Маленький Мук и другие сказки

Вильгельм Гауф, 2022

В сказках немецкого писателя Вильгельма Гауфа вы найдёте аромат диковинных специй, россыпи драгоценностей, козни злых колдунов и всепобеждающее добро. В книгу вошли четыре волшебные сказки с иллюстрациями Максима Митрофанова.

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Карлик Нос

В одном большом городе моего любезного отечества — Германии — много лет тому назад жил сапожник со своей женой. Муж обыкновенно сидел в лавке на углу улицы и чинил башмаки. Случалось ему иногда шить и новую обувь, если находились заказчики, но для этого ему каждый раз приходилось покупать кожу, так как он по бедности не имел запасов. Жена торговала овощами и фруктами, которые разводила в небольшом садике, и многие охотно покупали у неё, так как она всегда была опрятно одета и умела красиво раскладывать свой товар.

У сапожника был сын, хорошенький мальчик, очень стройный, даже высокий для своего возраста. Он обыкновенно сидел на рынке подле матери и относил на дом купленную женщинами или поварами провизию. Редко случалось ему возвращаться без какого-нибудь подарка: то, бывало, принесёт какой-нибудь цветочек, то кусок пирога, а то и небольшую монетку.

Однажды жена сапожника сидела, по обыкновению, на рынке, а перед ней стояло несколько больших корзин с капустой и другими овощами, кореньями и семенами. В корзине поменьше лежали ранние груши и абрикосы. Маленький Яков — так звали мальчика — сидел подле матери и выкрикивал звонким голоском: «Пожалуйте сюда! Посмотрите, какая хорошая капуста, какие коренья! Не угодно ли ранних груш, яблок и абрикосов? Матушка дёшево продаёт, купите!»

Как раз в это время на рынке показалась какая-то странная старуха: платье на ней было оборвано, лицо острое, сморщенное, с красными глазами и длинным крючковатым носом. Она шла, опираясь на высокую палку, но всё-таки хромала, шаталась из стороны в сторону, как будто на ногах у неё были колёса, и того и гляди она могла шлёпнуться острым носом на мостовую.

Жена сапожника с удивлением поглядела на неё. Вот уже шестнадцать лет, как она изо дня в день сидела на рынке, но ни разу не случалось ей видеть такой странной особы. Она даже испугалась, когда старуха, хромая и пошатываясь, подошла к ней и остановилась перед её корзиной.

— Это ты Анна, торговка зеленью? — спросила старуха неприятным, хриплым голосом, беспрестанно тряся головой.

— Да, это я, — отвечала жена сапожника, — что вам угодно?

— А вот посмотрим, есть ли у тебя то, что мне нужно, — отвечала старуха и, нагнувшись над корзинами, стала рыться в них своими безобразными, чёрными руками.

Она вытаскивала коренья крючковатыми пальцами, поочерёдно подносила их к своему длинному носу и обнюхивала. Жене сапожника больно было видеть, как она обращается с её редкими травами, но она ничего не посмела сказать: ведь каждый покупатель имеет право осматривать товар, и к тому же старуха внушала ей невольный страх.

Наконец та, перерыв всю корзину, пробормотала:

— Дурной товар, дрянные коренья! Нет ничего, что мне нужно! То ли дело пятьдесят лет назад… Дурной товар… дурной.

Слова эти рассердили маленького Якова.

— Ах ты, бесстыжая старуха! — вскричал он с досадой. — Сперва рылась своими безобразными пальцами и перемяла всю зелень, потом перенюхала всё своим длинным носом, так что всякий, кто видел это, не захочет покупать у нас, а теперь ещё ругает наш товар! У нас сам герцогский повар покупает, не то что такие нищие, как ты.

Старуха покосилась на смелого мальчика, засмеялась противным смехом и сказала своим хриплым голосом:

— Вот как, сыночек! Тебе не нравится мой прекрасный длинный нос? Погоди, и у тебя будет такой же, до самого подбородка!

Говоря это, она перешла к другой корзине, в которой лежала капуста, и стала перебирать великолепные белые кочаны, сжимая их так, что они громко трещали, после чего швыряла их назад в корзину и говорила:

— Плохой товар… скверная капуста.

