И все небо для нас

Юлия Лим, 2020

Новый роман от автора «Раздолбая» и «Списка». После смерти мамы Вера с младшей сестрой переезжают к дяде. Вера привыкла во всём сомневаться, и новая семья вызывает у неё отторжение. После знакомства с Гордеем девушка учится любить себя, доверять людям и бороться со стереотипами. Вот только правда о ссоре матери с бабушкой и дедушкой не даёт Вере покоя… «Каждый носит в себе частичку предыдущих поколений. Мы – это история прожитых жизней, перенесённых драм и переживаний. Можно сказать, что мы, дети, – бесконечная летопись своих семей».

3

В пять утра меня будит дядя. Подскакиваю довольно бодро, но чувство, будто моргнула, а не поспала. Бессонные ночи оставляют тяжелый след не только в душе, но и на теле. Усталость и непринятый на ночь душ злорадно смеются надо мной.

— Позавтракаем и поймаем грузовик, — говорит Тихон.

— А почему нельзя было сделать это еще вчера? Для чего вся эта бессмысленная ходьба под палящим солнцем? — возмущаюсь, намазывая масло на хлеб для Милы.

Многие бытовые вещи настолько укоренились в моем сознании, что я их не замечаю. Просто делаю так же привычно, как дышу.

— Как я уже говорил, прогулка разгружает сознание.

— Ты что-то другое говорил…

Дядя улыбается и откусывает свой тост. Понятия не имею, где он достал тосты в такую рань, но спрашивать не собираюсь.

— Доверься мне.

Он кидает на меня взгляд полный надежды, а я лишь кривлю лицо и посматриваю на непривычно молчаливую сестру. Она сонно и редко моргает, потягивается, но не капризничает и завтракает. Значит, не заболела, а просто не в настроении.

Мы переодеваемся, дядя сдает ключи на ресепшене, и мы выходим в утреннюю прохладу.

* * *

Думаю о кошмаре, приснившемся Миле, и беру сестру за руку. Как только она почувствует себя защищенной, ей станет легче. Вспоминаю о лакомстве.

— Милка, хочешь «Милку»?

Она поднимает на меня печальные глаза и оживляется:

— Хочу.

Протягиваю Миле шоколадку. Она еще холодная, правда, наверняка не похожа на привычную плитку после вчерашнего путешествия в рюкзаке.

— Только если она будет на вкус плохая, не ешь.

Сестра кивает и понемногу откусывает шоколад.

— Вы неплохо ладите, — замечает дядя.

— Ну да, вроде того.

— А мы с Надей постоянно дрались.

Хмыкаю.

— Что? — щурится Тихон.

— Неудивительно. Ты такой занудный.

Он смеется, а мы с Милой переглядываемся.

— Ей со мной было несладко. Меня часто оставляли под ее присмотром.

— Как я тебя понимаю, — встревает сестра. Ее рот весь в шоколаде, даже кончик носа.

— Молчи, хрюшка. — Достаю салфетку и начинаю вытирать ей лицо.

Мила вырывается, выхватывает салфетку и с жаром заявляет, от переизбытка чувств оплевав меня шоколадными слюнями:

— Я сама могу!

Тоже вытираюсь салфеткой и качаю головой.

— Стала самостоятельной?

— Да!

— Ну, хорошо. Тогда следующую шоколадку покупай на свои деньги. — Разворачиваюсь и иду дальше.

Плохо, очень плохо манипулировать ребенком. Да еще и такими словами, как «шоколадка» и «деньги».

— Какая же ты плотивная, Вела! — пищит позади сестра. — Злючка!

Не оборачиваюсь. Я часто говорю что-нибудь не то и сразу же хочу извиниться, но гордость наступает на горло и запрещает. Приходится быть жесткой «злючкой».

— Не обижайся на сестру, — говорит дядя. — У нее сейчас трудный период.

— Ты пло месячные? — как можно громче спрашивает сестра.

Краснею. Нельзя же вот так спокойно говорить о таких вещах!.. Или можно?

— Нет. На плечах Веры лежит большая ответственность. Она отвечает не только за себя, но и за тебя.

— Так она это и ланьше делала…

— Раньше все было по-другому.

