Неточные совпадения
— Анна
в это время была
в дальнем конце
комнаты и
остановилась там, что-то делая с гардиной окна.
Приехав
в Петербург, Вронский с Анной
остановились в одной из лучших гостиниц. Вронский отдельно,
в нижнем этаже, Анна наверху с ребенком, кормилицей и девушкой,
в большом отделении, состоящем из четырех
комнат.
«А ничего, так tant pis», подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел. Выходя, он
в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел
остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его из
комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и, когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова, и она просила не входить к ней.
Она вышла на середину
комнаты и
остановилась пред Долли, сжимая руками грудь.
В белом пенюаре фигура ее казалась особенно велика и широка. Она нагнула голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами на маленькую, худенькую и жалкую
в своей штопанной кофточке и ночном чепчике, всю дрожавшую от волнения Долли.
— Надо решиться, и я решилась, — сказала она и хотела уйти, но
в это время
в комнату вошел Яшвин. Анна поздоровалась с ним и
остановилась.
Растворялись окна
в комнатах, и часто владетель картинного поместья долго ходил по темным излучинам своего сада и
останавливался по часам перед пленительными видами на отдаленья.
— Да что ж тебе? Ну, и ступай, если захотелось! — сказал хозяин и
остановился: громко, по всей
комнате раздалось храпенье Платонова, а вслед за ним Ярб захрапел еще громче. Уже давно слышался отдаленный стук
в чугунные доски. Дело потянуло за полночь. Костанжогло заметил, что
в самом деле пора на покой. Все разбрелись, пожелав спокойного сна друг другу, и не замедлили им воспользоваться.
В комнату вошел Фока; заметив наше положение и, должно быть, не желая тревожить нас, он, молча и робко поглядывая,
остановился у дверей.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг
остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из
комнаты. У меня немного защемило
в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
Вдруг послышалось, что
в комнате, где была старуха, ходят. Он
остановился и притих, как мертвый. Но все было тихо, стало быть померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик или как будто кто-то тихо и отрывисто простонал и замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту или с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.
Человек
остановился на пороге, посмотрел молча на Раскольникова и ступил шаг
в комнату. Он был точь-в-точь как и вчера, такая же фигура, так же одет, но
в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он смотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв немного, глубоко вздохнул. Недоставало только, чтоб он приложил при этом ладонь к щеке, а голову скривил на сторону, чтоб уж совершенно походить на бабу.
Через минуту на пороге показался и Лебезятников;
в комнату он не вошел, но
остановился тоже с каким-то особенным любопытством, почти с удивлением; прислушивался, но, казалось, долго чего-то понять не мог.
На другой день тюремный сторож меня разбудил, с объявлением, что меня требуют
в комиссию. Два солдата повели меня через двор
в комендантский дом,
остановились в передней и впустили одного во внутренние
комнаты.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся
в ширину и осел к земле. Он переоделся
в белую рубаху с вышитым воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением,
останавливался среди
комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
Проводив ее, Самгин быстро вбежал
в комнату,
остановился у окна и посмотрел, как легко и солидно эта женщина несет свое тело по солнечной стороне улицы; над головою ее — сиреневый зонтик, платье металлически блестит, и замечательно красиво касаются камня панели туфельки бронзового цвета.
Она плакала и все более задыхалась, а Самгин чувствовал — ему тоже тесно и трудно дышать, как будто стены
комнаты сдвигаются, выжимая воздух, оставляя только душные запахи. И время тянулось так медленно, как будто хотело
остановиться.
В духоте,
в полутьме полубредовая речь Варвары становилась все тяжелее, прерывистей...
Возвратясь
в Москву, он
остановился в меблированных
комнатах, где жил раньше, пошел к Варваре за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули
в спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая веселые слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он
остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Он вдруг
остановился среди
комнаты, скрестив руки на груди, сосредоточенно прислушиваясь, как
в нем зреет утешительная догадка: все, что говорит Нехаева, могло бы служить для него хорошим оружием самозащиты. Все это очень твердо противостоит «кутузовщине». Социальные вопросы ничтожны рядом с трагедией индивидуального бытия.