— Да не тряси ты так головой, — воскликнул боязливо мальчик, — твоя шея и так тонка, словно кочерыжка: переломится, и голова твоя упадёт в корзину. А уж её-то никто покупать не станет!

— Так тебе не нравится моя тонкая шея? — со смехом пробормотала старуха. — Ну что ж, у тебя её не будет совсем; голова будет торчать прямо из плеч, чтобы не сорвалась.

— Не говорите таких пустяков мальчику! — сказала наконец жена сапожника, рассерженная этим долгим осматриванием и обнюхиванием. — Если хотите купить что-нибудь, то поторопитесь: ведь вы только разгоняете у меня других покупателей.

— Хорошо, пусть будет по-твоему! — воскликнула старуха яростно. — Я куплю эти шесть кочанов. Только вот что: я ведь должна опираться на палку и сама нести их не могу, — так вели своему сынку, чтобы он снёс мне товар на дом. Я ему за это заплачу.

Мальчуган не хотел идти, потому что боялся безобразной старухи, но мать строго приказала ему последовать за нею, так как жалела слабую, дряхлую женщину. Мальчик повиновался, но со слезами на глазах. Взяв капусту, он пошёл вслед за старухой.

Шла она очень медленно, и только через добрых три четверти часа добралась до отдалённой части города и остановилась перед маленьким ветхим домиком. Там она вынула из кармана старый, ржавый ключ, проворно всунула его в замочную скважину, и дверь с шумом растворилась. Но как же изумился маленький Яков, когда вошёл в дом! Потолок и стены оказались мраморные, мебель украшена золотом и драгоценными камнями; пол же был весь из стекла и такой гладкий, что мальчик несколько раз поскользнулся и упал. Между тем старуха достала из кармана серебряный свисток и дунула в него. В ту же минуту по лестнице сбежало несколько морских свинок. Якова изумило, что они ходили на двух ногах, обутых вместо башмаков в ореховые скорлупки, носили человеческое платье и даже шляпы по последней моде.

— Где мои туфли, негодные твари? — крикнула старуха и так сильно ударила свинок палкой, что они с криком подскочили. — Долго мне ещё стоять тут?

Свинки мигом взбежали вверх по лестнице и, вернувшись назад с парой кокосовых скорлупок, подбитых кожей, проворно надели их старухе на ноги.

Тотчас же прежней хромоты как будто и не бывало. Старуха отбросила в сторону палку и проворно побежала по стеклянному полу, увлекая за собою маленького Якова. Наконец они остановились в комнате, служившей, по-видимому, кухней, хотя столы из красного дерева и диваны, покрытые драгоценными коврами, могли стоять и в любой роскошной гостиной.

— Присядь тут, — сказала старуха очень ласково, усаживая Якова в угол дивана и придвигая к нему стол так, чтобы он не мог оттуда выйти. — Присядь! Тебе ведь пришлось носить немалую тяжесть: человеческие головы не очень-то легки.

— Что вы такое говорите? — воскликнул мальчик. — Правда, я действительно устал, но ведь я нёс лишь кочаны капусты, которые вы купили у моей матери.

— Как же, много ты знаешь! — сказала старуха со смехом и, подняв крышку с корзины, вытащила оттуда за волосы человеческую голову. Мальчик чуть не обмер от страха. Он не мог понять, как такое могло случиться, но невольно подумал об опасности, которая угрожала его матери, узнай кто-нибудь о человеческих головах.

— Надо чем-нибудь вознаградить тебя за твою вежливость, — пробормотала старуха. — Вот подожди немного, я сварю тебе суп, которого ты не забудешь во всю жизнь.