Глаза щиплет, ветер сдувает редкие слезинки, размазывая влагу по щекам. Да, раньше с нами была мама. Неважно, что она не могла о нас позаботиться; мы все равно оставались ее детьми. А теперь над нами всюду только бескрайнее пустое небо, и неизвестно, как сложится наша дальнейшая судьба.

Запрокидываю голову — пусть солнечные лучи высушат непрошеные слезы. Я не позволяю себе плакать при сестре. Даже сейчас, когда душа истерзана и вывернута наизнанку, слез не много. Есть что-то такое в моей голове, что не дает расклеиться. Внутренний держатель баланса.

* * *

Спустя несколько часов непрерывной ходьбы мы наконец делаем перерыв и прячемся под навесом остановки. За последние тридцать минут здесь не проехал ни один автобус, зато пролетали легковые автомобили и кроссоверы. В белом роскошном автомобиле замечаю семью, и мне становится завидно. Наверняка они сидят в своей коробке на колесиках, обдуваемые кондиционером, и не обливаются потом, как мы.

— Девочки, сейчас самое время сходить по делам, — говорит дядя.

— По каким делам? — невинно интересуется Мила.

Хватаю ее за руку и отвожу в сторону. Она не сопротивляется, но несколько раз повторяет вопрос. Когда спускаемся, показываю ей на кусты.

— А-а-а, так вот что за дела.

Мы возвращаемся под навес. Дядя стоит у дороги с вытянутым пальцем.

— А что он делает? — спрашивает Мила.

— Голосует.

— Но он же молчит? — изумляется она.

Смеюсь.

— Что смешного? — в шутку обижается сестра.

— Ну, это так называется.

— А можно мне тоже так сделать?

Задумчиво кошусь на дорогу. Машин поблизости нет, людей тоже. Мы одни на обочине трассы… жуть.

— Ладно. Только не отпускай мою руку, поняла?

— Холошо.

За что люблю сестру, так это за ее отходчивость. Она никогда долго не сердится. Пожалуй, если бы среди детей проводили конкурс «красоты души», она бы там победила. Не зря мама звала ее ангелочком. Видимо, что-то знала…

— Вон глузовик! — Мила тычет рукой вдаль.

Вывожу сестру к дороге. Она с энтузиазмом вытягивает палец и подпрыгивает от волнения. Крепко держу ее за руку. Не хватало еще, чтобы она выбежала на дорогу.

Гудение грузовика все ближе. Клубы пыли взмывают в воздух. Сейчас нам всем не помешали бы маски с фильтрами. Ненавижу вдыхать всякую гадость.

— Девочки, осторожнее! — кричит дядя.

Грузовик тормозит. Шины трутся о дорогу. Мне кажется, что прицеп заносит, и я оттягиваю сестру назад, но это оказывается лишь игрой моего воображения.

Фура останавливается, и дверца кабины открывается напротив Милы, гордо выставившей палец. Дальнобойщик, улыбаясь, опускает солнечные очки на кончик носа и спрашивает:

— Эй, малышка, зачем ты меня остановила?

В нем нет ничего особенного, обычный дяденька, но волнение противным клубком сжимается внутри. Пячусь, нога соскальзывает в кювет. Тихон ловит меня за предплечье и рывком ставит обратно.

— Ты в порядке?

Я почему-то цепенею. Язык не шевелится, только и могу, что кивнуть.

— Хорошо.

Дядя подходит к грузовику:

— Нам бы немного сократить путь до города.

— Увы, я до него поверну, но до ближайшего поста ДПС могу подбросить, — отвечает дальнобойщик.

— Сколько возьмешь?

— Дочки? — кивает в нашу сторону.

— Племянницы.

— Бесплатно подвезу. Только места в кабине маловато, придется малой сидеть у кого-то на коленках. Залезайте. — Водитель пригибает сиденье.

Забираюсь первой, дядя поднимает Милу и помогает ей сесть ко мне. Дальнобойщик выпрямляет кресло, и Тихон садится на него. Мы трогаемся. Окна открыты, ветерок освежает разгоряченную кожу.

Водитель протягивает дяде руку:

— Валерий.

— Тихон.

— А вас то как зовут, принцессы?

Держу рот на замке, а Мила выдает наши имена восторженным голосом.

— Рад познакомиться! — Валерий подмигивает нам в зеркало заднего вида.

