они
отошли к углу
дома Троицкого подворья, стали в двух шагах от подъезда и продолжали свои переговоры.
Но тотчас же он сам испугался своего голоса и
отошел от двери
к окну. Он хотя был и пьян, но ему стало стыдно этого своего пронзительного крика, который, вероятно, разбудил всех в
доме. После некоторого молчания
к нему подошел доктор и тронул его за плечо. Глаза доктора были влажны, щеки пылали…
Чтоб «сохранить
дом», нужно было выдать Доньку за парня, который бы согласился идти в приемные зятья; иначе, после смерти старика-отца, земля, по обычаю, должна была
отойти к «обществу».
Заимодавцы посадили Руфина в тюрьму, а детей его и бедную Магну взяли в рабство. А чтобы сделать это рабство еще тяжелее, они разлучили Магну с детьми и малюток ее
отослали в село
к скопцу-селянину, а ее отдали содержателю бесчестного
дома, который обязался платить им за нее в каждые сутки по три златницы.
— Нет, черт возьми! Вы все не правы. Ну, что это за наказание? Оно придает ему лишь желание еще раз провиниться, а по-моему —
отослать его
к конюху и познакомить его с кнутом, а потом посмотреть: будет ли он таким приверженцем вашего
дома, как говорит. Поверьте, это лучшая проба.
Оставшееся после него состояние выразилось в крупной сумме девятисот тысяч, кроме описанного нами
дома на Сивцевом Вражке, купленного им на имя жены, и родовых имений в Рязанской губернии. По оставленному им завещанию, капитал делился на три части: триста тысяч получила жена, триста тысяч сын по достижении сорокалетнего возраста, и триста тысяч дочь по выходе замуж с согласия матери; имения
отходили также
к сыну, но он тоже делался их полноправным собственником лишь по достижении им сорокалетнего возраста.
Он
отошел от
дома на довольно большое расстояние и остановился неподвижно, напряженно смотря по направлению
к воротам
дома Ратицыных.
— Нет, черт возьми! Вы все не правы. Ну, что это за наказание? Оно придает ему лишь желание еще раз провиниться, а по-моему —
отослать его
к конюху и познакомить спину его с кнутом, а потом посмотреть: будет ли он таким приверженцем вашего
дома, как говорит. Поверьте, это лучшая проба.
Он весь обмерз; его чем-то смазали, и он еще жив был, но ужасный запах, который обдал меня при приближении
к нему, сказал мне, что дух, стерегший
дом сей,
отходит.
И так смело держал и влек за собою архиерея, что тот ему сказал: «Да
отойди ты прочь от меня! — чего причiпився!» и затем еще якось его пугнул, но, однако, поехал
к нему обедать, а наш обед, хотя и без налима, но хорошо изготовленный, оставался в пренебрежении, и отец за это страшно рассвирепел и послал в
дом к Финогею Ивановичу спросить архиерея: что это значит?