Неточные совпадения
Левин
отдал косу Титу и с мужиками, пошедшими к кафтанам за
хлебом, чрез слегка побрызганные дождем ряды длинного скошенного пространства пошел к лошади. Тут только он понял, что не угадал погоду, и дождь мочил его сено.
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — всё это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы от старого до малого все деревенские люди работали не переставая в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным
хлебом, молотя и возя снопы по ночам и
отдавая сну не более двух-трех часов в сутки. И каждый год это делается по всей России.
Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, еще один мешок с просом, взял даже в руки те
хлеба, которые хотел было
отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью, шел отважно между рядами спавших запорожцев.
Ведь она
хлеб черный один будет есть да водой запивать, а уж душу свою не продаст, а уж нравственную свободу свою не
отдаст за комфорт; за весь Шлезвиг-Гольштейн не
отдаст, не то что за господина Лужина.
Но зачем пускал их к себе Обломов — в этом он едва ли
отдавал себе отчет. А кажется, затем, зачем еще о сю пору в наших отдаленных Обломовках, в каждом зажиточном доме толпится рой подобных лиц обоего пола, без
хлеба, без ремесла, без рук для производительности и только с желудком для потребления, но почти всегда с чином и званием.
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска
хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь
отдать ему половину состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
И Татьяна Марковна, наблюдая за Верой, задумывалась и как будто заражалась ее печалью. Она тоже ни с кем почти не говорила, мало спала, мало входила в дела, не принимала ни приказчика, ни купцов, приходивших справляться о
хлебе, не
отдавала приказаний в доме. Она сидела, опершись рукой о стол и положив голову в ладони, оставаясь подолгу одна.
Бабушка пересмотрела все материи, приценилась и к сыру, и к карандашам, поговорила о цене на
хлеб и перешла в другую, потом в третью лавку, наконец, проехала через базар и купила только веревку, чтоб не вешали бабы белье на дерево, и
отдала Прохору.
— Ирландия в подданстве у Англии, а Англия страна богатая: таких помещиков, как там, нигде нет. Отчего теперича у них не взять хоть половину
хлеба, скота, да и не
отдать туда, в Ирландию?
Впрочем, в деле хозяйничества никто у нас еще не перещеголял одного петербургского важного чиновника, который, усмотрев из донесений своего приказчика, что овины у него в имении часто подвергаются пожарам, отчего много
хлеба пропадает, —
отдал строжайший приказ; вперед до тех пор не сажать снопов в овин, пока огонь совершенно не погаснет.
Дубровских несколько лет в бесспорном владении, и из дела сего не видно, чтоб со стороны г. Троекурова были какие-либо до сего времени прошения о таковом неправильном владении Дубровскими оного имения, к тому по уложению велено, ежели кто чужую землю засеет или усадьбу загородит, и на того о неправильном завладении станут бити челом, и про то сыщется допрямо, тогда правому
отдавать тую землю и с посеянным
хлебом, и городьбою, и строением, а посему генерал-аншефу Троекурову в изъявленном на гвардии поручика Дубровского иске отказать, ибо принадлежащее ему имение возвращается в его владение, не изъемля из оного ничего.
— Малиновец-то ведь золотое дно, даром что в нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного
хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому
отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или не даст, а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что в нем!
— Да,
хлеб. Без
хлеба тоже худо.
Хлеб, я тебе скажу, такое дело; нынче ему урожай, а в будущем году семян не соберешь. Либо град, либо засуха, либо что. Нынче он шесть рублей четверть, а в будущем году тридцать рублей за четверть
отдашь! Поэтому которые хозяева с расчетом живут, те в урожайные года
хлеба не продают, а дождутся голодухи да весь запас и спустят втридорога.
И кто вынесет побои колодкой по голове от пьяного сапожника и тому подобные способы воспитания, веками внедрявшиеся в обиход тогдашних мастерских, куда приводили из деревень и
отдавали мальчуганов по контракту в ученье на года, чтобы с
хлеба долой!
