Неточные совпадения
Вы,
может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник
отделения со мной на дружеской ноге.
Мало того, начались убийства, и на самом городском выгоне поднято было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного
отделения, как ни бились, не
могли отыскать отделенной от туловища головы.
Как ни сильно желала Анна свиданья с сыном, как ни давно думала о том и готовилась к тому, она никак не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись в свое одинокое
отделение в гостинице, она долго не
могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она себе и, не снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между окон, она стала думать.
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что в дворянском
отделении устроен для мужчин душ профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», — читал он, когда в дверь постучали и на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился в усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что
может провалиться сквозь пол.
— Все мои сочлены по Союзу — на фронте, а я, по силе обязанностей управляющего местным
отделением Русско-Азиатского банка, отлучаться из города не
могу, да к тому же и здоровье не позволяет. Эти беженцы сконцентрированы верст за сорок, в пустых дачах, а оказалось, что дачи эти сняты «Красным Крестом» для раненых, и «Крест» требует, чтоб мы немедленно освободили дачи.
— Добротный парень, — похвалил его дядя Миша, а у Самгина осталось впечатление, что Гусаров только что приехал откуда-то издалека, по важному делу,
может быть, венчаться с любимой девушкой или ловить убежавшую жену, — приехал, зашел в
отделение, где хранят багаж, бросил его и помчался к своему счастью или к драме своей.
Служение это он не представлял себе иначе, как в форме государственной службы, и потому, как только кончил курс, он систематически рассмотрел все деятельности, которым он
мог посвятить свои силы, и решил что он будет полезнее всего во втором
отделении Собственной Канцелярии, заведующей составлением законов, и поступил туда.
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там, говорит, в
отделение критики, но с благородством направления. Что ж,
может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера! Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на тебя, вот что. Какой там был Карл Бернар?
В первых числах декабря, часов в девять утром, Матвей сказал мне, что квартальный надзиратель желает меня видеть. Я не
мог догадаться, что его привело ко мне, и велел просить. Квартальный показал мне клочок бумаги, на котором было написано, что он «пригласил меня в 10 часов утра в III
Отделение собств. е. в. канцелярии».
Нам объявили, что университет велено закрыть. В нашем
отделении этот приказ был прочтен профессором технологии Денисовым; он был грустен,
может быть, испуган. На другой день к вечеру умер и он.
Влияние Химика заставило меня избрать физико-математическое
отделение;
может, еще лучше было бы вступить в медицинское, но беды большой в том нет, что я сперва посредственно выучил, потом основательно забыл дифференциальные и интегральные исчисления.
…Грустно сидели мы вечером того дня, в который я был в III
Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел в комнату жандармский офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться перед моей женой: «Он не
мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
В проекте о образе правления в Пенсильванском государстве, напечатанном, дабы жители оного
могли сообщать свои примечания, в 1776 году в июле,
отделение 35: «Свобода печатания отверста да будет всем, желающим исследовать законодательное правительство, и общее собрание да не коснется оныя никаким положением.
— Но, душечка, нельзя же, чтобы муж
мог отгадывать каждое женино желание, — вмешался начальник
отделения, чуя, что в его огород полетели камешки.
Но Горохов был столоначальник всем естеством своим, и притом такой столоначальник, который с минуты на минуту ждал, что его позовут в кабинет директора и скажут:"Не хотите ли место начальника
отделения?"Поэтому, даже в такую опасную минуту, когда кофточка на груди у Наденьки распахнулась, — даже и тогда он не
мог выжать из своих мозгов иной мысли, кроме:"Делу — время, потехе — час".
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать
можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику
отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
Тулузов, взяв с собой письмо Ченцова, ушел в свое
отделение, где снова прочитал это письмо и снова главным образом обратил свое внимание на последние строки. «
Может быть, и в самом деле застрелится!» — произнес он тем же полушепотом, как прежде сказал: — «Пойдут теперь истории, надобно только не зевать!»
— Сделать вы с ним
можете одно: посадить в долговое
отделение, с платою, конечно, от себя каждомесячно…
Гаускнехт, громадный и сильный мужик, едва
смог в несколько приемов перетаскать из кареты в номера многообильный багаж Марфиных и, заключив из этого, что приехавшие иностранцы были очень богатые господа, возвестил о том хозяину своему, обыкновенно сидевшему в нижнем
отделении отеля и с утра до ночи евшему там или пившему с кем-либо из друзей своих.
— Катерина Петровна не будет больше жить со мною, и потому в ее
отделение я перевожу главную контору мою; кроме того, и ты
можешь поместиться там с твоей семьей.
— О состоянии вы
можете справиться в первом
отделении, — объяснили ей, указав на следующую комнату.
— Но постойте, — прервал я Баклушина, — вас за это только
могли всего-то лет на десять, ну на двенадцать, на полный срок, в гражданский разряд прислать; а ведь вы в особом
отделении. Как это можно?
