Неточные совпадения
Левин
в душе осуждал это и не понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен был наступить для нее, когда она будет
в одно и то же время женой мужа, хозяйкой
дома, будет
носить, кормить и воспитывать детей.
— Нет еще; я говорил раза два с княжной, не более, но знаешь, как-то напрашиваться
в дом неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если бы я
носил эполеты…
С интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как бы уже чужая этому
дому, так влитому
в сознание с детства, что, казалось, всегда
носила его
в себе, а теперь выглядевшему подобно родным местам, посещенным спустя ряд лет из круга жизни иной.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех церквей, шли за город,
в поле — провожать икону Богородицы
в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно
в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно»,
носили по всем
домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани
в пользу монастыря.
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма,
в котором ходил
в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что
в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он
носил некогда, провожая покойных господ
в церковь или
в гости; а ливрея
в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства
дома Обломовых.
Они поселились
в тихом уголке, на морском берегу. Скромен и невелик был их
дом. Внутреннее устройство его имело так же свой стиль, как наружная архитектура, как все убранство
носило печать мысли и личного вкуса хозяев. Много сами они привезли с собой всякого добра, много присылали им из России и из-за границы тюков, чемоданов, возов.
Он ходил по
дому, по саду, по деревне и полям, точно сказочный богатырь, когда был
в припадке счастья, и столько силы
носил в своей голове, сердце, во всей нервной системе, что все цвело и радовалось
в нем.
Ей
носили кофе
в ее комнату; он иногда не обедал
дома, и все шло как нельзя лучше.
Надежда Васильевна и Анна Васильевна Пахотины, хотя были скупы и не ставили собственно личность своего братца
в грош, но дорожили именем, которое он
носил, репутацией и важностью
дома, преданиями, и потому, сверх определенных ему пяти тысяч карманных денег,
в разное время выдавали ему субсидии около такой же суммы, и потом еще, с выговорами, с наставлениями, чуть не с плачем, всегда к концу года платили почти столько же по счетам портных, мебельщиков и других купцов.
Экономка весь день гремит ключами; буфет не затворяется. По двору поминутно
носят полные блюда из кухни
в дом, а обратно человек тихим шагом несет пустое блюдо, пальцем или языком очищая остатки. То барыне бульон, то тетеньке постное, то барчонку кашки, барину чего-нибудь посолиднее.
Там то же почти, что и
в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот
домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем.
В городе, при таком большом народонаселении, было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед;
носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
От Сидатуна долина Имана
носит резко выраженный денудационный характер. Из мелких притоков ее
в этом месте замечательны: с правой стороны Дандагоу [Дунь-да-гоу — большая восточная долина.] (с перевалом на Арму), потом — Хуангзегоу [Хуа-цзянь-гоу — долина,
в которой много цветов.] и Юпигоу [Ю-пи-гоу — долина рыбьей кожи.], далее — Могеудзгоу [Мо-чу-цзы-гоу — долина, где растет много грибов.] и Туфангоу [Ту-фан-гоу — долина с
домами из земли.].
Сверх дня рождения, именин и других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких
в доме княжны был накануне Нового года. Княжна
в этот день поднимала Иверскую божию матерь. С пением
носили монахи и священники образ по всем комнатам. Княжна первая, крестясь, проходила под него, за ней все гости, слуги, служанки, старики, дети. После этого все поздравляли ее с наступающим Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят детям. Она ими играла несколько дней, потом сама раздаривала.
Лет до десяти я не замечал ничего странного, особенного
в моем положении; мне казалось естественно и просто, что я живу
в доме моего отца, что у него на половине я держу себя чинно, что у моей матери другая половина, где я кричу и шалю сколько душе угодно. Сенатор баловал меня и дарил игрушки, Кало
носил на руках, Вера Артамоновна одевала меня, клала спать и мыла
в корыте, m-me Прово водила гулять и говорила со мной по-немецки; все шло своим порядком, а между тем я начал призадумываться.
