Неточные совпадения
Но Ермаков, после того,
церковь строить запретил, а, достроив дом,
отдал его, на смех людям, под неприличное заведение, под мэзон пюблик [Публичный дом (франц.).], как говорят французы из деликатности.
— Как пройдете
церковь, от двухъярусного дома направо второй. Да вот вам батожок, — сказал он,
отдавая Нехлюдову длинную, выше роста палку, с которой он шел, и, шлепая своими огромными сапогами, скрылся в темноте вместе с женщинами.
Церковь полна была кистеневскими крестьянами, пришедшими
отдать последнее поклонение господину своему.
Я
отдал себя всего тихой игре случайности, набегавшим впечатлениям: неторопливо сменяясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, одно общее чувство, в котором слилось все, что я видел, ощутил, слышал в эти три дня, — все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, немолчная болтовня светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне, не слишком смелые очертания гор, хмурые скалы, чистенькие деревеньки с почтенными старыми
церквами и деревьями, аисты в лугах, уютные мельницы с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадьми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистым дорогам, обсаженным яблонями и грушами…
Но расчет на богатое приданое не оправдался: по купеческому обыкновению, его обманули, а он, в свою очередь, выказал при этом непростительную слабость характера. Напрасно сестры уговаривали его не ехать в
церковь для венчания, покуда не
отдадут договоренной суммы полностью; он доверился льстивым обещаниям и обвенчался. Вышел так называемый неравный брак, который впоследствии сделался источником бесконечных укоров и семейных сцен самого грубого свойства.
Буду каждое воскресенье ходить непременно в
церковь, и еще после целый час читать Евангелие, потом из беленькой, которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду
отдавать бедным, и так, чтобы никто не знал: и не нищим, а стану отыскивать таких бедных, сироту или старушку, про которых никто не знает.
Отдав это приказание и проводив в сени гостей, Морозов отправился через двор в домовую
церковь; перед ним шли знакомцы и держальники, а за ним многочисленные холопи. В доме остался лишь дворецкий да сколько нужно было людей для прислуги опричникам.
Зачем я буду под видом подати
отдавать им плоды своих трудов, зная, что деньги употребляются на подкуп чиновников, тюрьмы,
церкви, войска, на дурные дела и на мое же порабощение, зачем я буду сечь сам себя?
Весь мокрый, встал он на ноги и вышел на улицу. Темно было. Фонари были загашены, улицы совершенно опустели. Не
отдавая себе хорошенько отчета, Колесов пустился идти скорым шагом. Прошел одну улицу, другую… Прохожие и дворники смотрели с удивлением и сторонились от него, мокрого, грязного… Он шел быстро, а куда — сам не знал… Колесил без разбору по Москве… Наконец, дошел до какой-то
церкви, где служили заутреню… Он машинально вошел туда, и встав в самый темный угол
церкви, упал на колени и зарыдал.
Прокофий с топором к руке, в белом обрызганном кровью фартуке, страшно клялся, крестился на
церковь, кричал громко на весь рынок, уверяя, что он
отдает мясо по своей цене и даже себе в убыток.
«Экой ты какой… ничего с тобой не сообразишь!» — и, обратясь к Патрикею Семенычу, изволили приказать, чтоб
отдать их именем управителю приказание послать за этого Грайворону в его село на бедных пятьсот рублей, а в
церковь, где он крещен, заказать серебряное паникадило в два пуда весу, с большим яблоком, и чтобы по этому яблоку видная надпись шла, что оно от солдата Петра Грайворона, который до смертного часа не покинул в сечи командира своего князя Льва Протозанова.
— Нет, — ответил Давыд. — Это все не то. А вот что: при губернаторской канцелярии завели комиссию, пожертвования собирают в пользу касимовских погорельцев. Город Касимов, говорят, дотла сгорел, со всеми
церквами. И, говорят, там всё принимают: не один только хлеб или деньги — но всякие вещи натурой. Отдадим-ка мы туда эти часы! А?
Она знала, что строгий монашеский чин должен быть свободен от всех земных попечений, столь несообразных с его святостию, и совершила намерение Великого Петра,
отдав монастырские деревни под начальство светское, определив достаточные суммы для всех потребностей Духовенства, для благолепия
церквей и повелев употребить прочие доходы с его миллиона душ на успокоение престарелых воинов и содержание духовных училищ [Манифест 1764 г., Февраля 26.].
Мавра Тарасовна. Ты меня, миленькая, подкупить не хочешь ли? Нет, я твоим приданым не покорыстуюсь; мне чужого не надо; оно тебе отложено и твое всегда будет. Куда б ты ни пошла из нашего дому, оно за тобой пойдет. Только выходов-то тебе немного: либо замуж по нашей воле, либо в монастырь. Пойдешь замуж —
отдадим приданое тебе в руки; пойдешь в монастырь — в монастырь положим. Хоть и умрешь, Боже сохрани, за тобой же пойдет:
отдадим в
церковь на помин души.