Я знаю про себя, что мне не нужно
отделение себя от других народов, и потому я не
могу признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству; знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не
могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни суды, производимые насилием, и потому я не
могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мнене нужно ни нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться от них с оружием в руках, и потому я не
могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним.
Если католики утверждают, что Дух святой во время разделения церквей арианской и греческой оставлял отпавшие церкви и оставался в одной истинной, то точно с таким же правом
могут утверждать протестанты всякого наименования, что во время
отделения их церкви от католической дух святой оставлял католическую и переходил в церковь, ими признаваемую. Так они это и делают.
Менялись главные начальники, менялись директоры, мелькали начальники
отделения, а столоначальник четвертого стола оставался тот же, и все его любили, потому что он был необходим и потому что он тщательно скрывал это; все отличали его и отдавали ему справедливость, потому что он старался совершенно стереть себя; он все знал, все помнил по делам канцелярии; у него справлялись, как в архиве, и он не лез вперед; ему предлагал директор место начальника
отделения — он остался верен четвертому столу; его хотели представить к кресту — он на два года отдалил от себя крест, прося заменить его годовым окладом жалованья, единственно потому, что столоначальник третьего стола
мог позавидовать ему.
Нет-с, я старовер, и я сознательно старовер, потому что я знал лучшее время, когда все это только разворачивалось и распочиналось; то было благородное время, когда в Петербурге школа устраивалась возле школы, и молодежь, и наши дамы, и я, и моя жена, и ее сестра… я был начальником
отделения, а она была дочь директора… но мы все, все были вместе: ни чинов, ни споров, ни попреков русским или польским происхождением и симпатиями, а все заодно, и… вдруг из Москвы пускают интригу, развивают ее, находят в Петербурге пособников, и вот в позапрошлом году, когда меня послали сюда, на эту должность, я уже ничего не
мог сгруппировать в Петербурге.
Нет, нет, эта страна,
может быть, и действительно очень хорошее «экзаменационное
отделение», но… я слишком слабо приготовлен: мне нужно что-нибудь полегче, пооднообразнее, поспокойнее.
Такой отказ был бы «невеликодушен», а дядя ничего невеликодушного не
мог себе позволить, и потому он не успел оглянуться, как у него на руках явилась целая куча сирот с их плохими, сиротскими делишками, и потом что ни год, то эта «поистине огромная опека» у Якова Львовича возрастала и, наконец, возросла до того, что он должен был учредить при своей вотчинной конторе целое особое
отделение для переписки и отчетности по опекунским делам.
Это до такой степени не подлежит
отделению, в смысле умственности, как и в смысле материальности, что как отечество не
может существовать без нас, так и мы не
можем существовать без него.
Зачем я сделал это, — не знаю. Мне показалось, что бессознательное ожидание чего-то, которое я здесь смутно испытывал, было именно ожидание этой минуты. И еще мне казалось, что я знал, что она приедет сегодня. Письмо, которое я не потрудился взять из
отделения… во всякое другое время я догадался бы, что это от нее… В нем, конечно, сообщалось об ее приезде, и теперь, оглядываясь на пустой платформе, она
может быть… ждала именно меня…
— А я тебя поблагодарю, милый мой! — кричал господин Голядкин вслед освободившемуся, наконец, Писаренке… «Шельмец, кажется, грубее стал после, — подумал герой наш, украдкой выходя из-за печки. — Тут еще есть крючок. Это ясно… Сначала было и того, и сего… Впрочем, он и действительно торопился;
может быть, дела там много. И его превосходительство два раза ходили по
отделению… По какому бы это случаю было?.. Ух! да ну, ничего! оно, впрочем, и ничего,
может быть, а вот мы теперь и посмотрим…»
Тотчас же в том
отделении, где спал второй класс, послышался звук, в значении которого Буланин не
мог ошибиться: кто-то опустил висячую лампу вниз и затем быстро толкнул ее вверх, чтобы она потухла.
Только единая, нераздельная, державная воля
может блюсти порядок и согласие между частями столь многосложными и различными, подобно Творческой Воле, управляющей вселенною; только она
может иметь сие быстрое, свободное исполнение, необходимое для пресечения всех возможных беспорядков; всякая медленность произвела бы несчастные следствия (9, 10, 11 [Сии числа означают
отделения «Наказа».]).
Врешь ты, проклятая собачонка! Экой мерзкий язык! Как будто я не знаю, что это дело зависти. Как будто я не знаю, чьи здесь штуки. Это штуки начальника
отделения. Ведь поклялся же человек непримиримою ненавистию — и вот вредит да и вредит, на каждом шагу вредит. Посмотрим, однако же, еще одно письмо. Там,
может быть, дело раскроется само собою.
Если бы я действительно убежал, следы несомненного содействия со стороны каторжан должны были бы обнаружиться и все
отделение подверглось бы репрессиям и стеснениям. А на это, несомненно, также не
мог бы решиться ни один из членов этого общества самовольно. Итак, это сделано было, по всем видимостям, именно каторжной артелью, и каторжная артель действовала бескорыстно и даже самоотверженно.
