Неточные совпадения
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им
душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев,
отнимет от него и сердце, и
душу, и божественное пламя таланта.
Прошло мгновение ужасной немой борьбы в
душе Свидригайлова. Невыразимым взглядом глядел он на нее. Вдруг он
отнял руку, отвернулся, быстро отошел к окну и стал пред ним.
Если позволено проникать в чужую
душу, то в
душе Ивана Ивановича не было никакого мрака, никаких тайн, ничего загадочного впереди, и сами макбетовские ведьмы затруднились бы обольстить его каким-нибудь более блестящим жребием или
отнять у него тот, к которому он шествовал так сознательно и достойно.
Ты вот сердишься, что времена изменились, что теперь слепых не рубят в ночных сечах, как Юрка-бандуриста; ты досадуешь, что тебе некого проклинать, как Егору, а сам проклинаешь в
душе своих близких за то, что они
отняли у тебя счастливую долю этих слепых.
Видно, что его, может быть, от природы и не слабую личность сильно подавили в свое время и отняли-таки у него значительную долю природной силы
души.
— Не о себе плачу, — отозвался инок, не
отнимая рук. — Знамения ясны… Разбойник уж идет с умиренною
душой, а мы слепотствуем во тьме неведения.
Неопровержимостью своих мнений, уверенностью тона, дидактичностью изложения он так же
отнимал волю у бедной Любки и парализовал ее
душу, как иногда во время университетских собраний или на массовках он влиял на робкие и застенчивые умы новичков.
Ей, женщине и матери, которой тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется
душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к молодой жизни, которую они должны были осудить и
отнять у самих себя.
Не
отнимет моей
души, мыслей, сознания?
И я ненавижу их, ненавижу всеми силами
души, потому что желал бы
отнять в свою пользу то уменье пользоваться дарами жизни, которым они вполне обладают…
— Гоголя, по-моему, чересчур уж захвалили, — отвечал старик решительно. — Конечно, кто у него может это
отнять: превеселый писатель! Все это у него выходит живо, точно видишь перед собой, все это от
души смешно и в то же время правдоподобно; но…
Ночами, чувствуя, что в сердце его, уже отравленном, отгнивает что-то дорогое и хорошее, а тело горит в бурном вожделении, он бессильно плакал, — жалко и горько было сознавать, что каждый день не даёт, а
отнимает что-то от
души и становится в ней пусто, как в поле за городом.
— Не туда, сударь, не в ту сторону направляем ум — не за серебро и злато держаться надобно бы, ой, нет, а вот — за грамоту бы, да! Серебра-злата надо мно-ого иметь, чтобы его не
отняли и давало бы оно силу-власть; а ум-разум — не
отнимешь, это входит в самую кость
души!
— Чтò
душишь парнишку-то? — сказала мать ребенка,
отнимая его у ней и расстегивая бешмет, чтобы дать ему груди. — Лучше бы с парнем здоровкалась.
Он не может уничтожить противоречий жизни, у него нет сил изгнать из нее зло и грязь, — так не
отнимайте же у него права не видеть того, что убивает
душу!
Счастливцев. Думает здесь попользоваться чем-нибудь от тетушки. Уж просил бы прямо на бедность; так, видишь, стыдно. Давеча оплошал, не удалось зажать деньги-то; вот теперь на меня за это бесится. Самой низкой
души человек! В карты давеча играл с гимназистом, заманивал его. Уж я ушел от них; обыграет его, думаю,
отнимет деньги да еще прибьет. Да так и будет; ему это не впервой! Он убьет кого-нибудь, с ним в острог попадешь. Вся ухватка-то разбойничья — Пугачев живой.
А Карлоне уже услыхал ее крики, бросился встречу ей, но когда ему сказали, что случилось, он упал на колени среди толпы, потом вскочил и ударил невесту свою левой рукою по лицу, а правой стал
душить грека, — народ едва успел
отнять его.
Параша. За что ж это, господи, наказанье такое! Что ж это за парень, что за плакса на меня навязался! Говоришь-то ты, точно за
душу тянешь. Глядишь-то, точно украл что. Аль ты меня не любишь, обманываешь? Видеть-то тебя мне тошно, только ты у меня духу
отнимаешь. (Хочет итти).
— Кто? я-то хочу
отнимать жизнь? Господи! да кабы не клятва моя! Ты не поверишь, как они меня мучают! На днях — тут у нас обозреватель один есть принес он мне свое обозрение… Прочитал я его — ну, точно в отхожем месте часа два просидел! Троша у него за
душой нет, а он так и лезет, так и скачет! Помилуйте, говорю, зачем? по какому случаю? Недели две я его уговаривал, так нет же, он все свое: нет, говорит, вы клятву дали! Так и заставил меня напечатать!
— Народ без религии — все равно что тело без
души, — шамкал какой-то седовласый младенец, —
отнимите у человека
душу, и тело перестает фонксионировать, делается бездушным трупом; точно так же,
отнимите у народа религию — и он внезапно погрязает в пучине апатии.
