Неточные совпадения
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши
раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если
в ней
осталось что-нибудь человеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
«Куда и зачем я иду, однако?» — подумал штабс-капитан, когда он опомнился немного. — «Мой долг
оставаться с ротой, а не уходить вперед, тем более, что и рота скоро выйдет из-под огня, — шепнул ему какой-то голос, — а с
раной остаться в деле — непременно награда.
Хаджи-Мурат вспомнил свою мать, когда она, укладывая его спать с собой рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где
остался след от
раны. Как живую, он видел перед собой свою мать — не такою сморщенной, седой и с решеткой зубов, какою он оставил ее теперь, а молодой, красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет пять и он был тяжелый, носила его за спиной
в корзине через горы к деду.
В его памяти навсегда
осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась о чём-то. Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и ладонь открыта, а другая, сжатая
в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её
в печень, и, должно быть, она стояла
в это время: кровь брызнула из
раны, облила белую скатерть на столе сплошной тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а за столом, на полу, дождевыми каплями.
— Да что же мне делать? Неужели я должен уехать
в Рязань или Владимир и
оставаться в числе больных, когда чувствую, что моя
рана не мешает мне драться с французами и что она без всякого леченья
в несколько дней совершенно заживет?
Но
раны, казалось, заживали. Она становилась спокойнее и спокойнее, и улыбка уже не так редко появлялась на ее лице. Она приходила ко мне каждый день и
оставалась у нас обедать. После обеда мы долго сидели втроем, и чего-чего только не было переговорено
в эти тихие часы между мной и Гельфрейхом! Надежда Николаевна только изредка вставляла свое слово.
Я оскорблять Жуана не намерен.
Но… я сейчас с Октавьо говорил.
Узнав из уст моих, что для него
Надежды нет, хотел он удалиться,
Искать хотел он смерти где-нибудь.
Я удержал его — он был нам другом, —
Я упросил его
остаться с нами —
Он здесь. Судьбе тяжелой он покорен.
Но
рана сердца глубока. Ты, Анна,
Была к нему не без участья прежде.
Он
в горести, и много облегчило б
Его твое приветливое слово…
Скажи, согласна, ль ты его принять?
Одна Германия, по превосходству готическая,
оставалась долее верною своему зодчеству — но она мало воздвигала
в эту эпоху: глубокие
раны и истощение не дозволяли ей много строить.
Послушай: я твои лечила
раны,
Моя рука была
в крови твоей,
Я над тобой сидела ночи, я старалась
Всем, чем могла, смягчить ту злую боль;
Старалась, как раба, чтоб даже
Малейший стук тебя не потревожил…
Послушай, я за все мои старанья
Прошу одной, одной награды…
Она тебе не стоит ничего;
Исполни ж эту малую награду!
Останься здесь еще неделю…
Ты должен долее у нас
остаться!
Поверь, не вовсе залечились
раныТвои… и чем тебе здесь худо?..
Останься здесь еще. Ты сам ведь говорил,
Что у тебя пристанища нет
в свете…
Ты верно здесь
останешься, испанец?..
Ран и крови почти не видно было, они
остались где-то под одеждой, и только у одного глаз, выбитый пулей, неестественно и глубоко чернел и плакал чем-то черным, похожим
в темноте на деготь.
Унесет ли меня кто-нибудь? Нет, лежи и умирай. А как хороша жизнь!..
В тот день (когда случилось несчастье с собачкой) я был счастлив. Я шел
в каком-то опьянении, да и было от чего. Вы, воспоминания, не мучьте меня, оставьте меня! Былое счастье, настоящие муки… пусть бы
остались одни мученья, пусть не мучат меня воспоминания, которые невольно заставляют сравнивать. Ах, тоска, тоска! Ты хуже
ран.
Но когда
раны закрылись, когда истерзанной душе возвратилось здоровье, зачем же
оставаться в больнице?..
Ведь не послушай я тебя даже и тогда на разведке и привези, несмотря на все твои мольбы и стоны,
в полевой лазарет, не пришлось бы тебе
оставаться без помощи одной
в пустом сарае целую долгую ночь, способствующую ухудшению
раны…
— О, несчастный! ты взаправду
в крови! На тебя, верно, напали ночные воры!.. О несчастный! Хорошо, что ты спасся от них под нашею кровлей.
Останься здесь и подожди меня немного: я сейчас отнесу это охлажденное питье гостям и вмиг возвращусь, чтоб обмыть твои
раны…
1 июня
в бою при Вафангоу доблестный начальник 1 восточносибирской стрелковой дивизии генерал-майор Гернгросс получил тяжёлую
рану в нижнюю челюсть с повреждением надкостницы, но
остался в строю до конца боя.
Это был человек лет под сорок, давно уже тянувший служебную лямку, но, несмотря на свою долголетнюю службу, на
раны и на все оказываемые им отличия, не получал никаких наград и все
оставался в чине капитана; сколько его начальство ни представляло к наградам, ничего не выходило; через все инстанции представления проходили благополучно, но как до Петербурга дойдут, так без всяких последствий и застрянут.
Так один офицер, получивший две пулевых
раны в левую кисть руки, навылет, сам перевязал себе
рану и не только
остался при своей части, но и после окончания дела не пожелал идти на перевязку, что обыкновенно сопряжено всё же с некоторым служебным отличием.
— Конечно,
рану сейчас же обмоют, дезинфицируют, и опасность зависит только от качества
раны… Если же человек
остался жив
в течении нескольких дней без помощи, то значит
рана не особенно опасная…
Они прямо-таки, после перевязки даже довольно серьёзных
ран, ни за что не соглашаются
оставаться в госпиталях и лазаретах.
Он не считал нужным дать хоть малейшее объяснение своему поступку, выразить хотя бы
в шутливой форме раскаяние, хотя бы слегка извиниться, и то, что можно было поправить мигом, становилось все непоправимее и непоправимее, легкая царапина, от которой через два-три дня не
осталось бы и следа, мало-помалу обратилась
в зияющую
рану, которая даже при излечении обещала на всю жизнь оставить глубокий шрам.
Правда, что Старый Город был разбит на голову и с тех пор никогда уже не поднимал вооруженной руки и не выставлял защищенной бронею груди; но зато он весь
остался в «вере отцов своих» и, как выражается о нем одно известнейшее
в старообрядчестве сочинение, — «страданиями своими и
ранами кровоточивыми долгое время сиял, яко камень некий многоценный
в венце церкви древней апостольской, от никониан мучимой».
Подобно смертельно-раненому зверю, который, истекая кровью, зализывает свои
раны, они пять недель
остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг без всякой новой причины бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу и (после победы, так как опять поле сражения
осталось за ними под Мало-Ярославцем), не вступая ни
в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад
в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину, и далее.