Тут она снова засвистела. Сначала появилось несколько морских свинок в передниках; за поясом у них торчали кухонные ложки и поварские ножи. За ними вприпрыжку прибежали белки в широких турецких шароварах^[1] и зелёных бархатных шапочках. Они, по-видимому, были поварятами. Проворно лазили они на стены, доставали с них горшки и блюда, приносили яйца и масло, коренья и муку и всё это ставили на плиту. Старуха же в своих кокосовых скорлупках бегала по комнате, и мальчик видел, что она старается сварить ему что-то очень вкусное. Вот затрещал огонь, в горшке закипело, и приятный аромат разлился по комнате. Но старуха продолжала бегать туда и сюда, и каждый раз, проходя мимо плиты, совала свой длинный нос в горшок. Наконец кушанье закипело, пар густыми клубами повалил из горшка, и пена полилась на огонь.

Тогда старуха сняла горшок с плиты, вылила содержимое его в серебряную тарелку и поставила её перед маленьким Яковом.

— Вот тебе, сыночек! — сказала она. — Покушай этого супа, тогда у тебя будет всё то, что тебе так понравилось у меня. Будешь и ты искусным поваром, но корешка — корешка-то не найдёшь, потому что его не оказалось в корзине твоей матери!

Мальчик не понял, о чём она говорит, да и не старался понять; всё его внимание было поглощено супом. Мать не раз готовила для него разные лакомые блюда, но такого супа он никогда ещё не едал. От него исходил чудный аромат трав и кореньев, при этом он был и сладок, и кисловат, и чрезвычайно крепок. Пока Яков доедал последние ложки, морские свинки принесли аравийский ладан^[2], и комната наполнилась голубоватым дымом. Всё гуще и гуще становился этот дым, а запах ладана усыплял мальчика. Несколько раз он вспоминал, что ему пора возвратиться к матери, но его снова одолевала дремота: наконец он крепко заснул на диване старухи.

Странные сны виделись ему. Ему казалось, будто старуха снимает с него платье^[3] и одевает в беличью шкуру. Теперь он мог прыгать и лазить не хуже белок. Он жил вместе с ними и морскими свинками и вместе с ними же прислуживал старухе.

Сначала ему поручали натирать до блеска маслом кокосовые скорлупки, служившие старухе туфлями. В доме отца ему часто приходилось исполнять подобную работу, он легко справлялся с ней.

Через год — снилось ему дальше — ему стали поручать более тонкую работу. Вместе с несколькими другими белками он должен был ловить и собирать пылинки, а потом просеивать их сквозь тончайшее волосяное сито. Старуха считала пылинки питательным веществом, а так как она за неимением зубов не могла разжевать ничего твёрдого, то ей пекли хлеб исключительно из пылинок.

Ещё через год он был переведён в разряд слуг, собиравших воду для питья старухи. Не думайте, однако, что она велела для этого вырыть бассейн или поставить во дворе бочку, чтобы собирать дождевую воду; нет, у неё дело было обставлено похитрее. Белки, а в том числе и Яков, должны были собирать в ореховые скорлупки росу с роз, а так как старуха пила очень много, то у водоносов работа была нелёгкая.

Прошёл ещё год, и ему поручено было содержать в чистоте пол, но так как пол этот был из стекла, то и эта работа оказалась не из лёгких. Чтобы вытирать пол, он должен был оборачивать ноги сукном и разъезжать так по всем комнатам.

Наконец на пятый год его перевели на кухню. Это была почётная должность, которой можно было достигнуть только после долгих испытаний. Яков прошёл все степени, начиная с поварёнка до первого повара, и достиг такой ловкости и уменья во всём, что касается кухни, что часто дивился самому себе. Самые замысловатые блюда, паштеты из двухсот снадобьев, супы из всевозможных кореньев и зелени — все это он научился приготовлять необыкновенно быстро и хорошо.

Так провёл он около семи лет в услужении у старухи. Но вот однажды она сняла кокосовые туфли и, взяв корзину и клюку, собралась уходить, причём приказала ему, чтобы к её возвращению он ощипал курицу, начинил её зеленью и хорошенько изжарил. Так Яков и сделал. Свернув курице шею, он обварил её кипятком, искусно ощипал перья, соскоблил кожу, чтобы она стала гладка и нежна, и вынул внутренности.

