Неточные совпадения
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он
останавливался после каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. — Это так. Теперь вопрос
в том: можешь ли ты продолжать
жить с своим мужем? Желаешь ли ты этого? Желает ли он этого?
В ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она,
остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где
живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих,
в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом посмотрел на дом и заметил его.
Он
остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он
живет,
в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Возвратясь
в Москву, он
остановился в меблированных комнатах, где
жил раньше, пошел к Варваре за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули
в спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая веселые слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
На тонком листике сиреневой бумаги она извещала, что через два дня выезжает
в Париж,
остановится в «Терминус»,
проживет там дней десять.
Осторожно разжав его руки, она пошла прочь. Самгин пьяными глазами проводил ее сквозь туман.
В комнате, где
жила ее мать, она
остановилась, опустив руки вдоль тела, наклонив голову, точно молясь. Дождь хлестал
в окна все яростнее, были слышны захлебывающиеся звуки воды, стекавшей по водосточной трубе.
Вспоминая, что
в тоненькой, гибкой его подруге всегда
жило стремление командовать, Клим
остановился на догадке, что теперь это стремление уродливо разрослось, отяжелело, именно его силою Лидия и подавляет.
«Что ж это такое? — печально думал Обломов, — ни продолжительного шепота, ни таинственного уговора слить обе жизни
в одну! Все как-то иначе, по-другому. Какая странная эта Ольга! Она не
останавливается на одном месте, не задумывается сладко над поэтической минутой, как будто у ней вовсе нет мечты, нет потребности утонуть
в раздумье! Сейчас и поезжай
в палату, на квартиру — точно Андрей! Что это все они как будто сговорились торопиться
жить!»
— Знаю, чувствую… Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно
жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел… Может быть,
в последний раз было еще возможно. Теперь… (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно… Иди и не
останавливайся надо мной. Я стою твоей дружбы — это Бог видит, но не стою твоих хлопот.
— Не мы виноваты
в этом, а природа! И хорошо сделала. Иначе если
останавливаться над всеми явлениями жизни подолгу — значит надевать путы на ноги… значит
жить «понятиями»… Природу не переделаешь!
—…облегчить ее положение, — продолжал Симонсон. — Если она не хочет принять вашей помощи, пусть она примет мою. Если бы она согласилась, я бы просил, чтобы меня сослали
в ее место заключения. Четыре года — не вечность. Я бы
прожил подле нее и, может быть, облегчил бы ее участь… — опять он
остановился от волненья.
— Мы ведь нынче со старухой на две половины
живем, — с улыбкой проговорил Бахарев,
останавливаясь в дверях столовой передохнуть. — Как же, по-современному… Она ко мне на половину ни ногой. Вот
в столовой сходимся, если что нужно.
— Как я рада видеть вас… — торопливо говорила Надежда Васильевна, пока Привалов раздевался
в передней. — Максим уж несколько раз спрашивал о вас… Мы пока
остановились у доктора. Думали
прожить несколько дней, а теперь уж идет вторая неделя. Вот сюда, Сергей Александрыч.
Это и есть китайский охотничий поселок Сидатун [Си-цзя-тунь — военный поселок Си-цзя.]. На другой стороне Имана
живут удэгейцы (5 семейств)
в 3 юртах. У них я и
остановился.
Нам приходилось проезжать и
останавливаться на день, на два
в деревне, где
жил Андрей Степанов.
«…Мои желания
остановились. Мне было довольно, — я
жил в настоящем, ничего не ждал от завтрашнего дня, беззаботно верил, что он и не возьмет ничего. Личная жизнь не могла больше дать, это был предел; всякое изменение должно было с какой-нибудь стороны уменьшить его.
Но все стихло. Лодка поворотила и стала огибать выдавшийся берег. Вдруг гребцы опустили весла и недвижно уставили очи.
Остановился и пан Данило: страх и холод прорезался
в козацкие
жилы.
Уже
в конце восьмидесятых годов он появился
в Москве и сделался постоянным сотрудником «Русских ведомостей» как переводчик, кроме того, писал
в «Русской мысли».
В Москве ему
жить было рискованно, и он ютился по маленьким ближайшим городкам, но часто наезжал
в Москву,
останавливаясь у друзей.
В редакции, кроме самых близких людей, мало кто знал его прошлое, но с друзьями он делился своими воспоминаниями.
Сорванцы
остановились в приличном отдалении: им хотелось и любопытную историю досмотреть до конца, да и на глаза старику черту не попасться, — пожалуй, еще вздует за здорово
живешь.