Никакой он не маньяк. Просто водитель, неравнодушный к опаленным солнцем путникам. Мила елозит у меня на коленках, подается вперед и хватается за спинки сидений. Держу ее, плотно сцепив руки в замок на ее животе.

Все трое бурно разговаривают, смеются. Тихон рассказывает про последнюю волю мамы и удочерение. Как бы ни было больно, жизнь продолжается.

* * *

Мне удается вздремнуть в кабине, прислонившись лбом к спине сестры. Либо мне повезло, либо она сжалилась и решила посидеть смирно, чтобы я отдохнула.

— Тут в паре часов езды заправка, — сообщает Валерий, когда я наконец продираю глаза. — Нужно подзаправиться. — Он похлопывает себя по животу и смеется.

Дядя и Мила подхватывают его смех. Удивительно, как легко некоторые люди умеют разряжать обстановку. У меня такой суперспособности нет.

— Нам всем не помешает, — соглашается Тихон.

На заправке сестра первым делом бежит в туалет. Спешу за ней. Спотыкаюсь, подвернув подошву кроссовки, едва не падаю на землю. Кто-то подхватывает меня под локоть.

— Аккуратней, куда несешься. — Валерий качает головой, глядя на меня с добродушным прищуром. Кепка прикрывает серые глаза.

— Тяжело, наверное? — выдаю я.

— Чего?

— Водить машину целыми днями.

— Да, тяжеловато. Никогда не становись дальнобойщи-цей, нарастишь бока и это, — он тычет себе в двойной подбородок.

Отвожу взгляд и иду за сестрой. Она выбегает мне навстречу и требовательно протягивает руку:

— Дай салфетку!

— Чего это ты раскомандовалась? — Усмехаюсь, но выполняю ее просьбу.

— Там ужасно глязно, лучше бы я сходила за кустики! — возмущается Мила. — Фу. — Высунув язык и морщась, она выкидывает салфетку в мусорное ведро.

Пока Валерий наполняет бак бензином и отгоняет грузовик, мы покупаем еду и занимаем столик на четыре места. Почему-то здесь уютнее, чем в гостинице.

Дядя жестом привлекает мое внимание: складывает пальцы и постукивает слегка отросшими ногтями по пластиковому столику. Выпячиваю подбородок, немо интересуясь, что ему нужно. И тогда Тихон трогает свое лицо. Поначалу кажется, что он ведет себя глупо, но потом я включаю на смартфоне фронтальную камеру. Синяки под глазами от недосыпа.

— Плохо спишь? — интересуется дядя.

Пожимаю плечами, кивком показываю на сестру. Тихон понимает мой намек и больше не заводит этот странный, до жути неловкий разговор.

* * *

Пока дядя и Мила рассматривают сувениры, выхожу наружу. Кажется, это впервые за много лет, когда я оставляю сестру с кем-то, кроме мамы.

— Печальная у вас история, — замечает Валерий, стоящий в тени своей фуры. — Хорошо, что вас Тихон подобрал. В современном обществе лучше держаться за родных.

— Но они ведь не всегда бывают хорошими.

— Верно. Однако иногда плохой родственник лучше мертвого.

Горло пересыхает. Достаю бутылку с водой и отпиваю.

— Почему вы стали дальнобойщиком? — закручиваю крышку и меняю тему.

— От жены сбежал. Всю плешь проела, — посмеивается Валерий.

— Это настоящая причина?

— Да нет, просто люблю водить. Люблю дорогу, скрип колес. Нравится бывать в новых местах и смотреть на другие города. Должна же быть от работы еще какая-то польза, кроме денег?

Вскоре дядя с сестрой выходят к нам. Мы забираемся в кабину и едем. Вглядываюсь в мелькающие за окнами пейзажи и проникаюсь странным умиротворением. Если бы не Тихон, увидела бы я когда-нибудь что-то подобное?

* * *

Дальнобойщик высаживает нас неподалеку от поста ДПС. Он больше не кажется подозрительным или чужим. Чувство, будто прощаемся со старым знакомым.

— Спасибо, что подвез. — Тихон пожимает Валерию руку.

— Спасибо, дядя Валела, — улыбается Мила.

Добавляю пару слов от себя, чтобы не выглядеть на их фоне неблагодарной ледышкой. Дальнобойщик уезжает, махнув на прощание. Провожаем его взглядами, пока фура не скрывается за поворотом.