Потом он начал собирать коренья, которыми должен был начинить её. На этот раз он заметил в кладовой стенной шкафчик с приотворённой дверью, которого он до сих пор ни разу не видел. Он с любопытством заглянул туда.

В шкафу стояло множество корзинок, из которых исходил сильный приятный запах. Он открыл одну из них и увидел растение какой-то особенной формы и цвета. Стебли и листья его были голубовато-зелёные, а цветок огненно-красный с жёлтой каймой. Яков задумчиво посмотрел на этот цветок, понюхал его и заметил, что он пахнет совсем как тот суп, которым когда-то угостила его старуха. Запах был так силён, что он начал чихать так сильно, что проснулся.

Он лежал на диване старухи и удивлённо осматривался кругом. «Удивительно, какие бывают вздорные сны, — сказал он самому себе, — и такие ясные! Ведь я мог бы побожиться, что был белкой, товарищем морских свинок и, наконец, сделался великим поваром. Вот уж посмеётся маменька! Впрочем, не будет ли она меня бранить за то, что я заснул в чужом доме, вместо того чтобы помогать ей на рынке?»

С этими мыслями он поднялся, чтобы уйти домой, но всё его тело так онемело от сна, в особенности затылок, что он не мог повернуть головы. Он невольно рассмеялся над самим собою и над своею сонливостью, так как каждую минуту стукался носом то о шкаф, то о стену, то о косяк двери. Белки и морские свинки с визгом бегали вокруг, как будто желая проводить его. На пороге он обернулся и позвал их за собой, но они побежали обратно в дом и только издали провожали его жалобным писком.

Улица, куда привела его старуха, находилась в дальней части города, и он едва мог выбраться из узких переулков. Там была страшная толкотня. По всей вероятности, думал он, где-нибудь поблизости показывают карлика, так как поминутно слышались возгласы: «Ах, посмотрите на безобразного карлика! Какой у него длинный нос и как смешно голова торчит у него прямо на плечах! А руки-то, руки какие чёрные, безобразные!»

В иное время Яков и сам побежал бы за толпой, потому что очень любил смотреть на великанов или карликов и вообще на всякие диковинки, но на этот раз ему было не до того: он спешил вернуться к матери.

Ему стало как-то жутко, когда он пришёл на рынок. Мать всё ещё сидела на своём месте, и в корзине у неё оставалось довольно много овощей; значит, он проспал недолго. Но ему ещё издали показалось, что мать какая-то грустная: она не зазывала покупателей, а сидела неподвижно, подперши голову рукою; а когда он подошёл поближе, то ему показалось даже, что она бледнее обыкновенного. С минуту он постоял, не зная, что делать, но потом собрался с духом, подошёл к ней сзади, ласково опустил руку на её плечо и сказал:

— Что с тобой, мамочка, ты сердишься на меня?

Мать обернулась, но в ту же минуту отшатнулась от него с криком ужаса.

— Чего тебе нужно, безобразный карлик? — воскликнула она. — Прочь, прочь от меня, я терпеть не могу подобных шуток!

— Но, мамочка, что с тобой? — спросил Яков с испугом. — Тебе, верно, нездоровится, зачем же ты гонишь от себя своего сына?

— Я уже сказала тебе — убирайся прочь! — возразила она с гневом. — От меня ты не получишь ни гроша за свои шутки, уродливое создание!

«Господи помилуй, да она совсем помешалась! — подумал Яков. — Как бы мне отвести её домой?..»

— Милая мамочка, будь же рассудительна, посмотри на меня хорошенько, ведь я твой сын, твой Яков…

— Нет, это уж чересчур! — воскликнула она, обращаясь к соседке. — Посмотрите на безобразного карлика! Вот он стоит передо мной и разгоняет покупателей, да ещё осмеливается смеяться над моим горем. Этот урод не стыдится уверять, что он мой сын, мой Яков.

Тут соседки поднялись с шумом и осыпали Якова отборнейшей бранью; ведь торговки, как известно, на этот счёт мастерицы. Они ругали его за то, что он смеётся над несчастьем бедной Анны, у которой семь лет тому назад украли красавца сына. Они грозили, если он не уйдёт, сейчас же выцарапать ему глаза.