А этишкеты, а помпон, а лядунка… что с ними
в сравнении была камлотовая куртка, которую я
носил дома, и желтые китайчатые панталоны?
— Оно бы и я так думал, чтобы
в шинок; но ведь проклятая жидовка не поверит, подумает еще, что где-нибудь украли; к тому же я только что из шинка. — Мы
отнесем его
в мою хату. Нам никто не помешает: жинки нет
дома.
В старину Дмитровка
носила еще название Клубной улицы — на ней помещались три клуба: Английский клуб
в доме Муравьева, там же Дворянский, потом переехавший
в дом Благородного собрания; затем
в дом Муравьева переехал Приказчичий клуб, а
в дом Мятлева — Купеческий. Барские палаты были заняты купечеством, и барский тон сменился купеческим, как и изысканный французский стол перешел на старинные русские кушанья.
Полиция не смела пикнуть перед генералом, и вскоре
дом битком набился сбежавшимися отовсюду ворами и бродягами, которые
в Москве орудовали вовсю и
носили плоды ночных трудов своих скупщикам краденого, тоже ютившимся
в этом
доме. По ночам пройти по Лубянской площади было рискованно.
Вообще
в новом
доме всем жилось хорошо, хотя и было тесновато. Две комнаты занимали молодые,
в одной жили Емельян и Симон,
в четвертой — Михей Зотыч, а пятая
носила громкое название конторы, и пока
в ней поселился Вахрушка. Стряпка Матрена поступила к молодым, что послужило предметом серьезной ссоры между сестрами.
Лежит он
в пади, которая и теперь
носит японское название Хахка-Томари, и с моря видна только одна его главная улица, и кажется издали, что мостовая и два ряда
домов круто спускаются вниз по берегу; но это только
в перспективе, на самом же деле подъем не так крут.
Его опять повернули
в скотники, а на Агафью наложили опалу; из
дома ее не выгнали, но разжаловали из экономок
в швеи и велели ей вместо чепца
носить на голове платок.
В мир из
Дома доходило очень мало известий, и те, которые доходили до мирских ушей, были по большей части или слишком преувеличены, или совсем чудовищно извращены и
носили самый грязный, циничный характер.
Вся картина, которая рождается при этом
в воображении автора,
носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл,
дома остались теперь одни только развалины; вместо сада,
в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев;
в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас»,
в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих,
в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Дочка у него
в дома рукодельничать хаживала. Однако
в маленьком городишке это ремесло самое дрянное, потому что у нас и платьев-то
носить некому. Выработаешь ли, нет ли, три целковых
в месяц — тут и пей и ешь. Из себя она была разве молода только, а то и звания красоты нет. Я с ней почесть что и не встречался никогда, потому что ни ей, ни мне не до разговоров было.
— Хорошо. А какую рубашку
носил твой папка
в то время, когда к отческому
дому гусей пригонял?
— Когда я
в первый раз без посторонней помощи прошел по комнате нашего
дома, то моя добрая мать, обращаясь к моему почтенному отцу, сказала следующее: „Не правда ли, мой добрый Карл, что наш Фриц с нынешнего дня достоин
носить штаны?“ И с тех пор я расстаюсь с этой одеждой только на ночь.
Это был, по-видимому, весьма хилый старик, с лицом совершенно дряблым; на голове у него совсем почти не оказывалось волос, а потому
дома,
в одиночестве, Мартын Степаныч обыкновенно
носил колпак, а при посторонних и
в гостях надевал парик; бакенбарды его состояли из каких-то седоватых клочков; уши Мартын Степаныч имел большие, торчащие, и особенно правое ухо, что было весьма натурально, ибо Мартын Степаныч всякий раз, когда начинал что-либо соображать или высказывал какую-нибудь тонкую мысль, проводил у себя пальцем за ухом.