Долгожданный закат наступает через несколько часов.

— Где будем ночевать в этот раз? — интересуюсь я.

— Есть еще одна гостиница, только чтобы до нее добраться, нужно спуститься здесь, — Тихон указывает на перекошенную лестницу, уходящую куда-то в овраг, — и пройти пешком несколько километров. Она довольно… специфическая.

В голове вспыхивает сигнал тревоги, и я уточняю:

— То есть?

— Не волнуйся, — успокаивает дядя. — Это не совсем гостиница. Я забронировал для нас небольшой коттедж на ночь.

— Ты заранее все это спланировал?

— Да.

— А если бы… если бы что-то пошло не так?

— Деньги всегда можно вернуть.

— Что такое коттедж? — спрашивает Мила.

— Скоро придем, и ты сама все увидишь, — обещает ей дядя. — А пока нам предстоит пройти через кукурузное поле.

— А початок сорвать можно? Никогда не пробовала такую. — При мысли о еде текут слюнки.

И вроде бы я не сильно голодна, но целое поле кукурузы…

— Это все же чья-то собственность, — дипломатично замечает Тихон. — Если найдем владельца и заплатим, тогда можно.

— Вряд ли они продают початки поштучно.

— Вот и выясним.

— А что такое початок? — спрашивает Мила.

— Пупырчатая штука такая, лень объяснять. Сама увидишь, — повторяю за дядей.

— Вечно ты мне ничего не объясняешь, — ворчит сестра.

* * *

От непрерывной ходьбы горят пятки. Сестра просится к дяде на руки. Вопреки моим ожиданиям он поднимает ее и идет так, будто она совсем не тяжелая. Как же я ей завидую! Сейчас бы поменяться с ней местами и не думать каждую секунду о боли в ногах.

— Устроим привал, — заявляет Тихон посреди кукурузного поля. — Подкрепимся и наберемся сил, тогда успеем дойти до коттеджа сразу после заката.

Мы с сестрой одновременно устало стонем.

— Сколько можно… Почему бы нам просто не поймать еще пару фур и не доехать автостопом? — ворчу я.

— Обещаю, когда мы доберемся до дома, больше походов не будет.

Разложив хворост так, чтобы огонь не перекинулся на кукурузу, дядя разводит костер. Вскоре у нас в руках оказывается картошка в фольге. Тихон остужает для нас с Милой картошку, перекидывая ее из рук в руки. Убедившись, что она достаточно остыла, передает нам.

— Мама ненавидела походы. — Откусываю картошку.

— Еще как, — отзывается Тихон.

— А почему? — интересуется Мила.

— Ей в них не везло. Постоянно случалось что-нибудь забавное для окружающих, но неловкое для нее.

— Расскажи, — просим одновременно с сестрой.

Дядя потирает подбородок с пробивающейся щетиной.

— Однажды она вместе с классом поплыла на пароме в лес. Они занимались тем же, чем и мы сейчас: веселились, готовили еду на костре, пели. И у Нади была миссия — признаться мальчику, который ей нравился. Она написала письмо, спрятала в конверт и дожидалась удобного момента. Поскольку все оделись в спортивные костюмы, она сунула письмо в задний карман штанов и прикрыла футболкой. Тот мальчик сидел у костра, и она присела рядом, надеясь подложить ему любовное послание… Но не заметила, как искра подожгла конверт. Огонь быстро потушили, но на штанах осталась дырка, и весь класс увидел часть ее ягодицы.

— О-о-о, так вот откуда у нее то пятно… — Прикрываю рот, чтобы не засмеяться.

Мила гаденько хихикает.

* * *

Пока дядя убирает кострище, а Мила сидит на корточках и внимательно наблюдает за процессом, расхаживаю вдоль кукурузных рядов. Стебли намного выше меня, и кажется, что среди них можно легко потеряться.

Тело наливается вдохновением. Кончики пальцев зудят, беспокойные зубы елозят по губам. Возвращаюсь к рюкзаку и достаю блокнот с маркером. Надеюсь, на такой жаре маркер не высохнет слишком быстро.

