Неточные совпадения
Поглядев
на портрет с
минуту, Алексей Александрович вздрогнул так, что губы затряслись и произвели звук «брр», и
отвернулся.
Через
минуту вошла со свечой и Соня, поставила свечку и стала сама перед ним, совсем растерявшаяся, вся в невыразимом волнении и, видимо, испуганная его неожиданным посещением. Вдруг краска бросилась в ее бледное лицо, и даже слезы выступили
на глазах… Ей было и тошно, и стыдно, и сладко… Раскольников быстро
отвернулся и сел
на стул к столу. Мельком успел он охватить взглядом комнату.
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и стала неподвижно,
отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять
на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги. Прошло
минут пять или более.
Она посмотрела
на него с
минуту пристально, увидела этот его, вонзившийся в нее, глубоко выразительный взгляд, сама взглянула было вопросительно — и вдруг
отвернулась к нему спиной.
А отец Аввакум — расчихался, рассморкался и — плюнул. Я помню взгляд изумления вахтенного офицера, брошенный
на него, потом
на меня. Он сделал такое же усилие над собой, чтоб воздержаться от какого-нибудь замечания, как я — от смеха. «Как жаль, что он — не матрос!» — шепнул он мне потом, когда отец Аввакум
отвернулся. Долго помнил эту
минуту офицер, а я долго веселился ею.
Я не мог вынести этого взгляда и
отвернулся; но через несколько
минут, поглядев украдкой
на швею, увидел, что она точно так же, как и прежде, пристально
на меня смотрит; я смутился, даже испугался и, завернувшись с головой своим одеяльцем, смирно пролежал до тех пор, покуда не встала моя мать, не ушла в спальню и покуда Евсеич не пришел одеть меня.
Он
отвернулся к столу, а она
на минуту вышла из комнаты, и, когда вернулась, Николай, ласково поглядывая
на нее, заговорил, тихонько и любовно гладя словами свои воспоминания...
Михаило отирал с лица и бороды грязь, кровь и молчал, оглядываясь. Взгляд его скользнул по лицу матери, — она, вздрогнув, потянулась к нему, невольно взмахнула рукою, — он
отвернулся. Но через несколько
минут его глаза снова остановились
на лице ее. Ей показалось — он выпрямился, поднял голову, окровавленные щеки задрожали…
Молча прошел потом чайный завтрак, с окончанием которого Калинович церемонно раскланялся с дамами, присовокупив, что он уже прощается. Княгиня ласково и несколько раз кивнула ему головой, а княжна только слегка наклонила свою прекрасную головку и тотчас же
отвернулась в другую сторону.
На лице ее нельзя было прочитать в эти
минуты никакого выражения.
Его занимало в эти
минуты совершенно другое: княжна стояла к нему боком, и он, желая испытать силу воли своей над ней, магнетизировал ее глазами, усиленно сосредоточиваясь
на одном желании, чтоб она взглянула
на него: и княжна, действительно, вдруг, как бы невольно, повертывала головку и, приподняв опущенные ресницы, взглядывала в его сторону, потом слегка улыбалась и снова
отворачивалась. Это повторялось несколько раз.
— Ну послушай! замолчи, дурачок, — дружественно посоветовал Варнаве Ахилла, а Бизюкина от него презрительно
отвернулась. Термосесов же, устраняя его с дороги, наступил ему
на ногу, отчего учитель, имевший слабость в затруднительные
минуты заговариваться и ставить одно слово вместо другого, вскрикнул...
Казаки оглянулись и торопливо
отвернулись, стараясь не обращать внимания
на это обстоятельство, имевшее особенную важность в настоящую
минуту.
Нина безошибочным женским чутьем поняла, что именно
на нее смотрит Квашнин и о ней говорит в настоящую
минуту. Она немного
отвернулась, но лицо ее, разрумянившееся от кокетливого удовольствия, все-таки было, со всеми своими хорошенькими родинками, видно Василию Терентьевичу.
Захар также
отвернулся, подперся локтем и принялся беспечно посвистывать. Так прошло несколько
минут. Наконец Захар снова обратился к приемышу;
на лице его не было уже заметно признака насмешки или презрения.
— Не сердись
на меня, мой милый, что я в подобные
минуты занимаюсь этим вздором… Я принуждена ехать
на бал к одной даме, мне прислали эти тряпки, и я должна выбрать сегодня. Ах! мне ужасно тяжело! — воскликнула она вдруг и приложилась лицом к краю картона. Слезы снова закапали из ее глаз… Она
отвернулась: слезы могли попасть
на кружева.