Из Туляцкого конца дорога поднималась
в гору. Когда обоз поднялся, то все возы
остановились, чтобы
в последний раз поглядеть на остававшееся
в яме «
жило». Здесь провожавшие простились. Поднялся опять рев и причитания. Бабы ревели до изнеможения, а глядя на них, голосили и ребятишки. Тит Горбатый надел свою шляпу и двинулся: дальние проводы — лишние слезы. За ним хвостом двинулись остальные телеги.
Было уж близко к полуночи, когда Розанов
остановился в Лефортове у дома, где
жил следственный пристав Нечай и Арапов.
Мы шли долго, до самого Малого проспекта. Она чуть не бежала; наконец, вошла
в лавочку. Я
остановился подождать ее. «Ведь не
живет же она
в лавочке», — подумал я.
— Ну, и слава богу! на старинное пепелище посмотришь, могилкам поклонишься, родным воздухом подышишь — все-таки освежишься! Чай, у Лукьяныча во дворце
остановился? да, дворец он себе нынче выстроил! тесно
в избе показалось, помещиком
жить захотел… Ах, мой друг!
Я
остановился у Лукьяныча, который
жил теперь
в своем доме, на краю села, при самом тракте, на собственном участке земли, выговоренном при окончательной разделке с крестьянами.
— Фу, какое недоразумение! Мы с вами совсем удалились от темы. Письмо, которое я вам показал, писано сто лет тому назад, и эта женщина
живет теперь где-то далеко, кажется,
в Закавказье… Итак, на чем же мы
остановились?
Такова была среда, которая охватывала Имярека с молодых ногтей.
Живя среди массы людей, из которых каждый устраивался по-своему, он и сам подчинялся общему закону разрозненности. Вместе с другими
останавливался в недоумении перед задачами жизни и не без уныния спрашивал себя: ужели дело жизни
в том и состоит, что оно для всех одинаково отсутствует?
— Коли не знаете, где
остановиться, так ступайте к Анне Ивановне
в Разъезжую: у нее много горюнов
живет. Нумера порядочные, обед — тоже, а главное, сама она добрая. Может быть, и насчет занятий похлопочет. Покуда что, у нее и
поживете.
— Я
живу здесь по моим делам и по моей болезни, чтоб иметь доктора под руками. Здесь,
в уезде, мое имение, много родных, хороших знакомых, с которыми я и видаюсь, — проговорила генеральша и вдруг
остановилась, как бы
в испуге, что не много ли лишних слов произнесла и не утратила ли тем своего достоинства.
Колеса кареты застучали о мостовую Франкфурта — и
остановились наконец перед гостиницей,
в которой
жил Санин.
После праздничной обедни прихожане расходились по домам. Иные
останавливались в ограде, за белыми каменными стенами, под старыми липами и кленами, и разговаривали. Все принарядились по-праздничному, смотрели друг на друга приветливо, и казалось, что
в этом городе
живут мирно и дружно. И даже весело. Но все это только казалось.
Бросилось
в глаза, что
в Окурове все
живут не спеша, ходят вразвалку, вальяжно, при встречах
останавливаются и подолгу, добродушно беседуют.
Много
в ней
живёт разного и множество неожиданного, такого, что возникает вдруг и пред чем сам же человек
останавливается с великим недоумением и не понимая — откуда
в нём такое?
— Неужели вы не боитесь
жить одни
в такой глуши? — спросил я,
остановившись у забора.
Мы должны из мира карет мордоре-фонсе перейти
в мир, где заботятся о завтрашнем обеде, из Москвы переехать
в дальний губернский город, да и
в нем не
останавливаться на единственной мощеной улице, по которой иногда можно ездить и на которой
живет аристократия, а удалиться
в один из немощеных переулков, по которым почти никогда нельзя ни ходить, ни ездить, и там отыскать почерневший, перекосившийся домик о трех окнах — домик уездного лекаря Круциферского, скромно стоящий между почерневшими и перекосившимися своими товарищами.
Недели через две, как был уговор, приехал и Головинский. Он
остановился у Брагиных, заняв тот флигелек, где раньше
жил Зотушка со старухами. Татьяна Власьевна встретила нового гостя сухо и подозрительно: дескать, вот еще Мед-Сахарыч выискался… Притом ее немало смущало то обстоятельство, что Головинский поселился у них во флигеле; человек еще не старый, а
в дому целых три женщины молодых, всего наговорят. Взять хоть ту же Марфу Петровну: та-ра-ра, ты-ры-ры…
Юрий едва дышал
в продолжение этого разговора; он не смел
остановиться на мысли, от которой вся кровь застывала
в его
жилах; но, несмотря на то, сердце его невольно сжималось от ужасного предчувствия.