Тот, кого называли Яшкой, окинул нас внимательным взглядом. И, как бы убедившись, несмотря на наши «вольные» костюмы, что действительно мы арестанты, прекратил стук и что-то заворчал за своею дверью. Слов мы не
могли расслышать — «одиночка» уже приняла нас в свои холодные, сырые объятия. Запоры щелкнули за нами, шаги надзирателя стихли в другом конце коридора, и жизнь «подследственного
отделения» вошла опять в свою обычную колею.
Значение этого рассказа, конечно, парализуется тем, что губерния и уезд означены только первыми буквами, сам рассказчик подписался маленьким азом, откупщик, поверенный, исправник и члены
отделения не названы вовсе, так что желающий
может, пожалуй, объявить, что считает себя вправе не верить подобным безыменным сообщениям, за справедливость которых никто не ручается.
Как же в данном случае следует поступать? Ведь я не решил вопроса, — я просто убежал от него. Лично я
мог это сделать, но что было бы, если бы так поступали все? Один старый врач, заведующий хирургическим
отделением N-ской больницы, рассказывал мне о тех терзаниях, которые ему приходится переживать, когда он дает оперировать молодому врачу: «Нельзя не дать, — нужно же и им учиться, но как
могу я смотреть спокойно, когда он, того и гляди, заедет ножом черт знает куда?!»
А способов
отделения существ от мира
может быть бесчисленное количество.
— Господин Устинов! — самым официальным образом обратился он к Андрею Павловичу. — Наш друг, Подвиляньский, поручил передать вам, что после всего того, что мы узнали об вас вчера самым положительнейшим образом, он с вами не дерется: порядочный и честный человек не
может драться со шпионом Третьего
отделения. И оскорбление ваше, значит, само себя херит!
Нечего и прибавлять, что то же самое происходило и внизу: в жилой палубе, на кубрике, в машинном
отделении, в трюме, — словом, везде, куда только
могла проникнуть матросская рука с голиком и долететь крылатое словечко боцманов и унтер-офицеров.
Стоя у окна, он заметил, что на стекле нацарапаны алмазом слова: «О mio Dio!» Винский, разумеется, заинтересовался надписью и, когда сторож, давно служивший при
отделении, принес ему пищу, спросил его: кто прежде содержался в этих комнатах и кто
мог написать на стекле итальянские слова?
Со временем этот слух вполне утвердился, хотя, как оказывается, бедная пленница содержалась в верхних
отделениях Алексеевскою равелина, куда во время наводнения вода едва ли
могла достигнуть, и умерла двумя годами раньше наводнения…
Тело принадлежит вечному образу личности, и
отделение души от тела при разложении телесного состава человека, при потере формы тела не
может привести к бессмертию личности, т. е. целостного человека.
Он возмущался тем, что больница на его
отделении содержалась скаредно, грязно, по-старинному, и как он ни бился — не
мог ее без средств и без помощников поставить на другую ногу.
Но я все-таки не
мог уйти совершенно от интересов и забот драматического писателя, у которого уже больше года его первая пьеса"Однодворец"томилась в Третьем
отделении вместе с драмой"Ребенок".
Граф был поражен, как начальник колена Иуды, от собственных чресл своих: он не
мог отбиться от предупредительного желания угодить ему в лице Ивана Павловича. Этот молодой счастливец в начале следующего года был представлен уже в начальники
отделения. Канкрин его утвердил — хотя, впрочем, осведомился...
Это великий уряд в департаментской иерархии. С этого уряда начинается уже приятная положительность не только в департаменте, но и в мире. Начальника
отделения уже не вышвыривают из службы, как мелкую сошку, а с ним церемонятся и даже в случае обнаружения за ним каких-нибудь больших грехов — его все-таки спускают благовидно. Начальник
отделения получает позицию — он уже
может пробираться в члены благотворительных обществ, а оттуда его начинают «проводить в дома». И положение его все лепится глаже и выше.
Впоследствии над этими словами задумывался венчанный внук Иоанна, заключенный в том же
отделении черной избы; часто искал злополучный Дмитрий Иванович ключа к этим иероглифам. Только сказочник Афоня
мог объяснить их, рассказав ему повесть о заключенном. Недаром же Антон написал четыре слова на родном языке: они послужили к прекрасной тризне по нем, совершенной через несколько лет устами доброго старца и сердцем юного узника, который не знал своих преступлений.
Предприняв вместе с Матильдой Руга, тоже присутствовавшей на балу и даже исполнявшей два номера в концертном
отделении, поход на состояние графа Вельского, стараясь для этого излечить графа Петра Васильевича от любви к Надежде Корнильевне, онтпонял, что сам и незаметно для самого себя влюбился в Алфимову с тою роковою последней вспышкою страсти пожившего и уже немолодого человека, которая туманит ум и
может заставить человека решиться на все, включая и преступление.