Осторожно разжав его руки, она пошла прочь. Самгин пьяными глазами проводил ее сквозь туман.
В комнате, где жила ее мать, она
остановилась, опустив руки вдоль тела, наклонив голову, точно молясь. Дождь хлестал
в окна все яростнее, были слышны захлебывающиеся звуки воды, стекавшей по водосточной трубе.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не
в силах
остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится
в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
— Я Варваре Кирилловне служу, и от нее распоряжений не имею для вас… — Она ходила за Самгиным,
останавливаясь в дверях каждой
комнаты и, очевидно, опасаясь, как бы он не взял и не спрятал
в карман какую-либо вещь, и возбуждая у хозяина желание стукнуть ее чем-нибудь по голове. Это продолжалось минут двадцать, все время натягивая нервы Самгина. Он курил, ходил, сидел и чувствовал, что поведение его укрепляет подозрения этой двуногой щуки.
В Париже он
остановился в том же отеле, где и Марина, заботливо привел себя
в порядок, и вот он — с досадой на себя за волнение, которое испытывал, — у двери
в ее
комнату, а за дверью отчетливо звучит знакомый, сильный голос...
Можете
остановиться у нее, но
в комнате, уже занятой одним военным; подпоручик, ранен и — дурак.
Огня
в комнате не было, сумрак искажал фигуру Лютова, лишив ее ясных очертаний, а Лидия,
в белом, сидела у окна, и на кисее занавески видно было только ее курчавую, черную голову. Клим
остановился в дверях за спиною Лютова и слушал...
Вдруг глаза его
остановились на знакомых предметах: вся
комната завалена была его добром. Столы
в пыли; стулья, грудой наваленные на кровать; тюфяки, посуда
в беспорядке, шкафы.
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе
в комнату — и вдруг сиянье исчезло и глаза
в неприятном изумлении
остановились неподвижно на одном месте:
в его кресле сидел Тарантьев.
Алексеев стал ходить взад и вперед по
комнате, потом
остановился перед картиной, которую видел тысячу раз прежде, взглянул мельком
в окно, взял какую-то вещь с этажерки, повертел
в руках, посмотрел со всех сторон и положил опять, а там пошел опять ходить, посвистывая, — это все, чтоб не мешать Обломову встать и умыться. Так прошло минут десять.
— Здесь, здесь, сейчас! — отозвался звонкий голос Марфеньки из другой
комнаты, куда она вышла, и она впорхнула, веселая, живая, резвая с улыбкой, и вдруг
остановилась. Она глядела то на бабушку, то на Райского,
в недоумении. Бабушка сильно расходилась.
Она шла, как тень, по анфиладе старого дома, минуя свои бывшие
комнаты, по потускневшему от времени паркету, мимо занавешанных зеркал, закутанных тумб с старыми часами, старой, тяжелой мебели, и вступила
в маленькие, уютные
комнаты, выходившие окнами на слободу и на поле. Она неслышно отворила дверь
в комнату, где поселился Райский, и
остановилась на пороге.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная
в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по
комнате,
останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд
в улицу,
в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей
в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Когда мы вошли
в залу, мать сидела на своем обычном месте за работой, а сестра вышла поглядеть из своей
комнаты и
остановилась в дверях.
Он приехал верхом на беленькой стелленбошской лошадке,
в своей траурной шляпе, с улыбкой вошел
в комнату и, опираясь на бич, по-прежнему
остановился у дверей.
Комната княгини Софьи Васильевны была за большою и маленькой гостиными.
В большой гостиной Мисси, шедшая впереди Нехлюдова, решительно
остановилась и, взявшись за спинку золоченого стульчика, посмотрела на него.
Ах, если бы всё это
остановилось на том чувстве, которое было
в эту ночь! «Да, всё это ужасное дело сделалось уже после этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь, сидя у окна
в комнате присяжных.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и
остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал
в меблированные
комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее
в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
Она поднялась было с места, но вдруг громко вскрикнула и отшатнулась назад.