Ее старались удалять от всего, что могло, по соображению родных, сильно влиять на ее
душу:
отнимали у нее книги, она безропотно отдавала их и, садясь, молчала по целым дням, лишь машинально исполняя, что ей скажут, но по-прежнему часто невпопад отвечала на то, о чем ее спросят.
— Уж я не знаю, как быть, — начала Раиса. — Доктор рецепт прописал, надо в аптеку сходить; а тут наш мужичок (у Латкина оставалась одна крепостная
душа) дровец из деревни привез да гуся. А дворник
отнимает: вы мне, говорит, задолжали.
Безобразный нищий всё еще стоял в дверях, сложа руки, нем и недвижим — на его ресницах блеснула слеза: может быть первая слеза — и слеза отчаяния!.. Такие слезы истощают
душу,
отнимают несколько лет жизни, могут потопить в одну минуту миллион сладких надежд! они для одного человека — что был Наполеон для вселенной: в десять лет он подвинул нас целым веком вперед.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и
отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо
души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
Столько я страдала, столько греха на свою
душу приняла, — думает Катерина Львовна, — а он без всяких хлопот приехал и
отнимает у меня…
Я не понимаю, что у вас, мужчин, за страсть
отнимать у женщин спокойствие
души, делая из них, чистых и прекрасных, каких-то гадких существ, которых вы сами будете после презирать.
— Ребёночка хочу… Как беременна-то буду, выгонят меня! Нужно мне младенца; если первый помер — другого хочу родить, и уж не позволю
отнять его, ограбить
душу мою! Милости и помощи прошу я, добрый человек, помоги силой твоей, вороти мне отнятое у меня… Поверь, Христа ради, — мать я, а не блудница, не греха хочу, а сына; не забавы — рождения!
— Ты бога не обижай… Чего тебе надо?.. Ничего не надо… Кусочек хлебца разве. А бога обижать грех. Это от беса. Беси — они всяко ногу подставляют. Знаю я их. Обижены они, беси-то. Злые. Обижены, оттого и злы. Вот и не надо обижаться, а то уподобишься бесу. Тебя обидят, а ты им скажи: спаси вас Христос! И уйди прочь. Ну их! Тленность они все. Главное-то — твоё. Душу-то не
отнимут. Спрячь её, и не
отнимут.
Я посмотрела на него, и мне вдруг стало легко на
душе; как будто
отняли у меня тот больной нравственный нерв, который заставлял страдать меня.
Премудрая доказывает умом и опытами, что «излишно строгое наказание не удерживает людей от злодеяний; что умеренное, но продолжительное, действует на
душу сильнее жестокого, но маловременного; что законы исправительные и кроткие благотворнее строгих, искоренительных; что ужасная привычка к казни ожесточает сердце и
отнимает у Законодателя способы к исправлению нравов; что стыд должен быть главным его орудием; что не умеренность наказания, а совершенное упущение вины рождает дерзость и необузданность» (81–91).
Петрович. И сам беру, и знаю, как люди берут, ты мне не толкун. Попался тебе баран лохматый, ну, и обстриги его. А ведь ты со шкурой норовишь. Ты у меня с деньгами-то полбока вырвал. Я барином зажил, а ты меня сразу в нищие разжаловал. Только одна своя
душа осталась, а то все ты
отнял. Ты из меня, как паук, всю кровь высосал.
Анна. Конечно, все; как ему не отдать, он из
души вытянет. Настенька истратила кой-что на себя; а рублей пять все-таки у ней он
отнял.
Для нас, не посвященных в простое таинство
души заклинателя — в его власть над словом, превращающую слово в дело, — это может быть смешно только потому, что мы забыли народную
душу, а может быть, истинную
душу вообще; для непосвященного с простою
душой, более гармоничной, менее охлажденной рассудком, чем наша, — такое таинство страшно; перед ним — не мертвый текст, с гордостью записанный со слов деревенского грамотея, а живые, лесные слова; не догматический предрассудок, но суеверная сказка, а творческий обряд, страшная быль, которая вот сейчас вырастет перед ним, заколдует его, даст или
отнимет благополучие или, еще страшнее, опутает его неизвестными чарами, если того пожелает всемогущий кудесник.
Идем под свежим ветерком, катерок кренится и бортом захватывает, а я ни на что внимания не обращаю, и в груди у меня слезы. В
душе самые теплые чувства, а на уме какая-то гадость, будто
отнимают у меня что-то самое драгоценное, самое родное. И чуть я позабудусь, сейчас в уме толкутся стихи: «А ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой». «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку». Я зарыдал во сне. «Никита мой милый! Никитушка! Что с тобою делают!»