— Кабы сразу тыщами ворочать — ну, еще туда-сюда… А из-за грошей с народом возиться — это из пустого
в порожнее. Нет, я вот погляжу-погляжу да
в монастырь уйду,
в Оранки. Я — красивый, могутно́й, авось какой-нибудь купчихе понравлюсь, вдове! Бывает этак-то, — один сергацкой парень
в два года счастья достиг да еще на девице женился, здешней, городской;
носили икону по
домам, а она его и высмотрела…
В жизни же внушается, что надо соблюдать следующие правила: не есть мяса и молока
в известные дни, еще
в другие известные дни служить молебны и панихиды по умершим,
в праздники принимать священника и давать ему деньги и несколько раз
в году брать из церкви доски с изображениями и
носить их на полотенцах по полям и
домам.
В этот вечер Варвара нашла случай украсть у Передонова первое поддельное письмо. Это было ей необходимо, по требованию Грушиной, чтобы впоследствии, при сравнении двух подделок, не оказалось разницы. Передонов
носил это письмо с собою, но сегодня как-то случайно оставил его
дома: переодеваясь из виц-мундира
в сюртук, вынул его из кармана, сунул под учебник на комоде, да там и забыл. Варвара сожгла его на свечке у Грушиной.
— А я на что похож? Не-ет, началась расслойка людям, и теперь у каждого должен быть свой разбег. Вот я,
в городе Вологде,
в сумасшедшем
доме служил, так доктор — умнейший господин! — сказывал мне: всё больше год от году сходит людей с ума. Это значит — начали думать! Это с непривычки сходят с ума, — не привыкши кульё на пристанях
носить, обязательно надорвёшься и грыжу получишь, как вот я, — так и тут — надрывается душа с непривычки думать!
Сначала
в Москве ее
носили на руках, считали за особенную рекомендацию на светское значение ездить к графине; но мало-помалу желчный язык ее и нестерпимая надменность отучили от ее
дома почти всех.
Я нацинаю говолить и, наконец, забываю, сто это она, а не он, и говолю, сто Фуфаевский послал своему блату
в Польсу, письмо, стоб он выслал ему сюда для губельнатолсы симпатицескую польскую блошку, стобы под платьем
носить; а она как вскочит… «Глегуал! — кличит, лясполядись сейцас его уволить! он меня обидел», — и с тех пол меня
в дом не плинимают.
Зотушка, когда вышел из братцевой горницы, побрел к себе
в флигелек, собрал маленькую котомочку, положил
в нее медный складень — матушкино благословение — и с этой
ношей, помолившись
в последний раз
в батюшкином
дому, вышел на улицу. Дело было под вечер. Навстречу Зотушке попалось несколько знакомых мастеровых, потом о. Крискент, отправлявшийся на своей пегой лошадке давать молитву младенцу.
— Трудно? Тебе? Врёшь ты! — вскричал Илья, вскочив с кровати и подходя к товарищу, сидевшему под окном. — Мне — трудно, да! Ты — что? Отец состарится — хозяин будешь… А я? Иду по улице,
в магазинах вижу брюки, жилетки… часы и всё такое… Мне таких брюк не
носить… таких часов не иметь, — понял? А мне — хочется… Я хочу, чтобы меня уважали… Чем я хуже других? Я — лучше! А жулики предо мной кичатся, их
в гласные выбирают! Они
дома имеют, трактиры… Почему жулику счастье, а мне нет его? Я тоже хочу…
— Позапрошлый раз
в трактире дядя твой чай пил с каким-то старичком, — начётчиком, должно быть. Старичок говорил, будто
в библии сказано: «покойны
дома у грабителей и безопасны у раздражающих бога, которые как бы бога
носят на руках своих…»
Улица, очень чистая и широкая, с садами, разделявшими между собой небольшие
дома, была пуста. Только вдали виднелась знакомая фигура,
в которой я сразу узнал Песоцкого. Прекрасный актер на роли холодных любовников, фатов, он и
в жизни изящно одевался,
носил небольшие усики, которые так шли к его матово-бледному, продолговатому лицу, которое или совсем не знало загара, или знало такие средства, с которыми загар не
в силах был бороться, то есть перед которыми солнце пасовало.