Бедный Яков не знал, что и подумать обо всём этом. Ведь не далее как сегодня утром он пошёл с матерью на рынок, помог ей разложить товар, потом пошёл за старухой, поел у неё супу, вздремнул маленько и скоро вернулся назад, а между тем и мать, и соседки толкуют о каких-то семи годах, да ещё называют его безобразным карликом. Что же такое случилось с ним?

Убедившись, что мать не узнаёт его, он с трудом удержался от слёз и печально побрёл по улице в отцовскую лавку. «Посмотрим, — думал он, — не узнает ли хоть отец меня; я встану у дверей и заговорю с ним». Дойдя до лавки сапожника, он остановился перед дверью и заглянул внутрь.

Отец был так занят работой, что сначала и не заметил его, но когда случайно поднял голову, то выронил из рук сапог, шило и дратву и воскликнул с ужасом: «Господи помилуй, что я вижу?»

— Добрый вечер, хозяин! — сказал карлик, входя в лавку. — Как идут дела?

— Плохо, очень плохо, маленький господин! — отвечал отец, к великому изумлению Якова: как видно, и он не узнавал сына. — Дело у меня не спорится: я одинок, становлюсь стар, а держать подмастерья мне не по средствам.

— Но разве у вас нет сына, которого вы могли бы приучить к делу? — продолжал расспрашивать Яков.

— Да, был у меня сын по имени Яков. Теперь он был бы уже стройным, ловким двадцатилетним парнем и мог бы стать мне отличным помощником: то-то была бы жизнь! Уже когда ему было двенадцать лет, он выказывал большое проворство и ловкость и кое-что смыслил в ремесле. И какой он был красавчик! Будь он при мне, я имел бы столько заказчиков, что перестал бы чинить старьё и шил одно только новое. Да, видно, этому не суждено быть!

— Где же теперь ваш сын? — спросил Яков дрожащим голосом.

— Про то знает один бог! — отвечал тот. — Лет семь тому назад его украли у нас на рынке.

— Семь лет! — воскликнул Яков с ужасом.

— Да, маленький господин, семь лет тому назад. Я как сегодня помню, как жена моя вернулась домой с криком и плачем, что мальчик целый день не возвращался и что она искала его повсюду, да не нашла. Я всегда опасался, что так случится. Яков был мальчик красивый — вот жена и гордилась им и была довольна, когда чужие его хвалили. Часто она посылала его с овощами в богатые дома; положим, это было выгодно, потому что его каждый раз щедро награждали, а всё-таки не раз говорил я ей: «Берегись, город велик, злых людей много, смотри в оба за Яковом!» Так беда и случилась. Однажды пришла на рынок безобразная старуха и накупила столько, что не могла сама снести всё домой; у жены моей сердце жалостливое, вот она и послала с ней мальчика, и только мы его и видели.

— И это случилось семь лет тому назад, говорите вы?

— Да, весной исполнится семь лет. Уж мы искали его, искали, ходили из дома в дом и везде расспрашивали о нём. Многие знали хорошенького мальчика, любили его и помогали нам в розысках, но всё было напрасно. Да и старуху, которая купила у нас овощи, не могли отыскать. Только одна старая-престарая женщина, прожившая на свете девяносто лет, сказала, что это, вероятно, злая волшебница, которая каждые пятьдесят лет приходит в город, чтобы закупить себе разные травы.

Сказав это, отец Якова снова взял в руки башмак и обеими руками вытащил дратву^[4].

Яков же мало-помалу догадался, что то, что казалось ему сном, произошло в действительности и он в самом деле прослужил у старухи семь лет в виде белки. Сердце его преисполнилось горя и гнева: как, целых семь лет его юности украла у него старуха, и что же он получил взамен? Только то, что он может чистить туфли из кокосовых скорлупок, мести стеклянные полы, или то, что он научился от морских свинок всем тайнам поварского искусства? Так простоял он несколько минут, раздумывая о своей судьбе, пока отец не спросил его:

— Не угодно ли вам заказать что-нибудь, молодой господин? Может быть, пару новых туфель или, — прибавил он, улыбаясь, — футляр для вашего носа?