Знакомое мне ущелье Черека уж стало не то: вместо головоломного карниза, по которому мы тогда бедовали, проложена дорога, по которой ездили арбы. Кое-где рабочие разделывали дорогу.
В том самом месте, где мы тогда
остановились перед скалой, заградившей путь, стояла рабочая казарма и
жил инженер.
Леберка
жила в то время со своими щенками
в том самом темном подвальном коридоре театра, на который выходили двери комнаток, где
жил В. Т. Островский и
останавливались проезжие и проходящие актеры и куда выходила и моя каютка с пустыми ящиками из-под вина, моя постель
в первые дни после приезда
в Тамбов.
Извозчики неожиданно
остановились. Я открыл глаза и увидел, что мы стоим на Сергиевской, около большого дома, где
жил Пекарский. Орлов вышел из саней и скрылся
в подъезде. Минут через пять
в дверях показался лакей Пекарского, без шапки, и крикнул мне, сердясь на мороз...
Кручинина. Родных у меня нет;
жила я скромно, почти не имела знакомства, так и узнать меня некому. Вчера я проезжала мимо того дома, где
жила, велела
остановиться и подробно осмотрела все: крыльцо, окна, ставни, забор, даже заглядывала
в сад. Боже мой! Сколько у меня
в это время разных воспоминаний промелькнуло
в голове. У меня уж слишком сильно воображение и, кажется,
в ущерб рассудку.
На одной из значительных улиц, перед довольно большим каменным домом, граф велел экипажу
остановиться: тут
жил попечитель той больницы,
в которую он вознамерился поместить дочь.
— Это правда: но ты не можешь
остановиться не оттого, что
в тебе червь
живет, как ты сказал мне сначала…
Маша. Так вот целый день говорят, говорят… (Идет.)
Живешь в таком климате, того гляди, снег пойдет, и тут еще эти разговоры… (
Останавливаясь.) Я не пойду
в дом, я не могу туда ходить… Когда придет Вершинин, скажете мне… (Идет по аллее.) А уже летят перелетные птицы… (Глядит вверх.) Лебеди или гуси… Милые мои, счастливые мои… (Уходит.)
Конечно, новая надежда вытеснила из ее сердца эти слезы и Ольга обернулась, чтоб удалиться… и перед ней стоял Вадим; его огненный взгляд
в одну минуту высушил слезы, каждая
жила ее сердца вздрогнула, дыханье
остановилось.
Его угнетала невозможность пропустить мимо себя эти часы уныния. Всё кругом было тягостно, ненужно: люди, их слова, рыжий конь, лоснившийся
в лунном свете, как бронза, и эта чёрная, молча скорбевшая собака. Ему казалось, что тётка Ольга хвастается тем, как хорошо она
жила с мужем; мать,
в углу двора, всхлипывала как-то распущенно, фальшиво, у отца
остановились глаза, одеревенело лицо, и всё было хуже, тягостнее, чем следовало быть.
Но все размышления внезапно пресеклись, исчезли, спугнутые страхом: Артамонов внезапно увидал пред собою того человека, который мешал ему
жить легко и умело, как
живёт Алексей, как
живут другие, бойкие люди: мешал ему широколицый, бородатый человек, сидевший против него у самовара; он сидел молча, вцепившись пальцами левой руки
в бороду, опираясь щекою на ладонь; он смотрел на Петра Артамонова так печально, как будто прощался с ним, и
в то же время так, как будто жалел его, укорял за что-то; смотрел и плакал, из-под его рыжеватых век текли ядовитые слёзы; а по краю бороды, около левого глаза, шевелилась большая муха; вот она переползла, точно по лицу покойника, на висок,
остановилась над бровью, заглядывая
в глаз.
Жил Бучинский на приисках припеваючи, ел по четыре раза
в день, а
в хорошую погоду любил бродить по прииску,
останавливаясь преимущественно около тех вашгердов, где работали красивые девки.
Митя (кланяется
в ноги Пелагее Егоровне, целуется с нею и с Анной Ивановной, потом так кланяется и
останавливается). Надо бы и с Любовью Гордеевной проститься… Что ж, ведь
в одном доме
жили… Либо
жив буду, либо нет…
Не понимаю я этих похвал, и странно мне видеть радость его, а он — от смеха даже идти не может;
остановится, голову вверх закинет и звенит, покрикивает прямо
в небо, словно у него там добрый друг
живёт и он делится с ним радостью своей.
Вот
в этом-то ужасном дворе, где никто никогда не
останавливался, и
жил «пустой дворник» Селиван, ужасный человек, с которым никто не рад был встретиться.