Сотник, уже престарелый, с седыми усами и с выражением мрачной грусти, сидел перед столом в светлице, подперши обеими руками голову. Ему было около пятидесяти лет; но глубокое уныние на лице и какой-то бледно-тощий цвет показывали, что
душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, и вся прежняя веселость и шумная жизнь исчезла навеки. Когда взошел Хома вместе с старым козаком, он
отнял одну руку и слегка кивнул головою на низкий их поклон.
Таня (вслед Андрею, качая головой). «Ангельская
душа»! На языке-то у тебя мед, а под языком-то лед!.. Говорит: не брани ее, — а кого ж мне бранить-то, как не ее? Она мое счастье-то
отняла.
Вы видите, что этих людей [забили и] обезличили хуже, чем всякого крестьянина; их лишили сознания своего достоинства и обязанностей, у них
отняли всякую возможность серьезно взглянуть на себя, у них вынули
душу и заменили ее несколькими условными требованиями и сентенциями житейской цивилизации.
Раз получил от судьбы подарок и… тот
отняли! Мало ему его ума, его красоты, его великой
души… Ему понадобилось еще мое счастье!
Отнял… А я? Что я? Я ничего… Так… Больной, недалекого ума, женоподобный, сантиментальный, обиженный богом… С наклонностью к безделью, мистицизму, суеверный… Добил друг!
И снова то неприятное, что не оставляло Алексея Степановича всю страстную неделю, завозилось в его
душе и
отняло у ночи ее жуткую прелесть.
Счастливы люди, если они ничего, кроме
души своей, не называют своим. Счастливы они, если живут и среди корыстных, и злых, и ненавидящих их людей, — счастье их никто не может
отнять от них.
Если бы я даже ошибался, полагая, что
души бессмертны, я был бы счастлив и доволен своей ошибкой; и пока я живу, ни один человек не будет в силах
отнять у меня эту уверенность. Уверенность эта дает мне спокойствие и полное удовлетворение.
Наживи себе такое богатство, чтобы никто не мог
отнять его от тебя, чтобы оно и по смерти осталось за тобою и никогда бы не убавлялось и не тлело. Богатство это — твоя
душа.
Одни люди полагают жизнь в чревоугодии, другие — в половой похоти, третьи — во власти, четвертые — в славе людской, и на всё это тратят свои силы, а нужно всегда и всем людям только одно: растить
душу. Только одно это дает людям то истинное благо, такое благо, какого никто
отнять не может.
Ардальон согласился и на извозчике полетел домой за черновою рукописью. Его
душила злость и досада, но в тщетном бессилии злобы он только награждал себя названиями осла и дурака, а Верхохлебову посылал эпитеты подлеца и мерзавца. «Двести пятьдесят рублей — шутка сказать! — так-таки ни за что из-под носа вот прахом развеялись!.. Экой мерзавец! Чуть три половины не
отнял! Три половины! Тьфу, подлец какой!»
В
душу ее закралось тревожное опасение, как бы Полояров насильно или обманом не
отнял у нее ребенка. На нее напал затаенный и мучительный страх. Что он в состоянии сделать это — она не сомневалась; поэтому надо быть теперь вечно настороже, надо, может, тяжелой борьбой отстаивать свое материнское право.
— Какая? Ужасная,
душа моя. Меня мучает мысль о… твоем муже. Я молчал до сих пор, боялся потревожить твой внутренний покой. Но я не в силах молчать… Где он? Что с ним? Куда он делся со своими деньгами? Ужасно! Каждую ночь мне представляется его лицо, испитое, страдающее, умоляющее… Ну, посуди, мой ангел! Ведь мы
отняли у него его счастье! Разрушили, раздробили! Свое счастье мы построили на развалинах его счастья… Разве деньги, которые он великодушно принял, могут ему заменить тебя? Ведь он тебя очень любил?
— О, мне ничего не надо, — поторопилась сказать она. — Ваша мама так много сделала для меня,
отняв у старого фокусника и выходив во время болезни… Мне ничего не надо больше, я и так благодарна ей от всей
души.
Однако любопытные стычки обоих педагогов ждут нас впереди, а здесь уместно мимоходом объяснить, чего ради в патриотической и строго-православной
душе генерала совершился такой резкий куркен-переверкен, для чего он
отнял сына у идеалиста с русским православным направлением и сам, своими руками, швырнул его в отравленные объятия такого смелого и ловкого нигилиста, который сразу наполнил с краями срезь амфору Сеничкиным ядом и поднес ее к распаленным устам жаждавшего впечатлений мальчика?
Женя, вероятно, роптала на то, что отец своими разговорами отвадил от дома всех порядочных людей и сегодня
отнял у них единственного знакомого, быть может, жениха, и теперь уже у бедного молодого человека во всем уезде нет места, где он мог бы отдохнуть
душой.
— Если вы уважаете эту девушку, так, конечно, не смех возбудит мой рассказ. Еще оговорку. У меня один сын; каков ни есть, он дорог матери.
Отними его, Господи, у меня, если я хоть в одном слове покривлю
душою в том, что вам передаю. Слушайте же.