Отхожу подальше, но так, чтобы ни я, ни Тихон с сестрой не потеряли друг друга из виду, и сажусь на землю. Дядя подводит Милу к кукурузе. Наклоняет один стебель, показывает ей и объясняет строение. Как же я ненавидела биологию, когда мы проходили растения. Столько терминов надо запомнить, во всех системах разобраться…

Штрих за штрихом листок заполняется рисунком. Не думаю, ни на чем не сосредотачиваюсь, только поднимаю и опускаю голову, разглядывая то, что нужно запечатлеть в памяти. Получается набросок любопытной Милы, изучающей кукурузу. Дядю не рисую, и на это есть две причины: 1) я еще не умею рисовать юношей и мужчин, женские тела получаются у меня намного лучше, и 2) пока не хочу изображать его как часть семьи. Мы слишком мало знакомы.

— Рисуешь? — задает дядя самый идиотский вопрос из списка идиотских вопросов, которые обычно задают взрослые.

— Нет, еду готовлю. — Захлопываю блокнот и прячу в рюкзак.

Мила возится в земле. Принцесса-грязнуля, лишь бы пальцы в рот не совала. В прошлом я долго и мучительно отучала ее. Однажды я отвернулась на минуту, а сестра набила полный рот значков с острыми булавками. Кажется, в тот момент часть моей души изрядно постарела. Еще и мама была на работе…

— Не хочешь поговорить? У нас есть несколько минут до того, как отправимся в путь, — предлагает Тихон.

Раздумываю, хочется ли мне, и качаю головой.

— Хорошо. Я подожду, пока ты будешь готова. — Дядя уходит к сестре.

Смотрю ему вслед. Внутри пустота. Совесть начинает глодать меня, как собака кость, но я трясу головой и поднимаюсь. Время покажет, стоит ли доверять дяде.

* * *

Когда дядя упоминал коттедж, я думала, что нас ждет старая покосившаяся изба. Но мы увидели крепко сложенный дом в деревенском стиле. Может, подвох кроется внутри?

Дядя достает телефон и кому-то звонит. Из дома выходит сотрудник и приглашает нас войти.

— Чувствуйте себя как дома, — говорит молодой человек. Заметив Милу, схватившую вазу с колосьями пшеницы и полевыми цветами, он вскидывает подборок и чопорно добавляет: — Все поломки или загрязнения оплачиваются проживающими отдельно.

Отнимаю у сестры вазу, ставлю на место и беру Милу за руку. Не хочу, чтобы какой-то сноб наезжал на нее. Да и вообще, будь я смелее, сказала бы ему: «Расслабься и не напрягай булки до такой степени!»

— Спасибо. Я сообщу, когда мы соберемся уходить.

— Доброй ночи. — Парень с недобрым прищуром косится на Милу, проходя мимо меня.

Щурюсь так же злобно и провожаю его взглядом. Когда дверь закрывается, отпускаю сестру и осматриваюсь.

Гостиница по сравнению с этими хоромами просто дыра!

— Надо же, как чисто… — Касаюсь пальцем прикроватной тумбы.

— Здесь есть просторная ванная комната, — говорит дядя.

— О-о-о, хочу в душ! — Мила восторженно хлопает в ладоши.

Миг спустя она тянет меня за собой.

— Что, как по туалетам на заправках ходить, так ты самостоятельная, а как помыться, так я тебе стала нужна? — усмехаюсь.

Сестра останавливается, смотрит на меня и произносит очень серьезным тоном:

— Не выдумывай! Ты мне только спинку потрешь.

* * *

Убедившись, что сестра помылась, рискую и выпускаю ее из ванной одну. Вряд ли дядя ее украдет, пока я в душе.

Теплые струи массируют кожу, шампунь пенится, но тревожные мысли не покидают. Похищения и убийства происходят в самые обычные дни. Когда ты даешь себе слабину. Когда решаешь, что ты в безопасности.

Мну зубами губы. Открываю глаза, ловлю каплю шампуня в один и, не обращая внимания на жжение, выпрыгиваю из ванны. Заворачиваюсь в полотенце, оставляю воду литься и выхожу, шлепая мокрыми ногами. Шампунь и гель для душа смешиваются и белыми воздушными комками текут и сползают по мне. На чистые полы капает вода.

— Мила! — зову я и не узнаю свой голос: громкий, дрожащий и растерянный. — Мила! — Сердце колотится, тело трясет. — Где ты?

А вдруг этот мужик вовсе не наш дядя? Вдруг он прямо сейчас убивает мою сестру?