Он не кормит Мамерика, а только
отдает ему вылизывать пустые судки и грызть корки
хлеба и уже два раза успел его больно выдрать без всякой вины.
Чтобы добыть стакан водки, который при обыкновенных условиях обходится только в пятак, он должен тайно обратиться к контрабандисту и
отдать ему, если нет денег, свой
хлеб или что-нибудь из одёжи.
Даже Родион Потапыч не советовал Оникову этой крутой меры: он хотя и теснил рабочих, но по закону, а это уж не закон, чтобы отнимать
хлеб у своих и
отдавать чужим.
Возвращаясь с семейных совещаний, отец рассказывал матери, что покойный дедушка еще до нашего приезда
отдал разные приказанья бабушке: назначил каждой дочери, кроме крестной матери моей, доброй Аксиньи Степановны, по одному семейству из дворовых, а для Татьяны Степановны приказал купить сторгованную землю у башкирцев и перевести туда двадцать пять душ крестьян, которых назвал поименно; сверх того, роздал дочерям много
хлеба и всякой домашней рухляди.
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром
хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
Вот, например, я давеча насчет бунтов говорил, что нельзя назвать бунтовщиками крестьян за то только, что они
хлеб по шести гривен
отдать не соглашались!
Думал я, думал, да перекрестимшись и
отдал весь
хлеб приказчику.
Народ собрался разнокалиберный, работа идет вяло. Поп сам в первой косе идет, но прихожане не торопятся, смотрят на солнышко и часа через полтора уже намекают, что обедать пора. Уж обнесли однажды по стакану водки и по ломтю
хлеба с солью — приходится по другому обнести, лишь бы
отдалить час обеда. Но работа даже и после этого идет всё вялее и вялее; некоторые и косы побросали.
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит — перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать не может, да и зашибается; матери нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да вот мы за квартиру три рубля в месяц
отдадим — как тут разживешься! с
хлеба на квас — только и всего.
Неуклонно с тех пор начал он в уплату долга
отдавать из своего жалованья две трети, поселившись для того в крестьянской почти избушонке и ограничив свою пищу
хлебом, картофелем и кислой капустой. Даже в гостях, когда предлагали ему чаю или трубку, он отвечал басом: «Нет-с; у меня дома этого нет, так зачем уж баловаться?» Из собственной убитой дичи зверолов тоже никогда ничего не ел, но, стараясь продать как можно подороже, копил только деньгу для кредитора.
— Ну, уж не сердчай, давай прядочку, — говорил Годнев и покупал лук, который тотчас же
отдавал первому попавшемуся нищему, говоря: — На-ка лучку! Только без
хлеба не ешь: горько будет… Поди ко мне на двор: там тебе
хлеба дадут, поди!
Кругом тихо. Только издали, с большой улицы, слышится гул от экипажей, да по временам Евсей, устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы не забыть: давеча в лавочке на грош уксусу взял да на гривну капусты, завтра надо
отдать, а то лавочник, пожалуй, в другой раз и не поверит — такая собака! Фунтами
хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся. Вот только дочищу этот сапог — и спать. В Грачах, чай, давно спят: не по-здешнему! Когда-то господь бог приведет увидеть…»
Если же не всякий раз приходится сажать в тюрьму, бить и убивать людей, когда собирается землевладельцем аренда за землю и нуждающийся в
хлебе платит обманувшему его купцу тройную цену, и фабричный довольствуется платой пропорционально вдвое меньшей дохода хозяина, и когда бедный человек
отдает последний рубль на пошлину и подати, то происходит это оттого, что людей уже так много били и убивали за их попытки не делать того, чего от них требуется, что они твердо помнят это.
— Тоже и с
хлебом всяко бывает, — степенно заметит Татьяна Власьевна. — Один год мучка-то ржаная стоит полтина за пуд, а в другой и полтора целковых
отдашь… Не вдруг приноровишься. Пазухины-то в том году купили этак же дорогого
хлеба, а цена-то и спала… Четыреста рубликов из кармана.