— Какое вам дело до моего носа? — спросил Яков. — Зачем мне к нему футляр?

— Ну, — возразил сапожник, — у каждого свой вкус. Что до меня, то, будь у меня такой нос, я бы непременно заказал для него футляр из розовой кожи. Посмотрите, у меня как раз есть кусочек. Правда, для вашего носа потребуется не меньше аршина^[5], но зато, по крайней мере, вы будете в безопасности. Ведь вы, наверно, стукаетесь носом о каждую карету, от которой хотите посторониться?

Яков онемел от изумления. Он ощупал свой нос — о ужас! Нос оказался необыкновенно толстым, а длиной чуть ли не в две ладони. Итак, старуха изуродовала его! Вот почему мать не узнала его, вот почему все называли его безобразным карликом!

— Хозяин, — сказал он, чуть не плача, — нет ли у вас маленького зеркальца, в которое я мог бы посмотреть на себя?

— Молодой человек, — возразил отец серьёзным тоном, — у вас не такая наружность, чтобы быть тщеславным, и вам, право, не следовало бы поминутно глядеться в зеркало. Постарайтесь отучить себя от этой смешной привычки!

— Ах, дайте мне всё-таки посмотреться в зеркало! — сказал карлик. — Уверяю вас, что я делаю это не из тщеславия…

— Оставьте меня в покое! У жены моей есть зеркало, но я не знаю, куда она запрятала его. Если вам непременно хочется посмотреть на себя, то там, через улицу, живёт цирюльник^[6] Урбан: у него есть зеркало вдвое больше, чем ваша голова; отправляйтесь к нему, а пока — прощайте!

С этими словами отец тихонько выпроводил его из лавки, запер за ним дверь на ключ и снова сел за работу. Яков же, глубоко огорчённый, отправился через улицу к цирюльнику Урбану.

— Здравствуйте, Урбан! — сказал он ему. — Я пришёл попросить вас о маленькой услуге: будьте любезны, позвольте мне посмотреться в ваше зеркало.

— С удовольствием, вот оно! — воскликнул цирюльник, смеясь, и все его посетители расхохотались вслед за ним. — Что и говорить, вы красавец хоть куда, стройный, изящный. Шея у вас как у лебедя, ручки как у королевы, а носик такой, лучше которого и не найдёшь. Правда, вы немного тщеславны, но так и быть, поглядите на себя! Пусть не говорят добрые люди, что я из зависти не позволил вам полюбоваться собою.

Неудержимый хохот присутствующих сопровождал слова цирюльника; Яков между тем подошёл к зеркалу и взглянул на себя.

Слёзы выступили у него на глазах. «Да, конечно, в таком виде ты не могла узнать своего Якова, милая маменька! — сказал он самому себе. — Не такой он был в те дни, когда ты гордилась им перед всеми!»

И действительно, перемена была ужасающая; глаза стали крошечными, как у свиньи, огромный нос висел ниже подбородка, шея как будто исчезла, так что голова прямо торчала на плечах и он еле-еле мог поворачивать её. Ростом он был не выше, чем тогда, когда ему было двенадцать лет.

За всё время он вырос только в ширину: спина и грудь у него были широки и выгнуты и походили на маленькие, туго набитые мешки. Это толстое туловище держалось на маленьких ножках, которым такая тяжесть была не под силу. Зато его руки были такой же длины, как у обыкновенного взрослого человека. Ладони были толстые, коричневые, пальцы крючковатые, и когда он вытягивал руки, то мог, не сгибаясь, достать ими до пола. Вот каким безобразным карликом стал теперь маленький Яков…

Он вспомнил то утро, когда старуха подошла к корзинам его матери. Всё, над чем он тогда смеялся: её длинный нос, её безобразные пальцы — всё это она передала ему, за исключением длинной дрожащей шеи.

