Неточные совпадения
— Славная у тебя лошадь! — говорил Азамат. — Если бы я был хозяин в
доме и имел табун в триста кобыл, то
отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!
А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный
дом и вечера,
Что в них? Сейчас
отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей…
— Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не
отдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к
дому.
Она работала на сестру день и ночь, была в
доме вместо кухарки и прачки и, кроме того, шила на продажу, даже полы мыть нанималась, и все сестре
отдавала.
Но Ермаков, после того, церковь строить запретил, а, достроив
дом,
отдал его, на смех людям, под неприличное заведение, под мэзон пюблик [Публичный
дом (франц.).], как говорят французы из деликатности.
Бальзаминов. В самом деле не возьму. Все равно и
дома украдут. Куда ж бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван? Найдут.
Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит, не
отдаст после. Нет, лучше об деньгах не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь, всё они мешают. Так я без денег будто гуляю.
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще
отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом
доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
— Никак нет: ведь вы сначала велели сказать, что
дома нет, а потом
отдать письмо. Вот как придет человек, так
отдам.
Но зачем пускал их к себе Обломов — в этом он едва ли
отдавал себе отчет. А кажется, затем, зачем еще о сю пору в наших отдаленных Обломовках, в каждом зажиточном
доме толпится рой подобных лиц обоего пола, без хлеба, без ремесла, без рук для производительности и только с желудком для потребления, но почти всегда с чином и званием.
— Я
дома. Это вот все врет, — сказал Обломов. — На вот,
отдай барышне письмо!
Она пополнела; грудь и плечи сияли тем же довольством и полнотой, в глазах светились кротость и только хозяйственная заботливость. К ней воротились то достоинство и спокойствие, с которыми она прежде властвовала над
домом, среди покорных Анисьи, Акулины и дворника. Она по-прежнему не ходит, а будто плавает, от шкафа к кухне, от кухни к кладовой, и мерно, неторопливо
отдает приказания с полным сознанием того, что делает.
И Татьяна Марковна, наблюдая за Верой, задумывалась и как будто заражалась ее печалью. Она тоже ни с кем почти не говорила, мало спала, мало входила в дела, не принимала ни приказчика, ни купцов, приходивших справляться о хлебе, не
отдавала приказаний в
доме. Она сидела, опершись рукой о стол и положив голову в ладони, оставаясь подолгу одна.
— Что же с
домом делать? Куда серебро, белье, брильянты, посуду девать? — спросила она, помолчав. — Мужикам, что ли,
отдать?
А что он читал там, какие книги, в это не входили, и бабушка
отдала ему ключи от отцовской библиотеки в старом
доме, куда он запирался, читая попеременно то Спинозу, то роман Коттен, то св. Августина, а завтра вытащит Вольтера или Парни, даже Боккачио.
Татьяна Марковна не знала ей цены и сначала взяла ее в комнаты, потом, по просьбе Верочки,
отдала ей в горничные. В этом звании Марине мало было дела, и она продолжала делать все и за всех в
доме. Верочка как-то полюбила ее, и она полюбила Верочку и умела угадывать по глазам, что ей нужно, что нравилось, что нет.
Адмирал хотел
отдать визит напакианскому губернатору, но он у себя принять не мог, а дал знать, что примет, если угодно, в правительственном
доме. Он отговаривался тем, что у них частные сношения с иностранцами запрещены. Этим же объясняется, почему не хотел принять нас и нагасакский губернатор иначе как в казенном
доме.
Добрый купец и старушка, мать его, угощали нас как родных,
отдали весь
дом в распоряжение, потом ни за что не хотели брать денег. «Мы рады добрым людям, — говорили они, — ни за что не возьмем: вы нас обидите».
Нам хотелось поговорить, но переводчика не было
дома. У моего товарища был портрет Сейоло, снятый им за несколько дней перед тем посредством фотографии. Он сделал два снимка: один себе, а другой так, на случай. Я взял портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом передал жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на мужа, опять смотрела на портрет и продолжала смеяться. Потом
отдала портрет мне. Сейоло взял его и стал пристально рассматривать.
Ее поражало то, что эта красивая девушка из богатого генеральского
дома, говорившая на трех языках, держала себя как самая простая работница,
отдавала с себя другим все, что присылал ей ее богатый брат, и одевалась и обувалась не только просто, но бедно, не обращая никакого внимания на свою наружность.
— Как пройдете церковь, от двухъярусного
дома направо второй. Да вот вам батожок, — сказал он,
отдавая Нехлюдову длинную, выше роста палку, с которой он шел, и, шлепая своими огромными сапогами, скрылся в темноте вместе с женщинами.
Не остывшие после душной ночи камни улиц,
домов и железо крыш
отдавали свое тепло в жаркий, неподвижный воздух.
Потом он рассказал, как он в продолжение двадцати восьми лет ходил в заработки и весь свой заработок
отдавал в
дом, сначала отцу, потом старшему брату, теперь племяннику, заведывавшему хозяйством, сам же проживал из заработанных пятидесяти-шестидееяти рублей в год два-три рубля на баловство: на табак и спички.
Не
отдавая себе отчета в том, что его тянуло в бахаревский
дом, Привалов скучал в те свободные промежутки, которые у него оставались между двумя визитами к Бахаревым.