— А вот за чтò: за то, что у тебя двор раскрыт, навоз не запахан, плетни поломаны, а ты сидишь дома да трубку куришь, а не работаешь; за то, что ты своей матери, которая тебе всё хозяйство
отдала, куска
хлеба не даешь, позволяешь ее своей жене бить и доводишь до того, что она ко мне жаловаться приходила.
—
Хлеба нету-ти ничего, васясо, да и долги
отдать мужичкам надо-ти, васясо.
— Немцы — жадные. Они враги русского народа, хотят нас завоевать, хотят, чтобы мы всё — всякий товар — покупали у них и
отдавали им наш
хлеб — у немцев нет
хлеба… дама бубен, — хорошо! Двойка червей, десятка треф… Десятка?..
«Против кого же я пойду? против родной дочери, против зятя? Нет; это не то: за свою вину я
отдам крестьянам все свое, чего их добро стоило… У меня после этого ничего своего не останется, но это полгоря, — без денег легче жить, чем без чести… Авось сыновья в угле и в куске
хлеба мне не откажут… А если и они, если и их мне подменят?»
Потом он, по местному обычаю, принял «прощеные визиты», которые у нас купечество делает на масленице всем крупным должностным лицам, развозя огромные «прощеные
хлебы», и сам
отдал эти визиты и разослал еще бόльшие постные
хлебы с изюмом, провел последний масленичный вечер с архиереем, с которым они друг к другу питали взаимное уважение, и затем в течение четырех первых дней первой недели поста, как приезжал со службы, уединялся в свой кабинет, и входивший к нему туда слуга не раз заставал его перед образом.
Он представитель той безразличной, малочувствительной к высшим общественным интересам массы, которая во всякое время готова даром
отдать свои права первородства, но которая ни за что не поступится ни одной ложкой чечевичной похлебки, составляющей ее насущный
хлеб.
— Ты что делаешь, Еремей!
Хлеб нельзя жечь, ты с ума спятил!
Отдай другим, если самому… голодным! Тебе говорю!
Мужик засмеялся и достал из-за пазухи здоровую краюху
хлеба. Арефа только перекрестился: господь невидимо пищу послал. Потом он переломил краюху пополам и
отдал одну половинку назад.
— Нет, — ответил Давыд. — Это все не то. А вот что: при губернаторской канцелярии завели комиссию, пожертвования собирают в пользу касимовских погорельцев. Город Касимов, говорят, дотла сгорел, со всеми церквами. И, говорят, там всё принимают: не один только
хлеб или деньги — но всякие вещи натурой. Отдадим-ка мы туда эти часы! А?
На нас никто не обращал внимания. Тогда я сунул ему пол-арбуза и кусок пшеничного
хлеба. Он схватил всё это и исчез, присев за груду товара. Иногда оттуда высовывалась его голова в шляпе, сдвинутой на затылок, открывавшей смуглый, потный лоб. Его лицо блестело от широкой улыбки, и он почему-то подмигивал мне, ни на секунду не переставая жевать. Я сделал ему знак подождать меня, ушёл купить мяса, купил, принёс,
отдал ему и стал около ящиков так, что совершенно скрыл франта от посторонних взглядов.
— А я к тебе, Матвевна! — совсем другим голосом заговорила старуха. — Ребятишки-то со вчерашнего дня не едали, а хлеба-то ни маковой росинки… Мне бы хоть полковрижки? Как только деньги мужики получат за золото, сейчас тебе
отдам.
— Куда, — мол, — по жаре такой?
Хлеб, чай, сахар есть у нас. Да и не могу я отпустить тебя —
отдай обещанное!
Когда последний раз пошёл я к нему, то набил карманы мягким
хлебом — с досадой и злостью на людей понёс этот
хлеб. И когда
отдал ему — он зашептал...
Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и
хлеба черного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни да года через три взяла и
отдала богу душу.
Епишкин. Ну, да хоть уж плохенький, да только бы с рук скорей. Это вы только сами себе цену-то высоку ставите, да еще женихов разбираете; а по-нашему, так вы и хлеба-то не стоите. Коли есть избранники, так и слава богу,
отдавай без разбору! Уж что за товар, коли придачи нужно давать, чтоб взяли только.
Они всё только строят, вечно трудятся, их пот и кровь — цемент всех сооружений на земле; но они ничего не получают за это,
отдавая все свои силы вечному стремлению сооружать, — стремлению, которое создает на земле чудеса, но все-таки не дает людям крова и слишком мало дает им
хлеба.
— Ничего не давая, как много взяли вы у жизни! На это вы возражаете презрением… А в нём звучит — что? Ваше неумение жалеть людей. Ведь у вас
хлеба духовного просят, а вы камень отрицания предлагаете! Ограбили вы душу жизни, и, если нет в ней великих подвигов любви и страдания — в этом вы виноваты, ибо, рабы разума, вы
отдали душу во власть его, и вот охладела она и умирает, больная и нищая! А жизнь всё так же мрачна, и её муки, её горе требуют героев… Где они?
Владимир. Женщина!.. ты колеблешься? Послушай: если б иссохшая от голода собака приползла к твоим ногам с жалобным визгом и движеньями, изъявляющими жестокие муки, и у тебя бы был
хлеб, ужели ты не
отдала бы ей, прочитав голодную смерть во впалом взоре, хотя бы этот кусок
хлеба назначен был совсем для другого употребленья? Так я прошу у тебя одного слова любви!..
— А так по мне говорили: худ ли, хорош ли я, а все в доме, коли не половинник, так третевик был; а на миру присудили:
хлеба мне — ржи только на ежу, и то до спасова дня, слышь; а ярового и совсем ничего, худо тем годом родилось; из скотины — телушку недойную, бычка-годовика да овцу паршивую; на житье отвели почесть без углов баню — разживайся, как хошь, словно после пожара вышел; из одежи-то, голова, что ни есть, и того как следует не
отдали: сибирочка тоже синяя была у меня и кушак при ней астраханский, на свои, голова, денежки до копейки и заводил все перед свадьбой, и про ту старик, по мачехину наущенью, закрестился, забожился, что от него шло — так и оттягал.
— И вы туда же! Стыдно быть таким малодушным, — продолжал Леонид. — Теперь мать будет за меня проклинать Лиду; вразумите ее и растолкуйте, что та ни в чем не виновата. Она вчера, говорят, так ее бранила, что ту полумертвую увезли домой. Там, в моей шкатулке, найдете вы записку, в которой я написал, чтобы Лиде
отдали всю следующую мне часть из имения; настойте, чтобы это было сделано, а то она, пожалуй, без куска
хлеба останется. Ой! Что-то хуже, слаб очень становлюсь… попросите ко мне мать.
Мы, делать нечего, согласились, те тоже. Стали старики судить, Иван с ними. Те говорят: «Мы с ними в партии шли. На майдане купили, деньги
отдали, из тюрьмы вызволяли». Мы опять свое: «Верно, господа, так. А зачем вы их потеряли? Мы с ними, может, тысячу верст прошли не на казенных
хлебах, как вы. По полсутки под окнами клянчили. Себя не жалели. Два раза чуть в острог не попали, а уж им-то без нас верно, что не миновать бы каторги».
Кисельников. Детки мои, детки! Что я с вами сделал! Вы — больные, вы — голодные; вас грабят, а отец помогает. Пришли грабители, отняли последний кусок
хлеба, а я не дрался с ними, не резался, не грыз их зубами; а сам
отдал, своими руками
отдал последнюю вашу пищу. Мне бы самому людей грабить да вас кормить; меня бы и люди простили, и Бог простил; а я вместе, заодно с грабителями, вас же ограбил. Маменька, маменька!