— Не понимаю я, — начала она через несколько
минут, — как это делается все у людей… все как-то шиворот-навыворот и таранты-на-вон. Клянут и презирают за то, что только уважать можно, а уважают за то, за что
отвернуться хочется от человека. Трусы!
Дайте мне законченный портрет человека — он не напомнит мне ни одного из моих знакомых, и я холодно
отвернусь, сказав: «недурно», но покажите мне в благоприятную
минуту едва набросанный, неопределенный абрис, в котором ни один человек не узнает себя положительным образом, — и этот жалкий, слабый абрис напомнит мне черты кого-нибудь милого мне; и, холодно смотря
на живое лицо, полное красоты и выразительности, я в упоении буду смотреть
на ничтожный эскиз, говорящий мне обо мне самом.
И вот, — как это всегда бывает, если ждешь чего-нибудь особенно страстно, — в ту самую
минуту, когда Буланин уже собирается идти в спальню, чтобы снять отпускную форму, когда в его душе подымается тяжелая, удручающая злость против всего мира: против Петуха, против Грузова, против батюшки, даже против матери, — в эту самую
минуту дядька, от которого Буланин нарочно
отворачивается, кричит
на всю залу...
Но вот собака с неудовольствием
отвернулась от меня и заворчала. Через
минуту она бросилась к двери. Я выпустил Цербера, и, пока он неистовствовал и заливался
на своем обычном сторожевом посту,
на крыше, я выглянул из сеней. Очевидно, одинокий путник, которого приближение я слышал ранее среди чуткого безмолвия морозной ночи, соблазнился моим веселым огнем. Он раздвигал теперь жерди моих ворот, чтобы провести во двор оседланную и навьюченную лошадь.
— Как здесь нехорошо… грязно… — проговорила она и вздумала было прочесть одну из надписей
на стенке, но в ту же
минуту сконфузилась и
отвернулась. — Прощайте, мой друг! Я буду еще у вас, — сказала она.
— Эх, кабы ты меня зарезал, — глубоко вздохнув, сказала Матрёна и, освободясь из-под его руки, вновь
отвернулась от него. Тогда и он отшатнулся, поражённый не её словами, а тоном их. Он слыхал из её уст эти слова, не раз слыхал, но так — она никогда не говорила их.
Минуту назад ему было бы легко ударить её, но теперь он не мог и не хотел этого. Почти испуганный её равнодушием, он бросил нож
на стол и с тупой злобой спросил...
И Искариот громко заплакал. Был он в эти
минуты похож
на безумного, и Каиафа,
отвернувшись, презрительно махнул рукою. Анна же подумал немного и сказал...
А у самого, сударь, дух захватило и слезы из глаз посыпались;
отвернулся было я
на минуту.
Действительно, лицо его было страшно в эту
минуту. Мрачные глаза потухли, а
на висках и в щеках, словно железные, упруго и круто заходили старческие мускулы. Майор только уперся напряженными пальцами в стол и стоял неподвижно. Он ломал себя нравственно, делал над собою какое-то страшное усилие, пряча в самую сокровенную глубину души великий груз своего неисходного горя. Устинов,
отвернувшись, слышал только, как раза два коротким, невыразимо-болезненным скрежетом заскрипели его зубы.
Мисс Тфайс хладнокровно переменила червячка, зевнула и закинула удочку. Отцов
отвернулся. Грябов отцепил крючок, окунулся и с сопеньем вылез из воды. Через две
минуты он сидел уже
на песочке и опять удил рыбу.
Аполлон мог
на минуту обмануться, слыша мужественные призывы Ницше к верности земле и к светлой радости жизни. Но достаточно было ему взглянуть
на это искаженное мукою лицо,
на эти экстатические глаза, полные радости, «которую знает только самый страдающий», чтобы сказать: «Нет, этот — не из моих сынов, не из моих учеников и сопричастников». И с суровым равнодушием Аполлон
отвернулся от него.
Магнус нахмурился и гневно взглянул
на меня: видимо, слова Мои он почел за насмешку. Но Я был серьезен и спокоен. Мне показалось, что большие белые руки его несколько дрожат. С
минуту он сидел
отвернувшись и вдруг круто обернулся.
Он
на минуту смолк и
отвернулся.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту
минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри
на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно
отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.