Скрыть это и
носить в этом отношении маску князь видел, что на этот, по крайней мере, день
в нем недостанет сил, — а потому он счел за лучшее остаться
дома, просидел на прежнем своем месте весь вечер и большую часть ночи, а когда на другой день случайно увидел
в зеркале свое пожелтевшее и измученное лицо, то почти не узнал себя.
Довольство
в доме Жиглинских с тех пор, как Елена сделалась начальницей заведения, заметно возросло; но это-то именно и кидало Елизавету Петровну
в злобу неописанную: повышение дочери она прямо
относила не к достоинствам ее, а к влиянию и просьбам князя.
К Бегушеву Домна Осиповна, хоть и прошла почти неделя, не ехала; он ее поджидал каждый день и не выходил даже из
дому: его очень поразил ее беспокойный и странный вид, который, впрочем, он
отнес к ее нервному расстройству; наконец, он получил от нее письмо; надпись адреса на конверте ему невольно кинулась
в глаза: она написана была кривыми строками и совершенно дрожащей рукой.
Кулыгин. Я
в дом отнес… Принесу сейчас. (Уходит
в дом.)
Паркер был лакей, — я видел такую одежду, как у него, на картинах. Седой, остриженный, слегка лысый, плотный человек этот
в белых чулках, синем фраке и открытом жилете
носил круглые очки, слегка прищуривая глаза, когда смотрел поверх стекол. Умные морщинистые черты бодрой старухи, аккуратный подбородок и мелькающее сквозь привычную работу лица внутреннее спокойствие заставили меня думать, не есть ли старик главный управляющий
дома, о чем я его и спросил. Он ответил...
В тот день, когда я увидел этого ребенка,
в Петербурге ждали наводнения; с моря сердито свистал порывистый ветер и
носил по улицам целые облака холодных брызг, которыми раздобывался он где-то за углом каждого
дома, но где именно он собирал их — над крышей или за цоколем — это оставалось его секретом, потому что с черного неба не падало ни одной капли дождя.
К счастью, Транквиллитатин на ту пору отлучился куда-то из города; он не мог прийти к нам раньше завтрашнего дня; нужно было воспользоваться ночью! Тетка не запиралась у себя
в комнате, да и у нас
в целом
доме ключи не действовали
в замках; но куда она положит часы, где спрячет? До вечера она их
носила в кармане и даже не раз вынимала и рассматривала их; но ночью — где они ночью будут? Ну, уж это мое дело отыскать, думал я, потрясая кулаками.
Сад Мацневского училища был садом тогда, когда
в теперешних развалинах мацневского
дома не жили филины и не распоряжалось начальство о-ского духовного училища; а с переходом
в руки духовного ведомства тут все разрушалось, ветшало и
носило на себе следы небрежности и страшного неряшества.
Наконец рыбы рассказывают ей, что гроб волнами
отнесло в море и прибило к Библосу, где вокруг него выросло громадное дерево и скрыло
в своем стволе тело бога и его плавучий
дом.
Где первоначально были помещены такие-то стихи, какие
в них были опечатки, как они изменены при последних изданиях, кому принадлежит подпись А или
В в таком-то журнале или альманахе,
в каком
доме бывал известный писатель, с кем он встречался, какой табак курил, какие
носил сапоги, какие книги переводил по заказу книгопродавцев, на котором году написал первое стихотворение — вот важнейшие задачи современной критики, вот любимые предметы ее исследований, споров, соображений.
— Все
носят: я жила
в одном графском
доме, там везде декос.
Павлагеюшка тоже вязала и сучила поплёвки и ткала одеяла, но, кроме того, она, по усердию к приютившей ее семье, несла еще все самые тяжелые работы
в доме: ходила под кручу на Орлик за водою,
носила топливо, и прочее, и прочее.
— Возьми
в дом чужое дитя из бедности. Сейчас все у тебя
в своем
доме переменится: воздух другой сделается. Господа для воздуха расставляют цветы, конечно, худа нет; но главное для воздуха — это чтоб были дети. От них который дух идет, и тот ангелов радует, а сатана — скрежещет… Особенно
в Пушкарной теперь одна девка: так она с дитем бьется, что даже под орлицкую мельницу уже топить
носила.