Городищев.
Отдайте ему эту записку, и он пойдет с вами в
церковь. Я с невестою приеду через четверть часа.
Церковь также учит нас ничем не брезгать в природе и ничего не
отдает в ней Люциферу.
— Да, — отвечал, улыбаясь, Горданов, — Ванскок мне кое-что сообщала насчет некоторых свойств вашего Иогана с острова Эзеля. К чему же было давать вам повод заподозрить меня в легкомыслии? Прошу вас завернуть завтра ко мне, и я вам предъявлю это рукописание во всей его неприкосновенности, а когда все будет приведено к концу, тогда, пред тем как я повезу Висленева в
церковь венчать с Алиной Дмитриевной, я вручу вам эту узду на ее будущего законного супруга, а вы мне
отдадите мою цену.
Тяжелое беспокойство овладело им. Он лег, потом встал и поглядел в окно, не едет ли верховой? Но верхового не было. Он опять лег, через полчаса встал и, не выдержав беспокойства, вышел на улицу и зашагал к
церкви. На площади, около ограды, было темно и пустынно… Какие-то три солдата стояли рядом у самого спуска и молчали. Увидев Рябовича, они встрепенулись и
отдали честь. Он откозырял им в ответ и стал спускаться вниз по знакомой тропинке.
У паперти Исакиевской
церкви остановились они. Дверь в
церковь была отворена; в темной глубине ее мелькала от лампады светлая, огненная точка. Молодая женщина взяла малютку с рук пестуна его, велела ему молиться и сама положила три глубоких земных поклона. Когда она встала, в глазах ее блистали слезы. Потом вынула из сумочки, на поясе висевшей, свернутую, крошечную бумажку и три гроша и,
отдавая их слуге, сказала...
Явное презрение ко всему русскому, пренебрежение всеми обрядами православной
церкви, страсть ко всему немецкому уже давно
отдалили старшего Разумовского от великого князя.
— Отец Николай — так звали священника
церкви Николая Явленного — советует
отдать его в духовное училище.
— Да, и надо
отдать честь ордену иезуитов, эти пилюли — одно из нескольких удивительных их изобретений, служащее верным средством для устранения врагов
церкви Христовой вообще и общества Иисуса в частности. Патер Флорентий, хотя мы и называем эти пилюли его именем, сам, кажется, не знает их состава.
Рабочие, под наблюдением садовников, принялись за работу, гуторя между собой о страшной находке. Любопытные из крестьян бросились обратно в село, чтобы рассказать о слышанном и виденном. Князь Сергей Сергеевич, посоветовавшись с отцом Николаем,
отдал приказание вырыть могилы у
церкви близ родового склепа князей Луговых.
Гарнизонный глуховский полк стоял в параде вокруг
церкви и
отдал на караул стрельбой, а рота, стоявшая на гетманском дворе, наклонением знамени и барабанным боем.
Конечно, всех этих лиц привело в
церковь не желание
отдать последний долг покойному графу, а романтическая сторона как его жизни, так и смерти.
Сведут его, ловкого прыгуна, в
церковь —
отдадут «в срачице» двум каким-нибудь здоровенным инокам «под мантии»; те его ангельски прикроют с головою воскрылиями мантий, а под этим мантейным приосенением сдавят могучими железными руками «за природный шивороток невороченной кожи» и повлекут к ногам настоятеля…
Лютеранская реформация по последствиям своим подчинила
церковь принципу территориальности и
отдала ее во власть князей.
— Не-е-т, миленький, — протянула она. — Не на дуру напал. Я купцов-то этих достаточно насмотрелась: награбит миллионы, а потом даст целковый на
церковь да и думает, что прав. Нет, миленький, ты мне всю
церковь построй. Ты мне самое дорогое дай, что у тебя есть, а то невинность! Может, и невинность-то только потому и
отдаешь, что самому не нужна стала, заплесневела. Невеста у тебя есть?
А тут, по неловкости моей, я как-то причинил ему боль, царапнул, что ли, и он заплакал; и вместо того, чтобы хоть здесь почувствовать жалость, я рассердился и
отдал его бонне. Что со мною? Прежде таких, рассказывают старики, в
церкви отчитывали и приводили в прежние чувства… а кто сможет меня отчитать? Пустяки.
Сзади надвигалась пустынная и темная
церковь, над головой сердитый поп кричал: «Молись, молись!» И, не
отдавая себе отчета, Мосягин быстро закрестился и начал отбивать земные поклоны.