Из приваловского
дома Хина, конечно, не ушла, а как ни в чем не бывало явилась в него на другой же день после своей размолвки с Приваловым. Хозяину ничего не оставалось, как только по возможности избегать этой фурии, чтобы напрасно не подвергать нареканиям и не
отдавать в жертву городским сплетням ни в чем не повинные женские имена, а с другой — не восстановлять против себя Зоси. Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась бы ни перед чем.
И вот, несмотря на сознание и на справедливость, которую не мог же он не
отдать всем этим прекрасным и великодушным чувствам, по спине его проходил мороз, чем ближе он подвигался к ее
дому.
Дома он дополнил сумму, взяв взаймы три рубля от хозяев, которые дали ему с удовольствием, несмотря на то, что
отдавали последние свои деньги, до того любили его.
«Что ж? — решил он наконец, — коли не смилостивится жид, не захочет еще подождать —
отдам я ему
дом и землю, а сам на коня, куда глаза глядят!
Но
отдавая все вместе по контракту на 5 лет, хозяин
дома согласился уступить их за 1 250 руб.
А они у меня ее отняли, в воспитательный
дом отдали, — и узнать-то было нельзя, где она — так и не видала ее и не знаю, жива ли она… чать, уж где быть в живых!
Дивиться, стало быть, нечему, что одним добрым утром у крестьян Даровской волости Котельнического уезда отрезали землю вплоть до гуменников и
домов и
отдали в частное владение купцам, купившим аренду у какого-то родственника графа Канкрина.
— У вас в
доме много моли, я его
отдал к знакомому портному на сохранение.
Гусар снова меня
отдал на сохранение денщику. В пять часов с половиной я стоял, прислонившись к фонарному столбу, и ждал Кетчера, взошедшего в калитку княгининого
дома. Я и не попробую передать того, что происходило во мне, пока я ждал у столба; такие мгновения остаются потому личной тайной, что они немы.
Пока я одевался, случилось следующее смешно-досадное происшествие. Обед мне присылали из
дома, слуга
отдавал внизу дежурному унтер-офицеру, тот присылал с солдатом ко мне. Виноградное вино позволялось пропускать от полубутылки до целой в день. Н. Сазонов, пользуясь этим дозволением, прислал мне бутылку превосходного «Иоганнисберга». Солдат и я, мы ухитрились двумя гвоздями откупорить бутылку; букет поразил издали. Этим вином я хотел наслаждаться дня три-четыре.
Некоторые из владельцев почему-нибудь оставались на зиму в деревнях и
отдавали свои
дома желающим, со всей обстановкой.
Когда все визиты были сделаны, несколько дней сидели по утрам
дома и ждали отдачи. Случалось, что визитов не
отдавали, и это служило темой для продолжительных и горьких комментариев. Но случалось и так, что кто-нибудь приезжал первый — тогда на всех лицах появлялось удовольствие.
Вообще помещики смотрели на них как на отпетых, и ежели упорствовали
отдавать дворовых мальчиков в ученье к цирульникам, то едва ли не ради того только, чтоб в
доме был налицо полный комплект всякого рода ремесел.
Всех под красную шапку не
отдашь — есть люди нужные, без которых в
доме нельзя обойтись.
Последние годы жизни он провел в странноприимном
доме Шереметева, на Сухаревской площади, где у него была комната. В ней он жил по зимам, а летом — в Кускове, где Шереметев
отдал в его распоряжение «Голландский домик».
Это приключение прошло незаметно, и снова потекла та же жизнь, только деньги стал
отдавать не под векселя, а под
дома.
В «Олсуфьевке» жили поколениями. Все между собой были знакомы, подбирались по специальностям, по состоянию и поведению. Пьяницы (а их было между «мастеровщиной» едва ли не большинство) в трезвых семейных
домах не принимались. Двор всегда гудел ребятишками, пока их не
отдадут в мастерские, а о школах и не думали. Маленьких не учили, а подросткам, уже отданным в мастерские, учиться некогда.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и
отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы
дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать, за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки
отдать за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около
дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
Дальше писарь узнал, как богато живет Стабровский и какие порядки заведены у него в
доме. Все женщины от души жалели Устеньку Луковникову, отец которой сошел с ума и
отдал дочь полякам.
Любовь Андреевна. Что ж со мной, глупой, делать! Я тебе
дома отдам все, что у меня есть. Ермолай Алексеич, дадите мне еще взаймы!..
Варя(испуганная). Я уйду… я уйду… Ах, мамочка,
дома людям есть нечего, а вы ему
отдали золотой.
Выйдя из
дому моего, муж и жена без церемонии перед моим окошком и в виду часового
отдали долг природе.
Едва дочерям минуло 14–15 лет, как и их тоже пускают в оборот; матери торгуют ими
дома или же
отдают их в сожительницы к богатым поселенцам и надзирателям.
Оказалось, однако, что австрийские сабли не сумели выгнать из Максима его упрямую душу и она осталась, хотя и в сильно попорченном теле. Гарибальдийские забияки вынесли своего достойного товарища из свалки,
отдали его куда-то в госпиталь, и вот, через несколько лет, Максим неожиданно явился в
дом своей сестры, где и остался.
Я было еще попытался дать им денег,
отдавая их Ивану на заведение
дому; но он мне сказал: — У меня, барин, есть две руки, я ими
дом и заведу.
Ему пора уже жениться; по чужим он не гуляет; меня не
отдают к нему в
дом; то высватают за него другую, а я, бедная, умру с горя…