В комнату внезапно, хотя и совсем тихо, вошла Грушенька. Никто ее не ожидал. Катя стремительно шагнула к дверям, но, поравнявшись с Грушенькой, вдруг
остановилась, вся побелела как мел и тихо, почти шепотом, простонала ей...
Но уже доктор входил — важная фигура
в медвежьей шубе, с длинными темными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через порог, он вдруг
остановился, как бы опешив: ему, верно, показалось, что он не туда зашел: «Что это? Где я?» — пробормотал он, не скидая с плеч шубы и не снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа, бедность
комнаты, развешанное
в углу на веревке белье сбили его с толку. Штабс-капитан согнулся перед ним
в три погибели.
К самому же Федору Павловичу он не чувствовал
в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен был там внизу заглядывать
в темные окна и вдруг
останавливаться среди
комнаты и ждать, ждать — не стучит ли кто.
Митя, малый лет двадцати восьми, высокий, стройный и кудрявый, вошел
в комнату и, увидев меня,
остановился у порога. Одежда на нем была немецкая, но одни неестественной величины буфы на плечах служили явным доказательством тому, что кроил ее не только русский — российский портной.
Ночью даже приснился ей сон такого рода, что сидит она под окном и видит: по улице едет карета, самая отличная, и
останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина с дамой, и входят они к ней
в комнату, и дама говорит: посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась
в свою
комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама
в лицо скажет матери — ведь драться на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее
остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть
комната для проезжих.
В больших городах все
останавливаются в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели
в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою
комнату;
в ней были дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его отвести
комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Но рядом с его светлой, веселой
комнатой, обитой красными обоями с золотыми полосками,
в которой не проходил дым сигар, запах жженки и других… я хотел сказать — яств и питий, но
остановился, потому что из съестных припасов, кроме сыру, редко что было, — итак, рядом с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым другой дом,
в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную жизнь.
— Проси, — сказал Сенатор с приметным волнением, мой отец принялся нюхать табак, племянник поправил галстук, чиновник поперхнулся и откашлянул. Мне было велено идти наверх, я
остановился, дрожа всем телом,
в другой
комнате.
За месяц до его смерти я с ужасом стал примечать, что умственные способности его тухнут, слабеют, точно догорающие свечи,
в комнате становилось темнее, смутнее. Он вскоре стал с трудом и усилием приискивать слово для нескладной речи,
останавливался на внешних созвучиях, потом он почти и не говорил, а только заботливо спрашивал свои лекарства и не пора ли принять.
В начале зимы его перевезли
в Лефортовский гошпиталь; оказалось, что
в больнице не было ни одной пустой секретной арестантской
комнаты; за такой безделицей
останавливаться не стоило: нашелся какой-то отгороженный угол без печи, — положили больного
в эту южную веранду и поставили к нему часового. Какова была температура зимой
в каменном чулане, можно понять из того, что часовой ночью до того изнемог от стужи, что пошел
в коридор погреться к печи, прося Сатина не говорить об этом дежурному.
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало, что владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не было ни прислуги, ни дворовых людей, ни птицы, ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо,
комнаты кой-как выметались; а как только она садилась
в экипаж,
в обратный путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже,
в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала
в дом, а
останавливалась в конторе, так как вообще была неприхотлива.
Летнее утро; девятый час
в начале. Федор Васильич
в синем шелковом халате появляется из общей спальни и через целую анфиладу
комнат проходит
в кабинет. Лицо у него покрыто маслянистым глянцем; глаза влажны, слипаются;
в углах губ запеклась слюна. Он
останавливается по дороге перед каждым зеркалом и припоминает, что вчера с вечера у него чесался нос.
Явился он, как привидение. Лицо было бледное, усы растрепаны, волосы ежом, глаза мрачно горели. Шагнув
в комнату, он
остановился, потом стал ходить из угла
в угол, как будто стараясь подавить клокотавшее
в его груди бешенство.