— Ну что, налюбовался собою, мой принц? — сказал цирюльник. — Право, даже во сне нельзя вообразить себе ничего более смешного. А знаете, я вам сделаю предложение, маленький человечек! Хотя моя цирюльня и из лучших, но последнее время у меня не так много посетителей, как прежде, и виной тому мой сосед, цирюльник Пенки, который где-то отыскал великана, заманивающего к нему публику. Но великан-то не редкость, а вот такой человек, как вы, — это дело другое. Поступите ко мне на службу, любезный! Вы получите квартиру, стол, одежду — всё, что вам нужно, а вы за это должны будете каждое утро стоять у дверей и зазывать посетителей. Вы будете взбивать пену и подавать гостям полотенце, и мы оба не останемся внакладе. У меня будет больше посетителей, чем у соседа с его великаном, а вам все охотно станут давать на чай.

Яков в глубине души был глубоко возмущён. Но — увы! — он должен был привыкать к подобным оскорблениям! Поэтому он по возможности спокойно заявил цирюльнику, что у него нет времени для подобной службы, и пошёл далее.

Но, хотя злая старуха придала ему уродливый вид, она всё же ничего не могла сделать с его умом. Теперь он думал и чувствовал далеко не так, как семь лет тому назад. Яков был уверен, что за этот промежуток времени стал и умнее, и рассудительнее. И действительно, он не горевал о своей утраченной красоте, не плакал из-за своего безобразия: его огорчало лишь то, что его, как собаку, прогнали из родного дома.

Однако он решился сделать ещё одну попытку и поговорить с матерью.

Он подошёл к ней на рынке и упросил спокойно выслушать его. Тогда он напомнил ей о том дне, когда пошёл за старухой, напомнил ей разные случаи из своего детства, рассказал, как прослужил семь лет у волшебницы белкой и как она заколдовала его за то, что он посмеялся над ней на рынке.

Жена сапожника не знала, что и подумать. Всё, что он рассказывал о своём детстве, было верно, но когда он заговорил о том, что семь лет прослужил белкой, то она никак не могла представить себе, чтобы это было возможно. А когда она при этом ещё и взглядывала на карлика, то приходила в ужас от его уродства и окончательно отказывалась верить, что это её сын. Однако она сочла благоразумным переговорить с мужем. Собрав свои корзины, она велела Якову следовать за ней, и они отправились в лавку сапожника.

— Посмотри, — сказала она мужу, — этот человек уверяет, что он наш пропавший Яков. Он рассказал мне всё: как его украли у нас семь лет тому назад и как он был заколдован одной волшебницей.

— Вот как! — с гневом прервал её сапожник. — Постой же ты, негодяй! Ведь всё это я сам с час тому назад рассказал ему, а потом он отправился к тебе, чтобы надуть тебя. Так ты был заколдован, сыночек? Погоди же, я сейчас сниму с тебя колдовство! — С этими словами он схватил пучок ремней, которые только что нарезал, бросился на карлика и так хлестнул его по спине и длинным рукам, что тот закричал от боли и с плачем побежал прочь.

Нелегко найти сострадательную душу, которая готова была бы помочь несчастному, особенно с такой смешной наружностью. Бедный карлик оставался весь день без пищи и питья и вечером должен был избрать для ночлега церковную паперть^[7], хотя ступени её были жёстки и холодны.

На другое утро, проснувшись на заре, он серьёзно задумался о том, чем бы снискать себе пропитание. Служить зазывалой у цирюльника или показывать себя за деньги ему не позволяла гордость; что же ему оставалось делать? Но вдруг он вспомнил, что, будучи белкой, сделал большие успехи в поварском искусстве. Он справедливо полагал, что не уступит в этом деле никакому повару, и решился воспользоваться своими познаниями.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Шарова́ры — широкие штаны, сужающиеся внизу.

2

Ла́дан — ароматическая смола.

3

Пла́тье — раньше так называли любую одежду, надеваемую поверх нижнего белья, а не только женскую.

4

Дра́тва — толстая нитка для шитья обуви.

5

Арши́н — чуть больше 71 сантиметра.

6

Цирю́льник — в старину так называли парикмахера.

7

Па́перть — площадка перед входом в церковь.