Из глаз брызжут слезы: из одного от жжения после шампуня, из другого от страха. Я не могу потерять сестру. Она должна прожить долгую жизнь.

Из-за угла появляется дядя. Кидаюсь к нему и хватаю его за плечи:

— Где она?!

Тихон кивает в сторону кухни.

— Мультики смотрит.

Широкими шагами пересекаю комнату. Мила сидит ко мне спиной с планшетом на столе и в наушниках. Она хихикает и вгрызается в свежую сочную грушу.

— Иди домойся. С ней все будет хорошо, — обещает дядя.

Ухожу в ванную комнату и запираюсь внутри. Сажусь на пол и даю волю слезам, обнимая колени.

Кажется, я схожу с ума.

* * *

И вот мне снова не спится. Ни душ, ни чистая голова, ни удобный матрас не помогают сомкнуть глаза и проспать до утра. Мила сопит под боком, мы вновь делим одну кровать. Этой ночью она уже не просыпается в слезах. Когда рука, просунутая под подушку, затекает, приподнимаюсь и медленно встаю. Бросаю взгляд на дядю — спит. Ночью уж точно ничего не случится.

Накидываю махровый халат и выхожу на террасу. Сажусь на скамейку и вглядываюсь в темноту окружающего леса. Вдалеке виднеются очертания другого коттеджа. От него по полю растекается теплый свет. Надеюсь, у тех людей причины бессонницы приятнее моих.

От скрипа двери вздрагиваю и резко, как сова, поворачиваю голову. На пороге стоит дядя и, сонно щурясь, смотрит на меня.

— Хочешь какао?

Киваю. Дядя возвращается с двумя кружками и садится рядом. Беру кружку и заглядываю внутрь.

— Что это?

— Маршмеллоу. Он чем-то похож на зефир.

— И что с ним делать?

— Ты его не пробовала?

Качаю головой. Отвечать на очевидные вопросы не хочется.

— Просто глотни какао и жуй.

— Ну, не знаю, а вдруг ты решил меня отравить? — принюхиваюсь.

Тихон тихо смеется, достает из своей кружки маршмеллоу, показывает мне и сует в рот. Активно жует, затем высовывает язык.

— Можешь подождать, но тогда какао остынет.

Вздыхаю и впериваю взгляд в напиток. Запах приятный, шоколадно-молочный. Напоминает о наших с мамой посиделках до того, как родилась Мила. Тогда все было просто, и я не переживала из-за каждой мелочи, касающейся сестры. А еще у меня в ту пору не выскакивали прыщи…

— Вера…

Приподнимаю голову и смотрю на дядю.

— Ты все еще не хочешь поговорить?

— О чем? — Равнодушно пожимаю плечами и делаю глоток, жую кусочек маршмеллоу. Сахарно-воздушная масса наполняет рот. Мягко и вкусно…

— Ты слишком сильно беспокоишься за сестру. Так обычно переживают матери.

— А тебе-то какое дело? — Внутри все обрастает колючками. — Я за нее отвечаю. И не переживу, если с ней случится что-то плохое. А ты… тебе я не доверяю.

— Неужели я дал повод? — Отвожу взгляд. — Понимаю, у тебя нет ни одной причины доверять мне. Я для тебя чужой человек и не стану близким за такое короткое время. Но доверие — это мост между людьми, Вера. И его надо строить.

Гнев отступает, и на его место приходит послевкусие непонятного чувства. Отпиваю какао. Пусть сладость зефира избавит от горечи.

— Я никогда не причиню вреда ни тебе, ни Миле. — Дядя протягивает руку. — Обещаю.

Колеблюсь. А вдруг это ловушка?..

Поеживаюсь от внезапного ночного ветра. Пауза затягивается. Нужно ответить или проигнорировать жест дяди.

— Не могу. — Стыдно за собственную беспомощность и нерешительность. — Я не могу просто взять и начать доверять тебе.

Дядя опускает руку.

— Ничего страшного. Просто знай, что всегда можешь обратиться ко мне. — Он поднимается и забирает кружку. — Спокойной ночи, Вера.

Провожаю его взглядом, пока он не скрывается в доме.

Доверие и вправду как мост между людьми. Вот только мост за два дня не построить, а при чрезмерной нагрузке он развалится.